Василий Юровских - Три жизни

• Название: Три жизни
• Автор: Василий Юровских
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5-7688-0197-9

В новой книге уральский прозаик обращается к сложным проблемам в жизни современного села, с сыновней благодарностью рассказывает о тех, кто через лишения и трудности пронес и передал в наследство традиционные народные ценности — мудрость, скромность и трудолюбие.

---

Однако одна ли охота дичь перевела? Сроду никто не стрелял певчих пташек, перепелок и коростелей, а где они, куда подевались? Вон за Исетью в колхозе и агроном башковитый, годами не молод, а не тем порой занимается. Все кусты берегом Старицы столканы в воду бульдозерами, остров чуть не весь распахали. Птицы прилетели, а кров родной не нашли. Нету его!

Ладно, помаялись птицы, а нашли себе приют. Но как станет прибывать вода, начнется крутое водополье — смоет землю расшевеленную с острова, повалятся подмытые берега без кустов. Подумал ли об этом заслуженный агроном?

На увалах хлеба опыляли гербицидами, а по всему наволоку пожгли кусты. Не потуши костер в лесу, увидит лесник — штрафа не миновать, и под суд запросто попадешь. И правильно, правильно! Эвон как три года назад горели леса — солнце застилало по всей стране, словно затмение началось. А тут вот почему за пожар без огня никого не привлекут, не накажут? Все же горит, кроме осины. Раз леса посыхают от ядохимикатов, то какая живность уцелеет…

«Приехали те мужики или нет?» — и Алексей турнул Гнедка к Морошному. Да и не приехали, то все равно не один он у Старицы, натосковался по людям. Сперва нравилось одиночество, но потом тяжко стало: что-нибудь почудится-поблазнит и ночью, и днем. А ведь сам же смеялся над трактористом Пашкой Никитиным, когда тот рассказывал о блазнях.

Как случилось-то с ним? Пахал пары у поскотины на угоре в ночную, задремал и давай припахивать целину. А целина-то кладбищем оказалась, ихним деревенским. Очухался, глянул — кресты рушит он трактором и горбики могильные раздирают плуги. Попер с кладбища на пары, а перед трактором мать-покойница встала. Живая, в синей кофте, в той самой ситцевой юбке из перешитой занавески, которая сейчас хранится у Пашки в шифоньере. Белый платок сбился с волос, а мать его и не поправляет. Раскинула худые руки перед фарами и простонала:

— Чо же ты, сынок, делаешь-то? Пошто ты, Паша, нас потревожил?

Сам не свой, спятил Пашка трактор, свет загасил и в деревню рванул. Чудом не свалился в лог Барагу, а то бы каюк ему и трактору. Дома чуть двери не выломал, влетел в избу — белее извести, зубы пляшут.

В больнице долго валялся, а после ни за что не соглашался один ночами работать. И ведь совсем мужик непьющий: как язву вырезали — росинки в рот не брал. Докторам все просто: определили переутомление. «Какое такое пе-ре-утом-ле-ние! — язвил тогда Пайвин в красном уголке фермы. — Чего он, академик или министр? Брешут они, коновалы…»

Алексей тоже посмеивался над Пашкой, если он в перекур где-нибудь начинал вспоминать страшную ночь. И в переутомление не верил тогда, молча соглашался с Пайвиным и остальными мужиками. Не головой ведь, руками работает Никитин, не страной правит, а трактором.

Однако здесь, у Старицы, понял: переутомится любой человек, на любой работе, если по двое-трое суток не спать. За Пашкой техники закреплено столько, что если перевести ее на лошадиные силы, то пол-эмтээс ранешной будет. Гусеничный трактор — раз, колесный «Беларусь» — два, комбайн «Колос» — три, старый самоходный комбайн, на котором он сено косит и хлеба валит с корня, — четыре. Успей-ка один справиться со всеми, да в одну-то смену!

Как подумаешь, то вовсе не смешно, а хоть реви. Пятеро механизаторов в город смотались. Дома свои купили по поселкам, и теперь часики отработают — что хотят, то и делают. Андрюха Дегтярев ежели и рыбачил, то лет тридцать назад, когда был пацаном. В те годы всякий парнишка самодельной удочкой дергал гольянов на озере или пескаришек на Барневке. Потом как подросли, недосуг стало — всю работу ворочали в колхозе. А сейчас он по два дня сидит у омута под Максимовой. Хвалился, что зимой на озера аж в Казахстан ездят из лунок окуней ловить…

Потрескивая ольхой и тальником, выходили охотники к машинам от озера. Знакомых Молоков не увидел. Знать, много ремонта в мастерских у них, страда ведь вовсю идет — кукурузу силосуют, хлеба косят и валки обмолачивают. Не до охоты мужикам, разве что позднее к вечеру примчатся.

Охотники расстелили брезент на траве и навалили гору еды, появились и бутылки с водкой. «Глаз подвострим стопочкой!» — крякнул толстый, с простоватым лицом мужчина. «Подвострим, подвострим!» — отозвались смешком его товарищи.

Высокий и мрачный детина с синими от наколок руками, Алексей заметил татуировку даже на мочках ушей, мигом рассортировал еду, ловко сколупнул ногтем большого пальца пробки у склянок и взмахом пригласил охотников к застолью.

— Подсаживайся и ты, кореш! — прогудел он Молокову. — Пастух будешь? Это хорошо.

— Да нет, мужики, сытый я, недавно поужинал, — отказался Алексей и почувствовал, что краснеет. Добро, хоть борода спасает, все лицо волосьями затянуло.

— Садись, садись! — поддержали своего приятеля остальные. — Знаем, какой ты сытый! Живешь в лесу, молишься колесу. Небось у живого телка холку на шашлыки не отхватишь. И повара персонального не имеешь. Давай к столу, не стесняйся. Еды на всех хватит до отвала, и питья хватит.

Пришлось Алексею отпустить Гнедка и сбочка присесть к брезенту, где соблазнительно, словно в улыбке белела зубами, лежала нарезанная копченая колбаса, вызывали аппетит ветчина и малосольные огурцы, тугие спелые помидоры и вареные яйца… Много было того, от чего Молоков давно отвык и чего если и видел, то изредка, когда бывал в городских гастрономах.

От стопки Алексей отказался напрочь:

— Нельзя мне, ребята, оперированный я, желудок больной. Да и на работе, два гурта на совести.

— Почему два гурта один пасешь? — строго поинтересовался толстый охотник.

— Как сказать-то, — замялся Алексей. Не хотелось ему выдавать Пайвина, сказать о нем чистую правду. Городские могут сразу переиначить: мол, благодать крестьянам — захотел пировать — пируй, скот сам по себе сытый, трава и вода под ногами. Свежий воздух, тишина, природа — курорта никакого не надо. — Видите ли, за получкой и продуктами напарник уехал.

— Без выходных, без подмены? — спросил весело сухопарый охотник, откусывая сразу пол-огурца.

— Какие выходные да подмена! — удивился Молоков. — И так доброго человека сюда не залучить даже на сутки. В таку-то даль.

— А ты чего, пролетел? — тяжелым взглядом уперся в него охотник с наколками.

— Да нет, вроде и не штрафник, — пуще прежнего смутился Алексей. — Но мне по штату положено: ни кола, ни двора у меня, самый таковский я для отгонного пастбища.

— Ладно, мужики, чего допрос товарищу устраивать. Впереди ночь, охота будет — сам о себе расскажет, — поморщился сухопарый и азартно воскликнул. — А ну, братия, по единой, взбодрим периферию телесную!

После второй или там третьей охотники оживились, поскидали верхнюю одежду и расстегнули ворота рубах. Наступило самое время охотничьих баек, анекдотов и прочей беспорядочной болтовни — кто что вспомнит.

«…Развеселый народ охотники, без «Крокодила» нахохочешься с ними. Не ахти чего и добудут, зато натешатся, — размышлял Алексей, объезжая пастбище. — Так и быть, ночую с ними у огнища. В избушке одному тоскливо, сны какие-то смутные тревожить стали. Смеялся над Пашкой, а ведь самому жутко было, когда приснилась ему мать.

Как наяву, увидел он ее у себя в шалаше… Присела к изголовью и провела ладонью по голове, к бороде притронулась и руку отдернула:

— Бороду-то, Алеша, на што отростил? Сбрей ее, сбрей! Отец-то наш на войну ушел, как на праздник побрился да оделся, — услыхал он грустный голос матери. Вздохнула она протяжно и посоветовала: — Женись, Алеша, на Дуняше. Мы-то с Зиной вдвоем там, а ты пошто один? Женись и бороду сбрей. Ну и одежду справь добрую. Ты ить баской у меня, Алеша…

Не боязливый Алексей. Когда в Якутии на шахте отработал двадцать лет стажу, не дожидаясь оказии, пешком отправился в далекий поселок, куда долетали самолеты. С деньгами шел по тайге, а никого не боялся. И не думалось ему о том, сколько здесь в былые времена за злато-серебро и пушнину людских душ загублено. Три ночи провел в тайге и хоть бы раз вздрогнул от треска-шороха. А тут до утра дрожь в теле не унялась…

Охотники прибывали и прибывали. Вон берегом Старицы из Замараево четверо идут. Видимо, на автобусе приехали. Трое держатся нормально, а четвертого бросает из стороны в сторону. «Этот уже навострился», — улыбнулся невесело Молоков и задержал Гнедка. Захотелось поглядеть, что за новые люди заявятся к нему.

Вот они ближе и ближе, и слышит Алексей, как худой в очках охотник спрашивает у «навостренного»:

— А если сейчас егерь навстречу — чего делать станешь?

— Я чего-о?! — откликнулся тот. — А ничего, замаскируюсь.

— Как?! — разом восклицают трое.

— И-и-и, очень просто, — приостанавливается их приятель, и не успевают они что-либо сообразить, как он швырнул расчехленную двустволку через редкие кустики шиповника в курью.