Федор Кравченко - Семья Наливайко

• Название: Семья Наливайко
• Автор: Федор Кравченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

«Семья Наливайко» — повесть, посвященная жизни колхозной деревни в дни войны. Это повесть о трудностях, пережитых советскими людьми в тылу, об их неразрывной связи с фронтом, о величии духа советского народа.

В 1946 году книга была удостоена премии ЦК ВЛКСМ, неоднократно переиздавалась.

---

У него, капитана, я впервые заметил детскую обиду на лице. И я был этим очень доволен.

Мать долго стояла посреди комнаты, изумленно разглядывая ее. Потом тихо спросила, обращаясь к Наташе и Софье:

— За что же это мне?

— За все, — ответила Наташа. — И за то, что колхозное добро сберегли, и за то, что против фашистов воюете.

— Эго я воюю?

— Сыновья воюют, значит, и мать с ними, — сказала Софья и, расправив подвешенную занавеску, с ясным лицом подошла к кровати, на которой болтал ножками ребенок. — А вот мы с сыночком воевать еще не умеем.

Гриша долго возился, наконец включил радио. Он открыл первый колхозный «радиоузел», ведь у нас не было еще клуба. И когда послышались голоса из Москвы, все замерли. Несмотря на поздний час, к нам в дом собирались люди. Они слушали веселую музыку, но на их лицах я видел слезы.

Утром, пока мы с Гришей спали, мать успела побывать в колхозном дворе; затем вернулась и включила радио. Глядя на нас, заспанных, недоумевающих, тихо сказала:

— Пойдем, хлопцы, Нину проведаем.

Я знал: она думала не только про Нину, но и про Петра, Романа…

Мы быстро оделись и вышли на улицу. Солнце поднялось над селом необычайно яркое, приветливое. Тронутые первой зеленью, словно обрызганные зеленой краской, деревья казались прозрачными. У светлой лужицы стояли белые куры, отражаясь в воде, как облачка. Краснобородый петух набрал воды в клюв и задрал голову, глотая ее; на кончике клюва повисла сверкающая капля.

1 Мы направлялись к станции. По дороге к нам молча присоединились тетка Варвара и ехавший на коне Стёпа. Правда, он держался на некотором расстоянии от нас — просто ему захотелось узнать, куда мы идем.

Я думал о Нине, о прошлом, о своей жизни. По этой земле когда-то носился на коне мой предок. Он, как умел, защищал родину. И с каким восторгом мы говорим о наших предках, сохранивших родную землю, родной язык. Мы тоже воюем, чтобы защищать родину. И мне, не скрою, хотелось посмотреть на себя глазами юношей двадцать первого века. Сердце мое наполняла тревога: все ли я сделал для родины?

Когда мы приближались к станции, подошел поезд. С тормозной площадки одного из вагонов спрыгнул человек в шинели. Мы не стали его разглядывать. Мало ли военных ездит теперь и в товарных вагонах и на тормозных площадках. Мы остановились у могил, покрытых зеленой щетиной молодой травы. Вокруг палисадника, на выжженной пожаром земле, также зеленела трава.

Мы замерли, каждый думая о своем.

Наши тени лежали вдоль могил неподвижно. Ничто не нарушало этой минуты беседы с теми, кого уже не было среди нас. Вдруг, не оглядываясь, я увидел, как кто-то подошел к нам сзади и снял фуражку.

Я оглянулся: это был военный с чемоданом в левой руке. Легкий ветерок развевал его волосы, и я узнал Максима. Так он стоял в поле в тот день, когда началась война. С радостным криком бросился я к нему на шею и зарыдал.

Мальчишка! Никогда я не прощу себе этих слез. Я уже знал, что брат жив, и все же не выдержал. А он, Максим, стоял, как гранитный столб. Только скулы чуть шевелились да глаза блестели.

Завидное мужество!

Мать прижалась к нему на минуту, потом оторвалась и начала рассматривать его так, словно проверяла, по форме ли он одет. Наконец спросила:

— Что же это ты один? Без «пополнения»…

— Нет, я не один, — возразил Максим. — Гляди, кого я привез.

Мать удивленно и недоверчиво посмотрела на перрон. Возле чемоданов, на которых весьма удобно устроились трое малышей, стояла низкорослая женщина в темной жакетке и короткой юбке.

— Анна? — все еще недоумевая, спросила мать.

— Как видишь.

Мать бросилась к невестке, поцеловала ее. Затем занялась поисками Олега среди детей. Вот он! Узнала. Расцеловала и его. Анна Степановна сказала:

— Это тоже мои. — Видя, что мать озадачена, она торопливо пояснила: — Сынки Кирилюка, но я их воспитываю.

Мать прижала к себе каждого из них, но целовать не стала. Что-то ее тревожило…

— Пойдем домой, — сказала она. — Хату нашу отстроили, есть где собраться…

Мы шли молча среди руин, направляясь к ожившему селу. Вдруг Гриша пробасил, пожав плечами:

— Максим, кажется, не узнал меня?

Брат обернулся. По-видимому, он действительно только теперь заметил высокого плотного капитана и, остановившись, невольно вытянулся. Гриша засмеялся, неловко обнял Максима.

