Эрих Кош - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эрих Кош
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

В книге избранных произведений выдающегося художника слова Югославии, сделана попытка показать характерное для его творчества многообразие жанров, богатство его палитры. Она включает в себя повесть-шарж «Большой Мак», роман «Сети», а также рассказы. Творческую манеру Э. Коша отличает живость, остроумие, отточенность формы, пристальное внимание к проблемам современной жизни.

---

Зачем им все это, если все может идти, как раньше, спрашивал он себя, даже не помышляя о том, что все это может быть совсем иначе для нее, для Милены Брун. Он был женат, а она замужем не была; теперь он — свободный человек, познавший родительские чувства, а она — все еще незамужняя девица, которая скоро уже будет считаться старой девой, вынужденная жить со своей больной матерью и ворчливой разведенной сестрой, и разве ей не хочется наконец тоже иметь свой собственный дом, свою семью.

Правда, она была еще красива, хотя и утратила свежесть молодости, и, сидя с ней где-нибудь на людях, он часто думал, что они — подходящая пара. И даже, что, будучи еще в хорошей форме, он сгодился бы и для другой женщины, помоложе Милены. Одетая всегда хорошо, с продуманной элегантностью привыкшей следить за собой женщины, она теперь предпочитала облегающим платьям, юбочкам и блузкам солидные костюмы классического английского покроя, которые не так подчеркивают фигуру и не столь выдают естественные формы. Изменив своим прежним привычкам, она стала обильно пользоваться косметикой, иногда злоупотребляя ею и наводя на щеках чахоточный румянец, носить всевозможные ожерелья, видимо, стремясь прикрыть морщины на шее. Желая возместить естественную свежесть кожи, стала пользоваться духами; целуя ее, он чувствовал на увядших губах дыхание прошедших лет; стыдливая всегда, теперь она старалась ни на минуту не показываться ему обнаженной, а во время объятий, которые никогда не были особенно бурными, он ощущал под своими ладонями складочки жира и обвисшей кожи у нее на животе и на боках. Она быстро отцветала, как многие нерожавшие женщины, которым в нужный момент материнство не дало новых жизненных импульсов и которые, сохраняя еще былую красоту, теряют соки на глазах, как дерево с подрубленными корнями. Да и в ее взглядах на мораль начала проявляться строгость и сухость, присущая старым девам; при обсуждении столичных сплетен она вдруг становилась мелочной и нетерпимой, как это и свойственно многим в молодости свободомыслящим интеллигентным особам и бывшим красавицам. В ванной она теперь пребывала так подолгу, что всюду опаздывала, а его доводила до бешенства, заставляя ждать перед театрами и кино, не зная, что делать — то ли идти одному, то ли вообще продать билеты. Раздражали его и ее бесконечные визиты к парикмахеру, к портнихам и косметичкам, боязнь, что он может неаккуратным движением испортить ей покрытую лаком прическу или невзначай задеть только что положенный на лицо грим. Постоянная искусственная улыбка «Keep smiling», точно позаимствованная с рекламы зубной пасты пли с портрета профессионального политического деятеля, бесконечные телефонные разговоры с подругами, о которых раньше и слуху не было, да еще усиленная любовь к концертам классической музыки, на которых он дремал, сидя рядом с ней. Критически разглядывая ее, он спрашивал себя, скоро ли она начнет красить волосы, увешивать себя серьгами, браслетами и перстнями, сидеть в кафе и кондитерских, решая кроссворды и уплетая пирожные с кремом, а едва выпадет первый снег, как самые светские и уже немолодые дамы в Белграде, станет прогуливаться, похожая на таракана, в своем бережно хранимом черном каракулевом манто среди молодых девушек, порхающих по улицам в красных, зеленых, голубых и желтых пальтишках, словно разноцветные воздушные шарики.

