Филип Дик - Голоса с улицы

• Название: Голоса с улицы
• Автор: Филип Дик
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-63851-2

Жанр романа определяют как «экспериментальный мейнстрим». Действие происходит в начале 1950-х. Молодой парень Стюарт Хэдли живет в калифорнийском городке Окленд и работает продавцом в магазине радиоэлектроники. На первый взгляд, его жизнь близка к обывательскому идеалу: хороший дом, симпатичная жена, приличная работа с перспективами для продвижения. Но герой испытывает внутренний дискомфорт, чего-то ему в жизни не хватает. Дело в том, что Хэдли по натуре романтик, обывательское счастье не для него. Внутренний жар он сначала пытается погасить алкоголем и беспорядочными сексуальными связями, затем религиозным фанатизмом, но все бесполезно. Стюарт чувствует, что начинает постепенно сходить с ума…

Эта книга – фактически первое крупное произведение Дика, созданное им примерно в 1953 году. Частично носящий автобиографический характер, «Голоса улиц» – единственный роман знаменитого фантаста, который никогда не издавался. В творческом наследии Дика имелось еще несколько неизданных книг, чьи рукописи, однако, были по различным причинам утрачены.

---

Его ударил Дейв Гоулд. Он должен встать и дать сдачи. Или это был Фергессон? Его ударил Фергессон. Хедли вновь окружили силуэты. Возможно, они били его все сразу. Взяли его в кольцо, обступили со всех сторон.

– Он упал.

– Наскочил тут на столб.

– Может, нам лучше…

– Нет, с ним все будет в порядке. Оставь его в покое. С ним все будет нормально. Он сам виноват.

Хедли застонал. Ему удалось сесть, он еле-еле встряхнул головой и убрал с глаз волосы. Руки болели, все тело ныло. Во рту вкус крови. Хедли выплюнул осколки зубов и кровавую слюну. Темнота начала медленно проясняться: кружащиеся огоньки остановились. Его руки были порезаны и исцарапаны: в кожу впивался мерзкий черный гравий. Когда это произошло? Только что или давным-давно… одно из двух. Одежда порвана и замусолена.

Вздрогнув, Хедли глубоко вздохнул и сосредоточился. Темная пелена колыхнулась, отступила, а затем вдруг рассеялась. Он находился на автовокзале, откуда отходили автобусы дальнего следования. Была глухая ночь. Он сидел снаружи, на погрузочной площадке. Несколько молчаливых пустых автобусов стояли в своих боксах. С другой стороны еще несколько загружались. Кое-где – группки мужчин и женщин. Площадка была голая. Почти пустынная. Его овевал зябкий ночной ветер. Вверху ярко светили холодные желтые лампы, вмонтированные в железобетонные балки.

Стоявшая неподалеку горстка пассажиров с вялым интересом наблюдала за Хедли. Старик со свернутой газетой, в выцветшем синем деловом костюме. Плотный элегантный мужчина в жилете и шелковом галстуке. Девушка в тяжелом пальто. Парочка матросов. Чернокожий рабочий. Никто из них не шелохнулся, когда Хедли мучительно встал, ухватился за вертикальную опору и повис на ней, зажмурив глаза, глубоко дыша и с трудом глотая кровь.

В голове пульсировала боль. От Хедли разило: одежда пропиталась грязью и замусолилась. Подступила тошнота. Головокружение. Он немного прошел, шатаясь, и его вырвало на асфальт, прямо на туфли и отвороты штанин.

С грохотом подъехал автобус, нагруженный людьми: освещенная изнутри махина шумела, гремела и грозно сверкала огромными фарами. Хедли машинально попятился пред этим чудищем, отступив в темноту. Но тут он увидел подсвеченную табличку над лобовым стеклом автобуса:

САН-ФРАНЦИСКО

Хедли обуял страх, и он затрясся, задергался в ошеломительном приступе паники, точно кукла на проволоке. Он был в городе! Страх усилился, заслонив все остальное: Хедли был песчинкой, носившейся в безбрежном океане ужаса. Он задыхался, хватал ртом воздух, пытался выбраться на поверхность, силился вздохнуть, а волны страха с плеском набегали. Наконец Хедли удалось подавить его, отшвырнуть назад и вынырнуть.

Он добрался по побережью до Сан-Франциско. Он был один: машина с Питом внутри осталась в Сидер-Гроувс. Хедли не знал, сколько прошло времени. Было поздно – наверное, за полночь.

Он пересек погрузочную площадку и вошел в зал ожидания. Там было практически пусто. Лампы ярко освещали гнетущие скамейки, камеры хранения, автоматы по продаже жвачки и сигарет, питьевые фонтанчики, выброшенные журналы. Хедли установил, где находится кассовое окошко, и направился к нему.

На полпути он остановился и вытащил бумажник.

Осталось пятьдесят долларов. Две двадцатки и десятка. Хедли обшарил все карманы. Корешок билета на автобусную поездку на север побережья. Носовой платок, насквозь промокший от крови. Пять-шесть папочек для спичек из сидер-гроувских баров. Один карман оттягивала медь. Четвертаки и полтинники, десяти– и пятицентовики. Хедли пересчитал их в немом отчаянии. В целом получилось пятьдесят три доллара двадцать три цента. Это все, что осталось с сотни. Остаток он потерял – ну, или растратил.

Хедли подошел к кассовому окошку.

– Когда следующий автобус до Сидер-Гроувс? – хрипло спросил он.

– Через тридцать пять минут.