Максим, кажется, с удивлением посмотрел на погоны молодого командира, и Гриша как-то сконфузился, словно он незаконно присвоил звание капитана и украсил грудь орденом.

— Скоро ты капитаном стал, Гриша, — сказал Максим.

— Война — хороший учитель, — пошутил Гриша. Закуривая, он вдруг нахмурился, тихо прибавил: — Из госпиталя приехал мать навестить. Отсюда опять на фронт.

Максим все еще удивлялся чему-то. Мы пошли дальше, и я видел, как упрямо шагал он рядом с Гришей, стараясь не хромать.

XII

Мать хлопотала у печи и у стола, как несколько лет назад.

Глядя на нее, седую, счастливую, я думал, что она сильнее теперь, чем два — три года назад. Война не ослабила ее, а еще больше закалила. Она теперь — настоящий солдат!

Когда мы пили припасенную теткой Варварой наливку, чокаясь и громко выкрикивая тосты, мать вдруг сказала:

— И еще выпьем, за Виктора и за Гришу, им еще надо войну кончать. (Она знала, что Гриша уезжает на фронт.)

Гриша стоял за столом, будто на параде. И рюмку он поднимал, как ракетный пистолет. Лицо его было строгим, глаза смотрели прямо, уверенно. Честное слово, я по-мальчишески завидовал ему…

Максим серьезно разглядывал меня, видимо радуясь, что я нахожусь при матери. Наконец сказал:

— Я, мать, тоже на фронт собрался.

— Ой, горенько мое! — воскликнула мать. — Куда же ты пойдешь, такой калека?

—. А мне ходить много не придется. Залезу в снайперскую нору и буду фашистов постреливать. У меня, мать, глаз наметанный, врагу не поздоровится.

— Хватит без тебя стрелков на фронте, — сказала мать. — Мы тебя в колхозе оставим, как агронома. Фронту хлеб нужен.

— Но, мать…

— И не говори, сынок, не поможет: я этот вопрос уже решила.

«Вот ты какая, — с гордостью подумал я. — Сидору Захаровичу не уступишь».

Словно, подслушав мои мысли, Максим сказал:

— А как там Сидор Захарович? Воюет?

Он, кажется, хотел убедить мать, что если даже Сидор Захарович воюет, то ему, Максиму, и подавно нельзя в тылу сидеть. Мать насторожилась:

— Воюет. А что?

— А Степан?

— Степан герой, только он ранен, — тихо сказала мать. И, должно быть, побаиваясь, что Максим опять будет говорить про фронт, торопливо прибавила: — Вот если б еще Виктор залетел… Хоть на денек…

Максим, опустив голову, тихо сказал:

— А что же ты, мать, про Клавдию не спрашиваешь?

— Про Клавдию и сам расскажешь, если есть что, — сказала мать и, спохватившись, с тревогой спросила: — А Леня, Ленечка как, здоров?

Максим замигал глазами, слезы ослепили его. Мать смотрела на него — скорбная, строгая.

— Не уберегла? — спросила она.

— Умер, — ответил Максим. — Заболел и умер.

Мать подошла к столу, достала из ящика маленькую красную книжечку, в которую она вписывала вновь рождавшихся членов семьи и вычеркивала умерших. Со строгим и печальным лицом она открыла книжечку. Максим стоял, опустив голову.

Сердце защемило у меня. Я увидел зачеркнутые близкие и родные имена: Петр, Роман. (Мое имя было вновь вписано.)

Не садясь, мать зачеркнула имя Леонид, стоявшее рядом с Клавдией. Затем подумала, отточила карандаш и тщательно зачеркнула имя Клавдия — осталась лишь черная полоска.

— Ну, тем, кто с дороги, отдохнуть полагается, а нам в колхоз надо идти. Времени у нас теперь в обрез.

…Вечером мы ужинали у тетки Варвары. Максим интересовался боевыми подвигами Гриши и рассказывал о себе. Видно, ему не давали покоя успехи капитана. Наконец он спросил:

— Завтра сначала в военкомат или как?

— В военкомат, — сказал Гриша. — Оттуда прямо в часть. Да вы не волнуйтесь, мама, — сказал он, обращаясь к тетке Варваре. — Если до сих пор фашисты ничего не могли с нами поделать, то теперь кишка у них еще тоньше стала. Мы теперь научились их бить.

— Так, значит, сперва в военкомат? — задумчиво повторил свой вопрос Максим.

Мы с Гришей переглянулись, и мне стало смешно. Не думает ли Максим в самом деле опять уехать на фронт?

Гриша остался дома. Когда мы с матерью возвращались к себе, Максим глухо сказал:

— Ты, мать, не думай, что я с отчаяния… Была бы Клавдия, я бы все равно поправился и пошел… — Он помолчал. — Мне теперь трудно сидеть в тылу.

В душе я восхищался Максимом, однако молчал. Мать тоже молчала. Придя домой, она принялась за свою «бухгалтерию», не придав значения словам Максима. Проснувшись утром, мы увидели мать у стола. Казалось, она так и не ложилась спать. Стоя разбирала она какие-то бумаги. Аккуратно причесанная голова серебрилась в утреннем свете.