Василий Соколов - Избавление

• Название: Избавление
• Автор: Василий Соколов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

С той поры эту долину он стал воспринимать совершенно по-иному. Он видел идущую по ней девушку, слышал песню на рассвете... Значит, даже самая великолепная, роскошная природа без человека почти мертва. Но появился человек, появилась девушка, и все в долине ожило, все запело. И тогда он воскликнул: "Как прекрасна земля и на ней человек!"

Маршал заулыбался, вспомнив впечатления давних лет. Он опять перевел взгляд с холма на небо. Светила луна. Облака казались серебристо-белыми. И луна медленно-медленно скользила сквозь тучи. Но вдруг ему почудилось, что из глубины дальнего сумрака поднялись два великана. И между ними завязался спор. Как будто он даже слышал их голоса. Один другому кричит: "Я боюсь света! Кончай слепить!" "Ах, ты в ночи творил черное дело? Так получай же!.." - и отрубил злому великану голову, и она покатилась, оставляя кровавый след... При этом видении Георгий Константинович вдруг схватился за виски, подумал: "Фу, какая чушь! Что это такое?.." - но ему продолжало мерещиться, и он вдруг заметил, что между этими двумя великанами огромным палашом упал сверкающий меч. И один великан отвалился... "Да постой. Разве это меч?.. Это же вот там, далеко, небо рассек луч прожектора..."

Георгий Константинович вгляделся в небо: в той стороне, где угадывался Берлин, громоздились темные, глыбистые тучи, и по ним метались то вверх, то вниз прожекторные лучи... Вот свет столбом вонзился в облака и тотчас пропал, будто ушел в землю. Видимо, англо-американские эскадрильи совершали очередной налет на Берлин.

Невольно маршал подумал, как свет фар от его машины лег на дорогу, разрезая тьму, и в створе этого света оказался заяц, как он, косой, метался из стороны в сторону, не смея, однако, вырваться из этой полосы. "Постой, как вырваться? Вон и самолет, попавший в прожекторный луч, тоже чувствует себя почти обреченным", - подумал Жуков, и ему пришло на ум осветить прожекторами поле боя. Ослепить врага, неожиданно подавить его и морально!..

Эта мысль настолько захватила маршала, что он велел водителю немедленно повернуть обратно и возвращаться в штаб фронта.

* * *

...Весь день маршал Жуков прикидывал в уме, делал расчеты, сколько нужно прожекторов на километр фронта. Получалось внушительное количество. А где их взять? Вызывал начальников служб, своего заместителя по тылу генерала Антипенко, бога войны - артиллерийского генерала Казакова, спрашивал об одном и том же: "Сколько у нас на фронте прожекторов и сможем ли осветить?" - "Нет, не сможем, их у нас негусто..."

Звонил Жуков в Москву, в Ставку, высказывал свою идею, - там, узнав о прожекторах, отмалчивались в ответ. Решился позвонить Сталину лично. Верховный главнокомандующий к идее подсветки прожекторами отнесся спокойно, не высказался сразу ни за, ни против. Это было в привычке Сталина: если какая-либо идея, замысел военной операции, предложенный кем-либо, ему сразу нравились, он все равно не спешил давать согласие. "Посоветуемся с товарищами", - сказал он и на этот раз Жукову, попросив, однако, прислать реальные соображения в Ставку и назвать потребное количество прожекторов.

"Чувствую, согласится", - облегченно вздохнул Жуков, вешая трубку.

Подсчитал нужное количество прожекторов на километр по фронту, дал телеграмму в Ставку. А ночью позвонил Сталин, сказал по привычке кратко:

- Товарищ Жуков, мы обсудили вашу идею об ослеплении врага... Хорошая идея! Сегодня сняли часть прожекторов с соседних фронтов и отгрузили в ваш адрес...

Была ночь. Жуков дал распоряжение на 8.00 собрать командующих и начальников штабов армий и прилег на топчан отдохнуть.

Утром к штабу фронта беспрерывно подъезжали легковые автомашины, преимущественно зеленые вездеходы. В кабинет к Жукову вошел пожилой, седеющий Берзарин, человек много переживший; прибыл долголицый, с добродушно-спокойными глазами Катуков, слава о котором начала греметь еще под Москвой; молодцевато стройно и заметно горделиво прошагал генерал Чуйков, садясь, он расчесал вьющиеся барашком волосы... Входили, входили...

Маршал Жуков сидел за широким столом и каждого входившего встречал кивком головы, а то и улыбкой, отчего появлялись на щеках ямочки и по-русски приветливо светились глаза. Дивились командующие: суровость будто в нем и не ночевала, стало быть, сообщит всем важную приятную новость.

И когда все расселись, Жуков встал, заговорил, не сдерживая волнение:

- Начало Берлинской наступательной операции назначено на 5.00 16 апреля 1945 года!..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Из лагеря в лагерь... Из барака в барак...

И все они, лагерные бараки, одинаковые, промерзлые, продуваемые сквозняками, с узкими глазницами окон. Никакой разницы в обличье часовых и надзирателей - все на одну колодку сбиты. Порядки и режимы - тоже стереотипные, истинно рейховские, заведенные по строжайшему указанию угрюмого, со свастикой на рукаве рейхсфюрера Гиммлера.

"Каждому свое", - предостерегали Степана Бусыгина слова на черных пластинках, прибитых к воротам, но, попадая в лагерь, он скоро убеждался: какая же дикая ирония содержится в этой надписи! Людей пачками, как патроны в тесные обоймы, вталкивали в бараки, пачками гоняли, травя собаками, на работы, пачками вели на расстрел, пачками сжигали в дымящих день и ночь печах. Где уж тут каждому свое?!

Там, на итальянском полигоне Реджо, Бусыгина не расстреляли, как братьев Черви. Славяне-военнопленные, особенно русские, захваченные немцами, принадлежали только им, как особо наказуемые заключенные, и окончательно распорядиться ими могли лишь в рейхе.

Судьба пока странным образом щадила Степана Бусыгина, но она же, эта судьба, и ударила безжалостной рукой.

После долгих мытарств по лагерям, которые свертывались по мере того, как полевые солдаты Гитлера теряли рубежи и территории, Бусыгина вместе с другими пленными уже в конце марта привезли в концлагерь, размещенный в самой Германии, в горах Баварии. На плацу их заставили остановиться. И старший конвойный команды сдал пленных под расписку коменданту, заметив при этом:

- Гуси эти... особо опасные преступники! - и кивнул, как показалось самому Бусыгину, в его сторону.

- Мы строго выполняем приказ Гиммлера: физически здоровых пленных, делавших попытку к побегу, посылать на каменоломни... Кто же преждевременно убивает способную к работе скотину?

"Выжмем соки, как из лимона", - подумал нравящейся ему присказкой комендант лагеря оберштурмфюрер и принял пакет из рук старшего конвоира. В этом пакете, который часом позже разглядывал комендант, значились некоторые, наиболее характерные данные о пленных. Дольше обычного он задержал свое дорогое время на "послужном" списке Степана Бусыгина, при этом восклицал, цокая языком:

- О-о, от самого фельдмаршала Паулюса, по его приказанию... - И тотчас поморщился, прочитав: "Побег... Побег... Побег..."

Недолго раздумывая, он вызвал старшего надзирателя, дал прочитать пакет и приказал ему содержать под особым надзором русского Бусыгина и еще некоторых пленных.

Поместили Степана Бусыгина в девятнадцатый барак блока "В" заключенные называли этот блок тюрьмой в тюрьме. Начальником блока был офицер-эсэсовец Клаус Зальцбергер, потерявший левую руку на Восточном фронте и изъявивший желание продолжить службу фюреру в качестве охранника концлагерей. Низкого роста, коренастый, с глазами округлыми, совсем смирными, как у совы, когда она смотрит на вас днем, он отличался прямо-таки изощренной жестокостью. Клаус Зальцбергер испытывал неизъяснимое наслаждение, глядя на коченеющих от мороза заключенных, по его приказу посаженных в карцер в чем мать родила.

Карцер представлял собой ряд изолированных друг от друга, но имеющих выход в общий коридор клеток из колючей проволоки. Каждая клетка имела площадь полтора на полтора метра, а сверху, метрах в двух над головой заключенного, - душ, в который в летнюю пору по команде Зальцбергера пускалась холодная вода, а зимой чуть теплая - лишь бы не замерзали трубы. Выйти заключенному из-под душа не было никакой возможности, так как он тут же натыкался на металлические колючки, жгучая боль от которых заставляла его снова становиться под секущие струи ледяной воды... Нередко пытка душем доводила людей до умопомешательства, после чего их отправляли в крематорий...

Начальник блока Клаус Зальцбергер отправил Бусыгина в душевой карцер сразу же, как привезли его в лагерь. Не говоря уже о том, что Бусыгин был политическим заключенным, имел несколько побегов из лагерей, Клаус Зальцбергер сводил с ним и свои личные счеты: он вообще не переносил людей высокого роста, они вызывали в нем чувство слепой зависти, к тому же русский, как показалось Клаусу, смерил его с ног до головы далеко не почтительным взглядом. Бусыгин догадывался, хотя и смутно, какая пытка ожидает его, и весь содрогнулся. Вспомнил, как в сорок первом, в злую стужу, плыл по ледяной воде, чтобы соединить расконтаченный кабель, по которому должен был пройти ток к взрывному устройству, заложенному в тело плотины. На обратном пути потерял последние силы и решил, что все кончено, как совсем неожиданно на помощь ему весьма вовремя подплыл Алексей Костров... "Алешка, друг Алешка, может, ты и сейчас идешь ко мне на помощь", - шевельнулось в его сознании, и от этой мысли стало как-то вдруг теплее. Мысль о друге помогла Степану укрепить свою волю, и он сказал себе: "Будь что будет, двум смертям не бывать, а одной не миновать. И уж если выпала мне доля умереть такой вот лютой смертью, то и ее надо встретить подобающим образом".