Последнее лето они провели вместе, символически, в окрестностях Дубровника. Она, видимо, чувствуя, что в их отношениях произошел какой-то перелом, и потеряв привычное равновесие, вдруг стала проявлять сентиментальность и держаться так, точно это был их медовый месяц, что было смешно, учитывая их длительный любовный стаж, да и ее зрелый возраст. В противоположность своему прежде тонкому вкусу и чувству меры в туалетах, она стала одеваться в стиле, который мог бы ей подойти разве что пятнадцать лет назад, когда они только что познакомились, а теперь, как ему казалось, был совершенно неуместен. Вызывая у него ассоциации со старыми американскими туристками, она выходила даже к ужину в шортах и узких пестрых кофточках с короткими рукавами, оголяясь гораздо больше, чем допускали ее годы и наружность. Она, как девочка, кокетливо грозила ему пальчиком, видя, как он оборачивается вслед юным особам в мини-юбках, или, лежа на пляже, приподнимается на локтях, когда они, прикрытые минимальным количеством материи, торопятся мимо, легко перепрыгивая через лежащих. Обленившегося и отяжелевшего на адриатическом солнце, она насильно тащила его в море, когда ей самой хотелось купаться, брызгалась водой, хотя знала, что он этого не выносит, то и дело звала его на романтические вечерние прогулки при луне, то по берегу, то в лодке, каждую минуту спрашивала, любит ли он ее, растроганно пускалась в воспоминания, заставляя и его припоминать детали давно прошедшего, которые он уже забыл или которым вовсе не придавал значения даже в свое время. В довершение ко всему она начала влюбленно прижиматься к нему на людях, заглядывая в глаза, а за столом в ресторане гостиницы позволяла себе, как будто она ему и в самом деле жена или даже мать, следить, что он ест и сколько курит и пьет. В конце концов он потерял терпение, накричал на нее и грубо оборвал, она выскочила из-за стола, перепуганная и разобиженная до слез. Произошла между ними и крупная ссора, когда оба они в припадке бешенства выплеснули друг другу в лицо все взаимное ожесточение и недовольство, накопившееся за долгую историю их связи. Совместный отдых превратился в бессмыслицу, вернулись в Белград они намного раньше, чем предполагалось. Боясь новых ссор и подобных сцен, Лукич всерьез спрашивал себя, не лучше ли и не честнее ли будет поскорее закончить этот роман, потерявший всякий смысл, разъеденный эрозией времени, — если не по иной причине, то для того, чтобы позволить Милене устроить свою жизнь, даже связав себя с каким-нибудь другим человеком, пока она еще может его найти.

В таких ситуациях окончательные решения куда больше зависят от обстоятельств, чем от самых добрых намерений. Он ждал, что все уладится само собой, правда, встречаться с ней старался реже и все с меньшей охотой. Осенью, когда неожиданно появилась возможность взять ее с собой в деловую поездку в Ливан, он предложил ей поехать вместе, дав понять, что эта недолгая поездка должна, собственно, быть их последним совместным путешествием перед окончательным разрывом, чем-то вроде подарка, какие обычно делают уходящим на пенсию или провалившимся на конкурсе. Сначала она отказалась, но передумала, не желая оставлять впечатление глубоко оскорбленного и обиженного человека и стремясь и самому расставанию придать как можно более достойную форму, и приняла предложение, правда холодно, без всякого восторга. В течение всей поездки она сдерживала слезы, так и просившиеся на глаза, стиснув свои тонкие губы, чтобы их дрожь не выдала ее скрытых душевных ран.

Они провели десять душных дней в непроветренных, раскаленных солнцем комнатах далеко не образцовых по чистоте отелей, изнывая от дурманящего запаха пота, отбиваясь от уличных торговцев, чуть ли не силой затаскивавших их в свои лавки и предлагавших им сомнительного происхождения старинные вещи, поддельное золото и стандартные дешевые восточные сувениры. Они посещали с многословными туристическими справочниками в руках античные развалины в окрестностях и мусульманские святыни в городе, щелкая без конца фотоаппаратами, препираясь и торгуясь с таксистами, возившими их по городу. Терзаемый угрызениями совести за эту поездку, за то, что ей все время приходилось ждать в гостиничных номерах и холлах, пока он был занят на строительных площадках или на совещаниях, в последний день путешествия на обратном пути в гостиницу он зашел с ней в какой-то торговый центр и купил, не выбирая, две нитки бус из пестрых полудрагоценных камней и еще кучу ненужных и ни на что не годных мелочей, которые второпях сгреб с прилавка. И поскольку не было времени рассовывать все эти яркие ленты, вышитые скатерти, тарелки, глиняные кувшины и медные сосуды в туго набитые и уже запакованные чемоданы, он попросил гостиничную прислугу сложить все это в картонную коробку, которую он взял с собой в самолет и положил на полку у себя над головой. При посадке на аэродроме в Афинах коробка сдвинулась с места, и Лукич, сидевший с внешней стороны ряда, торопливо расстегнул ремень и привстал, чтобы ее закрепить. Как раз в эту минуту самолет коснулся колесами земли, резко свернул с дорожки и зарылся в траву взлетной полосы. Выброшенный со своего места силой инерции, инженер Лукич, подобно ядру, пролетел над головами остальных пассажиров и ударился головой о дверь кабины пилота. Здесь его и нашла спасательная команда, и, поскольку он еще подавал признаки жизни, его отправили в карете «скорой помощи» в ближайший военно-морской госпиталь. Туда же в числе других пострадавших была доставлена и Милена Брун, также бывшая без сознания.