Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

• Название: Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
• Автор: Юрий Иванов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-01302-1

Авторы сборника повествуют о судьбах детей, оставшихся в годы войны и в мирное время без родительского крова, предлагают сообща подумать об этической, материальной, социальной сторонах проблемы воспитания подрастающего поколения.

Ю.Н. Иванов "Долгие дни блокады"

И.М. Червакова "Кров"

В.Н. Хайрюзов "Опекун"

---

Лейтенант Пургин, дымя «козьей ножкой», читал мамину бумагу, а Володя глядел и глядел в лицо Пургина: не узнал. Ник топтался возле лейтенанта и торопливо, будто опасаясь, что его перебьют, рассказывал.

— На нейтралке валяются несколько туш — проворчал Пургин, укачивая забинтованную руку. — Но никого с вами послать не могу.

— И не надо! — замахал на него руками Ник.

— Туши — как чугунные…

— А у нас — пила!

— Если я кого с вами пошлю и что с бойцами случится, мне под трибунал. Каждый боец на счету.

— Ради бога! Мы сами.

— Сами, сами, — пробурчал Пургин, кривясь. Позвал — Валька! А ну, сваргань нам кипяточку. И разыщи Кононова. — Пургин встал, остановился напротив Володиной мамы. — Подрывника пошлю вперед. Рванет он тушу, а уж разделывайте вы ее сами. Ох, рука ноет. А санитара убило сегодня…

— А вы меня не узнаете? — спросил Володя. — Помните: вечер в школе… «Мы шли под грохот канонады…»

— Волков? Ну да! — Лицо Пургина дрогнуло в улыбке.

— Покажите-ка мне вашу руку, — сказала мама и стала ее разбинтовывать.

До ночи, когда можно будет, как выразился Пургин, «шурнуться на нейтралку», было еще далеко. Ник пристроился в уголке блиндажа на брошенные прямо на пол матрацы и спит. Володя лег рядом. «Фьялка. Куда ты пропала? Фьялка, — бубнил в противоположном углу блиндажа телефонист. — Фьялка, я — Незабудка. Фьялка, докладывайте обстановку. Так. Слушаю».

Володя закрыл глаза. Как тепло. Тихий говор: это мама с Пургиным. Бурный храп. Жизнь…

…Ярко светила луна. Казалось, будто распаленный лунный свет серебристыми струйками лился с неба и растекался по холмам и полям, лежавшим впереди окопа, и по проволочным заграждениям. За проволокой сухо ахнуло, и Володя увидел, как посредине поля взметнулся белесый столбик снега. И тотчас с немецкой стороны застучал пулемет, в небе полыхнули одна за другой несколько ракет. Огненная трасса прошила где-то морозный воздух, и пули, как гаснущие искры, упали где-то далеко в тылу позиции. Послышался шорох. В окоп кулем свалился боец в белом халате.

— Что так долго? — спросил Пургин. — Нашел коняшку?

— Нашел. Рванул… Выковырнуло его изо льда, — ответил боец. Пули вдруг прошлись по краю окопа, и посыпались куски смерзшейся земли. Ярко-желтая ракета вспорхнула в небо.

— Очень большой риск, — сказал лейтенант Пургин. — Луна!

Он полз впереди. Володя с санями — за ним. Мама подталкивала сани, и он, оборачиваясь, шипел на нее:

— Отстань. Сказано ж на расстоянии пяти метров!

— Застревают же, — оправдывалась мама. — Вот видишь, опять. Вот видишь.

Два желтых шара всплыли. Володя вжался в колючий снег. Какая яркость! Ощущение было таким, что сотни вражеских глаз разглядывают их. Вот сейчас вжарят из пулеметов, вот сейчас…

Одна из ракет рассыпалась искрами. Вторая упала в снег.

Снова поползли. Вот ложбинка, про которую говорил лейтенант Пургин, здесь уже безопаснее: спасает от пуль, пролетающих выше нее. Здесь и побросали осенью подстреленных коней… А вот и вывороченный взрывом. Приподнявшись на четвереньки. Ник кинулся к черной, с задранными ногами конской туше и замахал руками: быстрее. Они начали пилить.

…До зоопарка добрались поздно вечером. Пока с помощью Софьи Петровны рубили и пилили конину зверям, наступила ночь. И Ник запретил им идти домой, мало ли что может случиться?

…Вокруг своей «орудии» ходил Саша. Увидев Волковых, замахал рукой: подождите.

— Вовка, я тут несколько хороших досок выгреб из снега, — сказал он глухим, стылым голосом. — Поставил возле твоей двери… Машина наша поломалась, снаряды подвезти не на чем.

— Возьми наши сани! Помоги только дотащить мешок к квартире. И приходи попозже. Будет королевский ужин.

Саша что-то буркнул и, подхватив мешок, зашагал по лестнице, а Володя пошел к Гринькову. Толкнул дверь, она была открытой, и он двинулся на слабый свет коптилки. Укутанный в одеяло Гриньков сидел в кресле, разбирал ноты. Он был, видно, очень слаб. С трудом выпутался из одеяла, собрал ноты, сунул под мышку футляр с трубой и пошел следом за мальчиком…

На заводе, где работал теперь Ваганов, Володю хорошо знали, он там бывал уже несколько раз. Вахтер у двери кивнул: здравствуй, проходи. И показал рукой: направо, Ваганов в цеху.

Лед и снег на ступенях. Холодина. И вдруг — рокочущий и резкий грохот, автоматная пальба. Все стихло. Еще короткая очередь. И опять тишина. Володя потянул запищавшую на петлях дверь. «Б-бах, бах!» — прогремели два одиночных выстрела.

— Черт бы его побрал! — услышал Володя знакомый голос, а потом стук и звон металла.

Окна небольшого цеха были заколочены досками. Темень-то какая. Лишь две самодельные, из снарядных гильз, коптилки едва светили в двух углах цеха. Несколько фигур двигались в одном углу помещения, там было слышно позвякивание металла; в другом углу ходил взад-вперед сутулый человек — Ваганов. Уже с месяц он не появлялся дома, спал на койке, что стояла возле печки.

Цепляясь ногами за какие-то провода, Володя направился к Ваганову. Такой холод, а тот в ватнике нараспашку и без шапки. Желтолицый, бородатый, страшный… Володя окликнул его, и Ваганов несколько мгновений глядел в лицо мальчика, будто не узнавал его, а потом улыбнулся, обнял за плечи, и они вместе пошли к железному столу, на котором стояла коптилка, лежали какие-то блестящие металлические детали и автомат. Патроны насыпаны горкой, под ногами зазвенели гильзы.

— То палит, с-собака, то нет! — яростно проговорил Ваганов и, схватив автомат, направил его стволом в угол цеха.

Будто вся побитая оспой, матово посверкивала там большая свинцовая плита.

Ваганов нажал курок.

Загрохотало. Автомат пальнул короткой очередью и смолк.

— Опытный образец, Вовка. Монтируем линию, чтобы поставить машинку на поток, а он, гад, то палит очередями, то нет… Ничего, сделаем. А как Татьяна Ивановна?

— Нормально, — как можно бодрее сказал мальчик.

— А что у тебя в тряпке?

— Это мы с мамой и Ником на нейтралку ходили, конины добыли… Держите.

Ваганов уставился на промороженный кусок грубого мяса, потом со всей силы грохнул кулаком по столу.

— Пр-рохоров! Прохоров! Мальчишка нам жрать принес, слышишь? На нейтралку он ходил… а мы?.. Что? Не спал трое суток?

— Делайте автомат побыстрее, — сказал Володя. — Я пошел.

Дома уже было тепло, все сидели вокруг гудящей, раскалившейся до малинового цвета печки. Бабушка взглянула на Володю и слабо, как-то виновато улыбнулась ему.

Рядом с ней, накинув шинель на плечи, сидел зенитчик. Широкие его ладони были черными от масла и копоти.

Мясо было жестким и весьма густо попахивало, но никто не обращал внимания на такие мелочи. Все молча ели, только ложки позвякивали в тарелках: вкусно! Саша держал миску в ладони, и она казалась маленькой в его лапище. Гриньков что-то бормотал, посмеивался и время от времени поглядывал на трубу, которая лежала на его острых коленях. И Володе казалось, что Гринькову хочется и трубу накормить «конинным» супом.

Под утро бабушке стало очень плохо. Она металась под одеялом, стонала. Мама напоила ее подогретым мясным супом, бабушке вроде бы стало легче. Она утихла, успокоилась. А потом закрыла коричневыми ладошками маленькое лицо, будто не желая, чтобы Володя глядел на нее. Вдруг шевельнулась. Она попыталась встать и показала глазами на буфет: — Там… Там!

— Что — там? — спросил Володя и наклонился. Нет, не понять.

Бабушка умерла под утро. Умерла, раскинув руки, будто желая взмахнуть ими, чтобы улететь как птица.

На другой день Володя открыл буфет, стал разглядывать… Бутылки, пустые банки… О чем просила бабушка? Картонная коробка, медный тазик, противень. Фаянсовая посудина, в которой до войны бабушка держала крупу. Володя поднял крышку. На дне банки лежало десятка полтора маленьких сухариков: бабушка утаивала по кусочку хлеба от своих ста двадцати пяти граммов и сушила эти сухарики — для него и мамы.

2

— Кострова, мы переводим вас в другой госпиталь, — сказали Лене, когда она по вызову пришла в отдел кадров. — Вот документы. В ближайшее время госпиталь эвакуируется через Ладогу.

— Хочу остаться в городе, — сказала Лена. — Я родилась тут. Тут похоронен мой отец…

— Это приказ. Идите.

Лена отправилась по указанному адресу. Было так морозно, что, кажется, воздух заледенел, он не втекает в легкие, а ледяными иглами продирается через ноздри и горло. Какая гнетущая, ледяная пустынность. Неужели где-то существует иной мир? Мир тепла, чистых розовых лиц, мир детского смеха? Лена подумала об этом и оглянулась: вяло переставляя ноги, брели молчаливые, похожие больше на огородные пугала, чем на людей, фигуры. Неужели никогда не наступит возмездие, неужели зло не будет наказано? Будет, будет, будет! И эта вера должна дать силы перенести все-все.