Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

• Название: Потревоженные тени
• Автор: Сергей Терпигорев
• Издательство: Издательство "Советская Россия"
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00543-Ч

Рассказы в очерки С. Н. Торпигорева (Атавы) (1841 — 1895), составившие цикл «Потревоженные тени», принадлежат к выдающимся достижениям русской демократической прозы конца прошлого века. По происхождению тамбовский помещик, Терпигорев сформировался как писатель и журналист под благотворным влиянием передовых идей 60-х годов, сотрудничал с Некрасовым и Салтыковым-Щедриным в «Отечественных записках» и других изданиях прогрессивного направления. В своем творчестве писатель широко использовал впечатления детства и юности, воссоздавая картину русского провинциального захолустья предреформенной поры, выводя яркие, социально четкие и художественно выразительные портреты бар-крепостников и подвластных им крестьян.

---

— Все равно об этом и речи не может быть, бабушка ни за что не согласится за него выдать ее.

— А может, ее согласия никто и не спросит?.. Увидит эта Лидочка Якова Дмитриевича как следует, в приличном виде, — разве не может он этого сделать? — и влюбится в него.

— В Якова Дмитриевича-то?

— Да, и очень даже легко.

Это все говорилось при нас с сестрой, мы слушали это, удивлялись, и нам было как-то даже страшно за Лидочку. А родственница рассуждала об этом как о совершенно возможном факте, причем все удивлялась, что это другие находят в этом странного. И какая может быть речь о том, чтобы, если Яков Дмитриевич, этот родовитый барин, сделает честь, предложит руку какой-то бездомной Петровой, чтобы она не согласилась за него выйти? О согласии бабушки на это она уже совсем умалчивала или отзывалась как-то иронически и зло.

Этот разговор, я помню, произвел и не на нас одних, детей, но и на многих взрослых странное, загадочное, подозрительное какое-то впечатление, если можно так выразиться, которое усугубилось еще тем, что всем хорошо было известно, что эта родственница и умна, и зла, и так спроста говорить не станет. Во всяком случае, значит, такой план у кого-то явился и зреет, находя одобрение...

Но тут же все сейчас находили этот план несостоятельным, было ясно до очевидности, что осуществить его никогда им не удастся, потому что невозможно было даже представить себе, чтобы бабушка согласилась на этот брак, да и сама Лидочка, эта симпатичная, умненькая девочка, — весной ей еще только исполнится пятнадцать и пойдет шестнадцатый, — чтобы она сама могла влюбиться в него.

— Разумеется, ведь это все из-за денег, — говорили по отъезде родственницы, пустившей в обращение этот план, — в предположении, что Аграфена Ниловна все свое состояние отдаст ей после своей смерти.

— Да, и это — это, конечно, главное, — и зло вместе с тем против Аграфены Ниловны.

— Ах, какая злоба! И за что? Ведь она все равно не наследница ее. Умри Аграфена Ниловна завтра — она все равно ничего из се наследства не получит.

Из всех этих разговоров хотя и становилась ясной нелепость этого плана, уверенность в невозможности его осуществления, но, тем не менее, все-таки являлось и неприятное чувство — как это так мог у кого-то подобный план явиться?.. До того он не уживался с симпатичным и ясным представлением об образе бабушки Аграфены Ниловны. Самое появление этого плана было уже как бы каким-то посягательством на представление о ней, об этом ясном ее образе.

А между тем и после этого раза разговоры о дяде Яше в совместимости с бабушкой и с Лидочкой не прекращались. Нет-нет да кто-нибудь опять и заговорит. Несмотря, говорю я, на нелепость этой комбинации, на видимую и очевидную ее неосуществимость, они, эти разговоры, продолжались и даже стали как-то обыкновенными...

В феврале, на масленицу, опять у нас съехалось много народу, много и родственников и родственниц, и в числе привезенных ими новостей было и неожиданное совсем известие о перемене, случившейся в характере и образе жизни дяди Яши. Про него рассказывали, что он сделался неузнаваем совсем. Обрился, остригся, вымылся и теперь стал как следует человеком. Прибавлялось: «Какой молодчина, и хоть грубоватая его красота — похож на цыгана, — но все-таки красив очень».

Это известие как бы указывало на то, что план, о котором было говорено выше, не только не покинут, как неосуществимый, но что делаются нужные приготовления для приведения его в исполнение. Во всяком случае, в известии этом можно было усмотреть нечто происходящее неспроста, не случайное что-нибудь, не новая какая-нибудь беспричинная выходка с его стороны.

Так к этому все и относились. Но уверенность в невозможности осуществления этого плана все-таки была велика у всех, и все говорили, что этому перерождению дяди Яши бабушка Аграфена Ниловна так легко не поверит.

— Этим ее не проведешь, нет! — говорили все и соглашались, что это ни к чему не поведет.

— Какого агнца хочет разыграть!..

— Да, может, он вовсе и не хочет? Может, он ничего и не знает вовсе об этом плане? Ему, может, просто надоело это юродство его, это свинское состояние, в котором он живет вот уже скоро два года?

