Эрих Кош - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эрих Кош
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

В книге избранных произведений выдающегося художника слова Югославии, сделана попытка показать характерное для его творчества многообразие жанров, богатство его палитры. Она включает в себя повесть-шарж «Большой Мак», роман «Сети», а также рассказы. Творческую манеру Э. Коша отличает живость, остроумие, отточенность формы, пристальное внимание к проблемам современной жизни.

---

Наконец я выбрался из толпы. Я был в полосе отчуждения, окружавшей кита. Был он столь велик, что с близкого расстояния человеческий глаз не в состоянии был охватить его целиком. Как вершину, как горный хребет, уходящий в неоглядную высь. Над собой я видел только часть его туши: страшный откос, стальной черный корпус могучего крейсера, введенного в док. Дождь не переставал. Струи воды, омывая кита, стекали по его крутым бокам и в свете электрических ламп сверкали, отливая металлическим блеском.

«Вздулся!» — при виде этой громады мелькнуло у меня в голове. И, как всегда в критический момент, мне безумно захотелось вытворить что-то дерзкое, сумасшедшее, непозволительное, запретное, чтобы скрыть объявший меня страх. Недолго думая, я шагнул к киту и ткнул в него пальцем. Потом хлопнул по боку. Я ждал, что люди за спиной кинутся на меня, осквернителя святыни, измолотят, сотрут, уничтожат. Я чувствовал себя террористом, фанатиком, библейским мучеником, в святом религиозном порыве презрев самую смерть ринувшимся низвергать варварские языческие жертвенники и алтари. Секунды длились бесконечно долго. Но никто ничего не заметил. Никто не шелохнулся. И ничего не случилось, хотя я ждал, что черные стрелы небесного грома настигнут меня у подножия святилища и под зловещий вой извечных проклятий, под адский грохот ниспровергнут на землю. Кит мирно почивал в своем величии, а я под рукой ощущал что-то металлически твердое, холодное и влажное, как обшивка океанского корабля. Ледяной озноб пронзил меня от этого прикосновения, и я разом остыл, отрезвел и сконфузился, словно гадкий мальчишка, испорченное, заносчивое и злобное создание, посмевшее дразнить великана и потешаться над ним. Жгучий стыд опалил меня. Я стушевался и поспешно отпрянул в сторону.

И тогда случилось нечто страшное. Я поднял голову и встретился со взглядом кита. Прямо передо мной оказалась его морда, она таращилась на меня своим огромным оком, круглым, как колесо, укоризненно, сердито, презрительно и чуть насмешливо. Это был взгляд строгого учителя, изобличающего маленького безобразника. В его темно-синем зрачке, будто в зеркале, я увидел свое отражение, уменьшенное и жалко искаженное. Опустив голову, потупившись, я приготовился понести наказание, и вдруг — о ужас! Раздался короткий сухой треск, подобный ружейному залпу. На моих глазах толстая перекладина, распирающая разверстую гнилозубую пасть кита, переломилась надвое, словно хрупкая зубочистка, и кит, содрогнувшись всей своей тушей, ощерясь, подался вперед с явным намерением проглотить меня. Но в тот же миг гигантские челюсти, зловеще клецнув друг о друга, сомкнулись.

Я замер в ожидании, что вот он снова откроет рот и проглотит меня. И тут до моего слуха дошел пронзительный несмолкаемый вой. Нескончаемое у-у-у… а-а-а… у-у-у… похожее на заводскую сирену, оповещавшую о тревоге, о нападении с воздуха; дикий, тягучий, несмолкаемый звук. Что-то меня ударило и опрокинуло навзничь. Меня больно пинали, толкали. А когда я смог приподняться в грязи, то увидел, что все живое вокруг обратилось в паническое бегство. Волнами могучего отлива, опадая и снова вздымаясь, отступало человеческое море, откатывалось к дощатому забору, спасаясь бегством из этой западни, из цирка, на арену которого выпустили страшных хищников. Колыхаясь черными волнами, объятая ужасом, охваченная паникой толпа кинулась к выходам, и над головами обезумевших людей, словно рычание кита, несся их собственный вопль.

Я вскочил на ноги и кинулся к выходу.

9

Не помню, как удалось мне найти выход, как вырвался я из-за ограды. К своему счастью, я оказался в центре поля и потому меня не затоптала бегущая толпа. Но мне и так досталось основательно, а плащ мой вымок и был весь в грязи.

Утром я его отстирал и отчистил и вернул студенту; о вчерашнем моем приключении я никому не сказал. И газеты молчали: им тоже не было резона откровенничать. Таким образом, ночное происшествие осталось в тайне. Но я-то его не забыл; в тот жуткий миг, когда отверзлась китовая пасть, чтобы проглотить меня, из утробы чудовища, из глубин его чрева вырвался страдальческий и смрадный вздох, окутавший меня зловонным облаком, едва меня не отравившим. О прозорливость мясника! Внутренности кита начали портиться, разлагаться, тлен уже коснулся его.