Хедли купил билет и уныло побрел прочь. В зале ожидания было холодно. Он отыскал взглядом большие стенные часы, которые показывали четверть второго.

Разумеется, Хедли знал, зачем приехал в Сан-Франциско. Он по-прежнему искал Теодора Бекхайма, возвращался по своим следам в прошлое, пытался найти чернокожего великана там, где с ним встретился. Но Бекхайм больше не жил в квартире в районе Хейз. Он ушел от Марши: его там не было.

Но в глубине души Хедли сохранялась страстная, иррациональная потребность.

Он вновь обшарил карманы и, зачарованно наблюдая за своими беспокойными руками, задумался, что же они ищут? Прошло много времени, прежде чем Хедли понял: внезапно он остановился и безвольно, неподвижно застыл, подхваченный волной отчаянной безысходности.

Он не знал адрес Марши.

Телефонный справочник ничем не помог. Разумеется, в списке не было никакой Марши Фрейзьер: это не ее настоящая фамилия. Она оставила себе неофициальную фамилию Фрейзьер. Одному богу известно, как ее звали на самом деле. Хедли сдался и устало вышел из телефонной будки.

После этого он принялся безрадостно ходить взад-вперед по залу ожидания. Хедли не мог усидеть на месте: что-то его подрывало – внутренняя боль заставляла руки и ноги шевелиться, вопреки непреодолимой усталости. Ему хотелось что-то сделать – но что? Что еще оставалось?

Наконец, Хедли пересек дорогу, зашел в круглосуточную кафешку и заказал кофе. Хедли сидел, сгорбившись над стойкой, попивая обжигающий кофе и трогая ушибленные губы. В голове стоял туман, и не приходило никаких мыслей. Он мог думать только о сломанных зубах, расквашенном носе, испорченной одежде, невыносимой дурноте, усталости, страдании – и больше ни о чем.

Вошли два водителя автобуса и сели через пару мест от него. Молодые парни – высокие и симпатичные. Они взглянули на него с любопытством, слегка осуждающе и презрительно.

– Встрял в махаловку? – спросил один из них.

Хедли покачал головой.

– Нет.

– Что-то отмечал?

Хедли отвернулся, не ответив. Они усмехнулись и заказали блины с ветчиной. В кафе было тепло и светло. Там пахло кофе и жареной ветчиной. В углу заиграл музыкальный автомат: один из водителей автобуса бросил туда пятицентовик. «Хор недовольных» в исполнении оркестра Гленна Миллера[42]. Музыка заорала из автомата, смешиваясь с добродушными приглушенными голосами водителей и официантки, которая стояла в глубине, скрестив руки, и разговаривала с поваром, поджаривавшим ветчину.

Это было нечто среднее между стейк-хаусом «У Джека» и собственной кухней Хедли. Неожиданно он встал, вышел и быстро побрел по тротуару, засунув руки в карманы. Его трепал холодный ветер ночного Сан-Франциско. Хедли ссутулился, прикрыл глаза и наклонил голову. Он пересек Мишен-стрит и направился к Маркет-стрит, ничего не соображая и машинально шагая вперед.

Вскоре Хедли достиг Маркет-стрит. По ней проезжали немногочисленные машины, да изредка – автобусы. Ночь была ясная. Большая улица протянулась на много миль, сворачиваясь вдалеке в запутанный клубок светящихся вывесок и уличных фонарей. Со всех сторон Хедли окружали кинотеатры, огромные неоновые вывески мигали, моргали и гудели. Мимо спешили мужчины и женщины, проходя сквозь прямоугольники ослепительно-белого света перед каждым кинотеатром. Кофейни, припаркованные автомобили, закрытые книжные, магазины одежды, просторные аптеки-закусочные – все было заперто на ночь. Открытыми оставались только кинотеатры. Избегая резкого света вывесок, Хедли перешел на ту сторону Маркет-стрит и шмыгнул в темный переулок.

Целую вечность он бесцельно блуждал по тихим, безлюдным улицам, минуя громадные административные здания. Нигде не горел свет, повсюду было темно. Хедли шел все дальше и дальше. Изредка светились бензоколонки, которые постепенно меркли за спиной. Его каблуки звенели в тишине. Наконец он добрался до Керни-стрит, остановился в нерешительности, а затем повернул налево.

Хедли вошел в первый попавшийся бар – небольшое заведение слегка на отшибе.

«ЛАТУННЫЙ РЕЛЬС»

Он протиснулся сквозь смеющуюся, болтливую ватагу молодых парней, загородившую дверной проем, и подошел к стойке из цельного старого дерева. Повсюду были расставлены деревянные столы. Пол посыпан опилками. В углу – старомодное пианино. На черных панельных стенах висели репродукции современных произведений и парочка оригиналов. Плохо освещенное, задымленное помещение. Хедли плюхнулся на табурет и автоматически достал серебро.

– Что вам? – спросил бармен – невзрачный человечек с коротко стриженными белобрысыми волосами и тонким, скрипучим голоском.

Хедли посмотрел на старинную деревянную панель, почесал лоб и буркнул:

– Бурбон с водой.

Бармен пошел за выпивкой. Весь бар заполонили элегантные молодые парни: большинство из них были в свитерах и слаксах, а некоторые – в джинсах и темных водолазках. Они смеялись и болтали: их возбужденные голоса сливались в высокое и пронзительное созвучие. Огромный пчелиный рой. Ничем не лучше «Здорового питания». Хедли пытался не обращать на них внимания, отсчитывая мелочь за бурбон.