Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

• Название: Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе
• Автор: Еремей Парнов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Еремей Парнов известен читателям как прозаик и публицист. Его перу принадлежат несколько научно-фантастических произведений — «Падение Сверхновой», «Зеленая креветка», «Душа мира», «Море Дирака» и др. — и научно-художественных книг — «Окно в антимир», «Дальний поиск», «На перекрестке бесконечности».

В последние годы Е. Парнов много пишет о древних культурах Востока — «Звезда в тумане», «Третий глаз Шивы», широкую известность получила документальная повесть «Бронзовая улыбка», посвященная древним самобытным культурам Монголии, Тибета, Гималаев.

Е. Парнов — автор нескольких исторических романов и повестей. Им написаны «Ларец Марии Медичи», «Проблема 92» (об И. Курчатове). В серии «Пламенные революционеры» выходили его повести об Эрнсте Тельмане и Шандоре Петефи.

Повесть «Посевы бури», посвященная латышскому поэту и революционеру Яну Райнису, выходит вторым изданием.

---

— Полковника Волкова поздравлять надо, ваше превосходительство. Он и подобные ему господа своими неразумными репрессиями больше способствовали объединению революционеров, чем самые отчаянные комитетчики. Предшественник Юния Сергеевича, полковник Прозоровский, обрушился в свое время на «Диенас лапа» и ее редактора Плиекшана, и вот вам результат — мы получили не только Райниса, но также этот весьма примечательный листок. Насколько я знаю «Циню», «Диенас лапа» выглядит на ее фоне вполне респектабельно.

— Послушать вас, так лучшее, что могут совершить губернатор и полиция, — это умыть руки. Вообще воздержаться от какой бы то ни было деятельности.

— Вовсе нет. — Сторожев не отрывал глаз от газеты. — Просто действовать надо с умом. Семь раз отмерь, один — отрежь. Таков мой принцип… Теперь я понимаю, почему Юний Сергеевич, доложив вам о съезде, не назвал его участников.

— Вот как? — Пашков удивленно вскинул голову.

— Вся информация содержится здесь, — Сергей Макарович сложил листок пополам. — Указаны даже нормы представительства: три делегата от Риги и по два от других городов.

— Завидую вашей способности к языкам. — Губернатор озабоченно покачал головой. — Однако не будем преуменьшать заслуги полиции. Подобные издания не распространяются по подписке.

— Разумеется. Просто у Юния Сергеевича нашелся там свой человек, но не из очень больших, надо думать, так, шестерка какая-то. Вот и вся кухня!

— При обысках, полагаете, нелегальной литературы не обнаруживают? — усмехнулся губернатор. — Но вернемся к нашему поэту. Чего, собственно, от нас хотят?

— Пустяка. — Сторожев бросил газету на стол. — Чтобы мы заткнули ему рот.

— Он настолько опасен?

— Вы хорошо ознакомились с делом, ваше превосходительство? — Широкой улыбкой Сторожев как бы напоминал, что он свой человек и умеет даже в слабостях находить достоинства.

— Я пролистал его. — Губернатор вяло пошевелил пальцами. — Облик господина Плиекшана мне абсолютно ясен. — Он слегка поморщился. — Но из-за чего весь сыр-бор — не пойму, хоть убейте. Разве его стихи так уж популярны?

— Популярны? Я бы употребил более сильное слово. Впрочем, они далеко не всем по вкусу. — Сторожев говорил в обычной манере, небрежно, чуть снисходительно, но с явным натиском и сарказмом. — Одни были бы рады сжечь их раз и навсегда, для других они — песни.

— Да. Знаю. Поют их на сходках.

— Почему обязательно на сходках? В лесу, на лугу, за ткацким станком, по дороге в гимназию. Райнис — народный поэт, ваше превосходительство. Нам, — Сергей Макарович выделил это слово, — едва ли следует посягать на национальную гордость латышей.

— Милый Серж! — Губернатор шумно вздохнул. — Я знаю, что вы любите этот край и свою очаровательную жену, но, ради господа, не надо гипербол. Между нами вообще не должны произноситься громкие слова, если, конечно, мы по-прежнему понимаем друг друга. Я попал в сложное положение, и мне особенно нужно услышать ваше здравое суждение. Поэтому попрошу вас оставить патетику… Вы хоть читали его книгу?

— Читал. Но этого мало! Я слышал, как его стихи пели гимназисты!

— Во время беспорядков?

— Кажется, — Сторожев пожал плечами. — Но Райниса действительно поет весь народ! Здесь нет преувеличения. Скоро день Лиго, и, если угодно, мы можем…

— Нет-нет, — отстранился губернатор. — Не люблю скоплений публики. Притом я все равно ничего не пойму. Я вполне на вас полагаюсь, Серж. Можно лишь сожалеть, что такой талантливый человек, как этот Райнис, дал себя увлечь на опасную стезю. Но, говорят, страсть к авантюризму свойственна поэтам… Значит, вы читали его жижгу?

— Читал и не нахожу в ней призывов к свержению власти.

— Скажите, Серж, — губернатор озабоченно нахмурился, — за что его так ненавидят?

— Кто ненавидит, ваше превосходительство? Немецкая партия? Лично я глубоко убежден, что нас просто натравливают на Райниса, чтобы поссорить с латышами. Тонкий ход, рассчитанный на дискредитацию губернаторской власти и самодержавия.

— Скажи вы мне это еще третьего дня, я бы согласился, но не теперь, Серж, не теперь.

— Что же изменилось?

— Мне вручен документ, из которого вытекает, что виднейшие представители латышского населения тоже, мягко говоря, не испытывают восторгов по поводу творений народного, — Пашков хмыкнул, — как вы изволили утверждать, поэта.

— На подобную пакость способны только йодсы с улицы маркиза Паулуччи, ваше превосходительство! «Мамулина» стряпня? Я не ошибся?

— Понимаю вас, Серж. От этих господ дурно пахнет. Но известное нам с вами совершенно иначе выглядит из Петербурга. И если теперь к усилиям ландмаршала Майендорфа присоединятся истерические вопли Фрициса Вейнберга, мы останемся висеть в полнейшей пустоте!

— Это предпочтительнее, чем опираться на вейнбергов. Вы очень верно заметили, ваше превосходительство, они смердят.

— Браниться проще всего, молодой человек. — Губернатор назидательно поднял палец. — Лучше представьте себе, как будет выглядеть дело со стороны, для людей, далеких от наших забот и болезней.

— Я бы не счел удобным для нас, ваше превосходительство, дополнить перечень смертных грехов Плиекшана анализом творений поэта Райниса. Мне кажется, есть все-таки некоторая разница между полицейским делопроизводством и литературой.

— Не паясничайте, Серж, — недовольно покривился губернатор. — Не перед кем. Я прочитал ваши подстрочные переводы особо одиозных стихотворений и комментарий к ним. Должен признаться, что впечатления о проявленной вами беспристрастности у меня не сложилось. — Пашков украдкой погладил бок. Печень, кажется, опять дала о себе знать. Положительно ему нельзя волноваться.

— Но, ваше превосходительство…

— Да, не сложилось, — отчеканил Пашков. Во время приступов он становился брюзгливым. — Скажу больше, материалы, которые, по моей просьбе, запросил из столицы полковник Волков, скорее свидетельствуют о вашей предвзятости. Нехорошо-с, молодой человек.

Сторожев побледнел. Нервно сцепив пальцы, покачнулся на стуле и медленно стал приподниматься.

— Разрешите, ваше превосходительство, незамедлительно вручить вам мое прошение об отставке. — Сергей Макарович заложил руку за борт сюртука и вскинул подбородок.

— Не валять дурака! — Пашков ударил кулаком по столу. — Извольте слушать и молчать! — Нашарив в жестяной коробочке мятную облатку, он бросил ее под язык. — Не обижайтесь на меня, Серж, ради вас самих я не дозволю вам разрушить карьеру.

— И все же, ваше превосходительство, — играя желваками, холодно процедил Сторожев, — я вынужден повторно просить вас об отставке.

— На каком основании? Я ваш начальник и не только смею, но обязан высказываться без обиняков. А вы ведете себя, как, простите, нервическая институтка! Повторяю вам вновь, что мы поставлены в трудное положение и нам необходимо найти приличный выход. Именно так, милостивый государь! Ваш долг помогать мне, а не дезертировать. — Пашков сжал руками виски. — Забудем об этой недостойной сцене, Сергей Макарович.

— Я не отказываюсь от выполнения долга, ваше превосходительство. — Сторожев позволил себе чуточку смягчить ледяной тон. — Но высказанное вами недоверие…

— Пустое. Вам ли не знать, что начальники жандармских управлений подчиняются не только губернским властям? И, пожалуйста, сядьте!

— Да чем же она такая скверная? — Сторожев через силу улыбнулся. — Если Юнию Сергеевичу угодно делать из мухи слона… — Он пожал плечами.

— Дело не в Волкове и, как вы сами хорошо понимаете, даже не в Плиекшане. Беда в том, что мы по горло увязли в эпистолярной трясине. Императорская канцелярия, министерство, департамент, правление — все завалены письмами и петициями касательно стихов Райниса. Доколе? Я вас спрашиваю, доколе?

— Райнис не виноват, что чуть ли не каждое его стихотворение вызывает бурю доносов и вообще всяческих инсинуаций.

— Охотно верю. Возможно, он и не виноват. А кто? Знаете, кто виноват?

— Я, надо полагать, ваше превосходительство? — поигрывая часовой цепочкой с брелоками, усмехнулся Сторожев.

— И вы, но в первую голову я. Все ведь с меня спросится. Господам министрам в Петербурге легко высказывать свою либеральность. Не поинтересовавшись даже местными условиями, они спихнули нам этот камень и тут же забыли о нем. А кому кашу расхлебывать? Губернатору? Конечно, я должен обеспечить порядок, а как, какими средствами — это никого не интересует. Добро бы еще одни «фоны», от которых покоя нет, так, на тебе, вмешиваются эти господа из «Мамули». Я завидую другим губернаторам, у которых, кроме рабочих и студентов, нет никаких забот!

— Вы приуменьшаете трудности ваших коллег и явно преувеличиваете роль «Рижского латышского общества». У «Мамули» старческий сениум, ваше превосходительство, ей в могилку пора.