И странное дело — когда я в те дни по дороге на службу разглядывал рекламные плакаты о ките, успевшие уже порваться, выцвести и порыжеть и клоками свисавшие с заборов, мне почему-то стало его жалко. Теперь, когда он был повержен, когда я знал, что роковая болезнь уже сломила его, подточив изнутри, я с искренней грустью думал о его близком и бесславном конце, ибо я не слишком обольщался верой в постоянство человеческих чувств. Вот и ему доведется изведать недолговечность земной славы, и он на собственном опыте узнает людей; но я ни с кем не делился своими мыслями, словно врач, установивший с помощью рентгеновских лучей недуг, притаившийся в недрах организма, неизлечимый недуг, рак, о котором он не скажет ни самому больному, ни его родным.

Зато об этом очень скоро заговорили другие, и красноречивей всех — сами признаки болезни.

Газеты писали, что группа специалистов тщательно осмотрела кита и предложила дирекции выставки принять соответствующие меры. Через некоторое время вторая комиссия со своей стороны внесла целый ряд соображений по поводу принятия надлежащих мер. Наконец был создан общественный комитет и вынесено решение обратиться к иностранным государствам с просьбой оказать техническую помощь. Дело шло к середине апреля.

И тогда-то мне попались на глаза следующие газетные строки:

«Вчера делегация граждан, проживающих на Ташмайдане и Палилуле, посетила председателя муниципалитета и имела с ним беседу, продолжавшуюся более часа. Насколько нам известно, речь шла о ките».

Я сразу понял, чем был вызван этот долгий разговор. Итак, тайный недуг стал явным. Теперь его не скроешь, особенно от ближайшего окружения. Кит разлагался, и злостный запах тления досаждал уже обитателям соседних с выставкой домов, хоть и не просочился еще на газетные полосы. Но теперь я мог терпеливо ждать — и я кое-чему научился, — ибо знал, что и это время не за горами и этот час не далек.

Цана с некоторых пор являлась в канцелярию, благоухая духами. Это были крепкие духи иностранных, французских марок, каждый день разные. Она притворялась веселой, но меня не проведешь — я догадывался, что за ее наигранной беспечностью скрывается гнетущая тревога. И вскоре я услышал, как она жаловалась дяде Милошу, нашему архивариусу, в обязанности которого входило выслушивать каждого.

— Господи, — говорила Цана, — ведь он совсем как живое существо, все корчится да вздыхает. Мучает его желудок, так что больно смотреть.

А дядя Милош, сам страдавший желудком, поспешил воспользоваться случаем, чтобы посетовать на свое плохое пищеварение и рассказать в подробностях о новом лекарстве, прописанном ему врачом. Но Цана по праву молодой вовсе не обязана была выслушивать старика.

— Ах, оставьте, — бесцеремонно прервала она его. — Это не имеет никакого отношения к делу. — И вышла из комнаты, а я, с головой зарывшись в бумаги, притворился, что ничего не слышал.

Никогда еще у нас в канцелярии не трудились с таким усердием. Скрипели перья, стучали пишущие машинки, курьер летал из одного отдела в другой, служащие как воды в рот набрали. У всех на языке вертелось одно слово, и каждый, опасаясь, чтобы оно как-нибудь не слетело с уст, держал рот на запоре. И когда оно вдруг сорвалось с моих губ, все находившиеся в комнате разом подняли головы: Цана, дядя Милош, бухгалтер и кассир Йованович, который бросил на меня злобный взгляд и позволил себе цыкнуть:

— Ей-богу, Деспич! И чего вы привязались к этому киту? Что он вам дался, будто на свете ничего другого нет? Заладил — кит да кит. Какого черта вы с ним носитесь? Кит как кит, обыкновенная рыба, может быть несколько большего размера. Все это еще в школе проходили, а теперь нам все уши прожужжали про него, так надо еще, чтобы вы нам покоя не давали.

— Правильно, — вступилась Цана. — Тоже мне невидаль — кит! Да я сто раз его видела!

Это она заявила с таким пренебрежением, как будто речь шла о какой-то шляпке или платье прошедшего сезона, в котором теперь щеголяет каждая вторая белградская девчонка. Бухгалтер тоже не пощадил меня.

— В этом уже есть что-то ненормальное! — тихо, как бы заботясь, чтобы я не расслышал его, пробормотал он, и даже дядя Милош не удержался и поддакнул, но поскольку он все-таки меня любил, а соображал туговато, то и ограничился тем, что, с сожалением посматривая на меня, протянул:

— Н-да-а-а!

Я был ошарашен. Не знал, что ответить. Губы у меня пересохли, язык прилип к гортани.

— Да я же с самого начала… — пролепетал было я, но кассир запальчиво прервал меня: