Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

• Название: Суворовец Соболев, встать в строй!
• Автор: Феликс Маляренко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013

Эта повесть, написанная с улыбкой и слезами должна была выйти в престижном «Детгизе» в 1992 году. Я подписал ее к выпуску, к ней были нарисованы иллюстрации. Я получил за нее гонорар, но рухнул Советский Союз, рухнули издательская система и великая и прекрасная русская детская литература, и книга не дошла до читателя. Через двадцать лет я ее снова перечитал, немножко отредактировал и представляю на суд читателя. В повести отражено начало далеких шестидесятых, начало жизни одиннадцатилетних мальчишек в дальневосточном СВУ, начало их военной карьера. Мне бы хотелось, чтобы мой читатель где-то немного улыбнулся, где-то немного взгрустнул. Но не остался равнодушным к героям повести, характеры которых списаны с реальных персонажей. Итак, разбиваю шампанское о хрупкий борт кораблика моей книжки и отправляю ее в плавание к моему, надеюсь, благодарному читателю.

---

— А что же он на учителя пения?

— Да нет, он стойку отрабатывает. Теперь, Карпыч, берегись. Встретит, от него только пиявки останутся.

— Да не сможет он ударить.

— Как сказать, — хитро улыбнулся Витька и подтолкнул Голубкова.

— Эх, голубей бы сейчас, — крутился, как на иголках, Гришка.

— Да, сейчас бы они вспорхнули, — поддерживал Витька, когда Волынский, устав отправлять в стремительный полёт спутников и голубей, опускал руки.

Санька стоял и думал, что решит Лида, когда получит письмо про ландышевый сад её волос. От этого не хотелось петь мелодичную прощальную песню о голубях. «Летите, голуби, летите…»

Вдруг он увидел Володю. Вожатый сидел в глубине зала, наклоняясь вперёд и положив руки на спинку переднего кресла.

— Вон, видишь, — будто прочитал его мысли Витька. – Видишь? Сидит и ждёт? А ты говоришь, писать не надо.

— Вижу, — ответил Санька. – Вижу, не может, но не надо про ландышевый сад.

— Ну нет, — уверенно сказал Витька. – Лыча знает, что делает. Уж опытнее его во всём училище никого нет.

Кто я такой?

Занятия по физподготовке проходили в огромном гимнастическом зале. День был яркий. Солнце через огромные зарешёченные шведскими стенками окна широко входило в спортзал, помогая висевшим под потолком батареям согревать его. Занятия проводил коренастый и плотный майор Иванов.

Санька стоял перед козлом и всё не решался прыгнуть.

— Ну что ты в чехарду никогда не играл? – Спрашивал преподаватель. – Саша, это же просто. Быстро бежишь, набегаешь на мостик, а он подбросит. Тебе лишь останется оттолкнуться руками, и ты на матах. А там уже не твоя забота, только перелетай, я поймаю. Козёл, правда, высокий, но это требование для всех. Так что давай, старайся и не бойся. Давай.

— Не бойся, — из строя долетел Витькин шёпот.

Санька закрыл глаза и сжал кулаки.

«Сейчас, сейчас я перепрыгну эту кочерыжку на толстых раскоряченных ножках. Сейчас, сейчас перелечу. Пусть разобьюсь, но перескачу».

— Саша, вперёд, и не трусь, — слова преподавателя подтолкнули, и он побежал, колотя кожаными тапочками дощатый крашеный пол спортзала, видя перед собой лишь натёртую до блеска руками суворовцев коричневую спину козла. Но перед самым мостиком испугался, затормозил и, проскальзывая на гладких кожаных подошвах, отпрыгнул в сторону.

— Ш-жаба, — тут же прошипело за спиной.

— Опять ты испугался, — спокойно улыбнулся Иванов. – Жалко, что ты не прыгал в чехарду в школе. Я, пожалуй, скажу Балашову, чтобы он позанимался с тобой вечером на самоподготовке, а когда будет время, приходи в спортзал и тренируйся сам. И ещё… Знаешь, на переменах, в строю, за завтраком, за обедом думай, что козёл не страшен, что ты перепрыгнешь через него. Ночью, перед тем как заснуть, представляй, как бежишь, отталкиваешься и перелетаешь! И тут хоть не бойся.

— Здесь он не забоится, — хихикнул Рустамчик, — во сне он летает.

— Может, и летает, — вступился Витька. — Можно подумать, ты во сне никогда не летал.

— А может он не летает, а падает, — продолжал хихикать Рустамчик.

— Падал, значит, тоже летал, — улыбнулся Иванов, — я в детстве во сне часто летал. Когда летишь, говорят, растёшь. Полёт поднимает и растягивает тебя. В полёте красота. Посмотрите на птиц. Ворона сидит на дереве серая, обыкновенная, а летит, и ею можно любоваться.

— Вороной? – переспросил Серёга Яковлев. – Тогда и жабой можно.

— Можно и жабой, если присмотреться, познать. Жаба – живое и беззащитное существо.

— Беззащитное? Тоже мне беззащитное, от неё бородавки на руках. Она же вся в бородавках, — усмехнулся Серёга.

— У самого бородавки. Вечно ты ко всем лезешь. Чуть стоит кому-нибудь сделать не так, как тебе нужно, ты своё «жаба». Сам на жабу похож, — наскочил Витька. – Сидишь в укромном месте и копеечки пересчитываешь.

— Ещё неизвестно, кто на кого… Ты так на глиста.