Но, повторяю, несмотря на все такие разговоры, таилось какое-то у всех зловещее предчувствие, что план этот если и не осуществится, то, по крайней мере, все-таки будут сделаны кем-то — неизвестно кем — попытки к приведению его в осуществление...

Во время поста слухи об обновленном и преобразовавшемся даже совсем дяде Яше начали ходить все чаще и чаще. То тот приедет из родственников или соседей, то другой, и привезет известие, что Якова Дмитриевича, дядю Яшу, видели, там-то или там-то, и он неузнаваем просто.

Но известия о нем самом стояли как-то точно особняком от плана о его женитьбе на Лидочке. Он сам точно не знал ничего об этом, и казалось, что он тут ни при чем, даже как будто страдательное лицо во всех сплетнях и рассказах. Никто с ним об этом не говорил, и сам он никому ни одним намеком не давал понять, что причастен к плану. Напротив, рассказывали, что он собирается уезжать опять в тот же полк, из которого три года тому назад вышел, и жалеет только об одном, что пропустил Кампанию, так как война уже кончилась к этому времени и шли переговоры о мире. Многие из ополченцев-помещицов под разными предлогами уже возвратились или, по крайней мере, под разными предлогами приезжали на время по каким-то служебным своим делам и бывали у себя и у своих родных и знакомых в деревнях.

А между тем уж приближалась весна, везде показывались проталинки, дороги испортились, ждали скоро полой воды, — время обычного приезда к нам, в нашу сторону, бабушки Аграфены Ниловны, приезжавшей, как сказано, всегда к нам весною, подходило...

V

Не знаю я, писала ли обо всех этих сплетнях и слухах матушка к бабушке Аграфене Ниловне, с которой она была в постоянной и более или менее частой переписке, но бабушка, когда в этом мае, отправляясь в свой родственный объезд, заехала, по обыкновению, прежде всего к нам, то в тот же вечер за чайным столом, я помню, шел разговор о предположенной женитьбе дяди Яши.

Бабушка слушала все это с своей ясной обычной улыбкой, дескать, бог с ними, ну что ж, что они такие дурные и злые люди — их все-таки надо не ненавидеть, а прощать. Господь их суди — не мы...

— Лидочка, а ты бы пошла за него? — спрашивали мы ее, когда мы отправились с нею гулять в сад.

— За дядю Яшу-то?

И она, усмехнувшись, качала головой.

— Ты знаешь, он, говорят, теперь франтом.

— Ну что за глупости такие!

— Так ни за что?

— Конечно.

— А если бабушка тебе велит? — продолжали мы ее испытывать.

Но Лидочка только воскликнула с удивлением и вместе уверенно:

— Бабушка?!.

Как-то перед завтраком или чаем, на террасе, выходившей у нас в сад и обросшей кустами сирени, которая в это время цвела, мы с сестрой и с Лидочкой наделали себе из этих цветов венков и в этом уборе встречали приходивших к столу больших. Все смеялись, с нами шутили. На Лидочке был огромный густой венок, и казался он у нее на головке совсем как шапка. Белый, с зелеными листьями, он удивительно шел к ее смуглому лицу и ее большим черным глазам. Она была в нем поразительно хороша. У нас в это время был кто-то из посторонних, не родных, а просто соседей, и, увидав ее в этом уборе, остановился и невольно высказал свое удивление ее красоте или тому, как идет к ней этот венок.

— Завидная невеста, — заметил он.

Бабушка с любовью и ясной, радостной, почти восторженной улыбкой смотрела на нее и тоже, как и все, любовалась ею.

— Бабушка, — вдруг сорвалось у меня, — она ни за что — я спрашивал ее — не пойдет за дядю Яшу.

Все рассмеялись этой выходке и, шутя, опять заговорили об этом нелепом слухе, кем-то распущенном.

— Господь с ними, я очень рада этой перемене в нем, — сказала бабушка, — но уж Лидочку мою я вовсе не думаю за него выдать.

Лидочка, стоявшая возле нее, приласкалась к ней и хотела, кажется, поцеловать ее, но плохо скрепленный венок ее при этом рассыпался и упал у нее с головы.

— Ну, вот я больше и не невеста, — подбирая цветы, со смехом говорила Лидочка. — Довольно с меня, побыла невестой — и довольно.

Все посмеялись этому, поговорили еще что-то немного о дяде Яше и об этом слухе, и разговор перешел на другое.

Бабушка и в этот раз пробыла, по обыкновению, дня три, и мы проводили ее, получив, как всегда, обещание заехать еще раз, на возвратном пути, «отдохнуть» к нам после этой поездки.

— Лидочка, смотри же не соглашайся, не выходи за него замуж, — прощаясь с ней, просили и напоминали ей мы с сестрой.

— Глупости какие, с ума я, что ли, сошла?

— Ты знаешь, — для большей вескости своих доводов добавил я, — ведь он проклятый. Его тогда на конюшне дедушка проклял ведь...

Бабушка с Лидочкой рассмеялись.

Во время этих поездок у бабушки всегда был один и тот же маршрут, так что всегда можно было знать приблизительно — днем раньше, днем позже, — где она в данный момент находится.