— А, жабу, значит, принимаешь, — поймал его Витька. – Поэтому и другим цепляешь её, у самого цыпки и бородавки на руках.

— Хватит, хватит, — покачал рукой майор, — что за волнения в моём войске? Всё, переходим к перекличке. Сегодня повторяем упражнение, которое на прошлом занятии разучивали.

Санька ещё не отошёл от прыжка. Ему было не по себе. Вот ведь опять приготовился, разбежался и в самый последний момент струсил. Ведь понимал, что бояться нельзя. Только тогда перелетишь. Но что-то внутри затормозило. Что? Знать бы что, тогда можно было это «что» преодолеть. И тогда бы никогда и ничего не боялся. Но вот не перелетел, не успокоил свой страх, который лежит ниже сердца, ниже грудной клетки, в животе. Когда надо, остужает ноги и руки, делая их непослушными. Если бы людям делали такие операции, удаляли у них страх?

Вот у Витьки этого страха совсем нет. Родился без него. Ничего не боится и всегда готов прийти на помощь. Витьке бы стать врачом. Он избавил бы людей от боли и, может, нашёл бы место, где находится страх и удалил его у людей, нуждающихся в этом.

И вдруг Саньке стало не по себе:

«Я предатель, я предатель! Витька на самоподготовке старался, печатными буквами выводил письмо, доверил мне отнести, а я этого не сделал. Предал его. Разорвал письмо на мелкие кусочки и бросил в огонь, в горящую кучу мусора. Пламя подняло разорванное письмо, поглотило его, и обрывки завихрились, черня и тлея над огневым городком. Зачем я это сделал? Ведь это предательство по отношению к другу. Ведь он не хочет ничего плохого. Ведь для него главное – познакомить Лиду и Володю. А что осталось от Витькиной работы? Обугленная, рассыпавшаяся, растаявшая в пыль труха. И всё потому, что мне не понравился весенний ландышевый сад из Лидиных волос, всего-то».

Сейчас ему было стыдно, что взамен Витькиного он написал Лиде совсем другое письмо. Написал про себя, как ему бывает обидно, когда обижают несправедливо, как грустно и одиноко в день рожденья, когда лежишь в санчасти и лечишься от гриппа. Но как становиться радостно оттого, что после занятий придут друзья, поздравят и скажут, чтобы ты выздоравливал, «а то без тебя скучно». И сразу хочется преодолеть недуг.

Потом Санька писал, представляя себя Володей Зайцевым. Рассказывал, как прыгал в это воскресенье с парашютом, как боялся, как летел, как потом пел песни… Письмо подписал как Витька: суворовец «В» и, не перечитывая, отправил.

Ведь уверен был. А сейчас пришёл стыд: зачем подвёл друга, который столько раз заслонял его, оберегал, защищал… «Надо ему обо всём рассказать. – Но тут же решил. – Нет, не буду. Дело сделано. Ничем не поправишь. Письмо ушло».

Майор Иванов вызвал к перекладине Витьку, тот завис, легко с маха поднялся над перекладиной и мягко соскочил.

Санька взглянул на ребят: никто не восхитился легко выполненным упражнением. Просто все его делали, кто лучше, кто хуже. Только у Саньки да ещё, может, у Толи Декабрёва оно не получалось. Удивляет, наверно, то, что не умеешь, а что можешь ты, но не может другой, раздражает. Все казались сейчас какими-то одинаковыми. У каждого голубая майка, заправленная в синие, до колен трусы. Под чёрными кожаными тапочками с негнущимися подошвами морщинились синие хлопчатобумажные носки.

«Сейчас мне выходить из строя», — подумал Санька, осторожно подобрался, приготовился, но преподаватель посмотрел на часы:

— Всё, вам пора. Так, Соболев, не забудь, о чём я сказал. Мысленно тренируйся и верь, всё получится.

За спиной опять потянулся липкий, противный шепоток:

— Вот жаба! Вечно ему поблажки. На перекладину не лез, через козлика — мысленно тренируйся.

— А тебе-то что? – отвечал ему резкий Витькин голос.

Шёпот огрызался, извивался, но смысл его слов разобрать было нельзя, потому что он потонул в общем говоре суворовцев, торопившихся в раздевалку.

Саньке казалось, что идущие за спиной шепчутся, осуждают, язвят, и он заставил себя оглянуться: никто даже не смотрел в его сторону.

Только что он представлял, что все взгляды обращены к нему, что его осуждают, готовят недоброе, но стоило оглянуться, и всё исчезло, рассеялось… Все торопились в раздевалку скорее натянуть на себя толстое тёплое ненавистное бельё, гимнастёрку, брюки, сапоги. И он тоже заспешил.

«Скорее одеться, чтобы не опоздать в строй и снова не услышать обидных окриков».

Суетливо натягивая на себя одежду, он путался, злился, пока не застегнул ремень и не принялся разглаживать складки растолстевшей за счёт зимнего белья формы.

К зимнему нижнему белью питали вражду все суворовцы. Форма от него становилась мешковатой, а её голубой пух намертво цеплялся к чёрному сукну и не вычищался жёсткой щёткой, не отглаживался тяжёлым утюгом через намыленную тряпку. Ненавистное бельё старались не надевать. Прятали под матрасами и в тумбочках.

В строй Санька не опоздал и даже успел отдышаться, осмотреться и ещё раз заправиться. На этот раз последним, не торопясь, шёл самый сильный во взводе Лёшка Дмитриев. Суворовцы стояли и ждали, а Серёга Яковлев, улыбаясь, громко шутил: