Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

• Название: Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]
• Автор: Эдуард Фикер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Детектив
• Год: 1982

Эдуард Фикер (1902–1961) — один из основателей чешского детектива — хорошо известен советскому читателю. Сюжет его романа «Девятнадцатый километр» (1960) связан с разоблачением шпионской деятельности западных разведок на территории ЧССР.

Роман Вацлава Эрбена «Смерть художника-самоучки» (1978) рассказывает о загадочном в своей немотивированности убийстве в замке старинного чешского городка. Описание расследования интересно раскрывает психологические аспекты современного искусства.

---

Прошел дизель-поезд — один-единственный вагон.

На станции, где перед платформой стоял дежурный — старик с пышными седыми усами, — вагон остановился.

Дежурный отдал честь, как во времена наших дедов, — теперь такое увидишь только в кино.

На платформу вышел одинокий пассажир — женщина в костюме, с сумочкой через плечо и небольшим саквояжем в руке.

Дежурный замахал зеленым фонарем.

Поезд тронулся.

— Добрый вечер, пан Вондрачек, — поздоровалась женщина тихо. Она остановилась перед дежурным, под мощным фонарем, так, чтобы он видел ее лицо. — Вы еще работаете?

Старик приоткрыл рот, усиленно размышляя. Долго смотрел на нее, потом покачал головой.

— Не могу вспомнить, пани… Никак не могу. Вот это, — он кивнул на освещенное окно канцелярии, — у меня всегда в полном порядке, а память, пани, память на людей уже не та.

— Рамбоусекова. Да, пан Вондрачек… Рамбоусекова…

— Анна. Да. Анна Рамбоусекова, урожденная Гола, отец работал на сахарном заводе, а жили вы… — Он запнулся. — Простите старика. Далекое прошлое мне ближе, чем то, что случилось вчера. — Вондрачек выпрямился (он принадлежал к тому поколению, которое форма обязывала быть подтянутым и учтивым) и слегка склонился перед ней. — Позвольте выразить вам соболезнование. Бедняга. — Он сердечно и крепко пожал ей руку. — Бедняга.

— Благодарю, пан Вондрачек, Хотя мы столько лет жили врозь, а все же… — вздохнула она.

— О покойных ничего, кроме хорошего, пани Рамбоусекова. Но с Болеславом ни одна женщина не выдержала бы. И все же такого конца он не заслужил, — печально сказал пан Вондрачек. — Прямо страсть, что нынче творится. Уже и до нас дошло.

— Мне ничего не сказали, пан Вондрачек. Только что он… умер… А мне надо, мол, немедленно приехать сюда и явиться в отделение.

— В самом деле ничего не сказали?

Она покачала головой.

Вондрачек наклонился к ней и вполголоса сказал:

— Лучше уж… я вам скажу… чем они. Убили его. В парке. Тело нашли сегодня утром.

— Убили?

Он опустил глаза и прошептал:

— Зверски убили.

— Это, наверно… ведь… а кто… — растерянно выдавила она.

Он покачал головой:

— Еще неизвестно. Наверно, потому вас и вызвали.

— Что ж, спасибо вам, пан Вондрачек.

— За печальные вести благодарить не положено, пани Рамбоусекова. Желаю вам доброго пути.

— До свидания, пан Вондрачек… — Она помолчала. — Можно мне от вас позвонить? Пану Матейке. Хочу встретиться с ним, прежде чем пойду туда…

— Конечно. Звоните. Обстоятельства и впрямь исключительные.

Он пригласил ее в дежурку, сам нашел в телефонном справочнике нужный номер, набрал, передал ей. трубку.

— Войтех Матейка? — спросила она. — Да? Говорит Рамбоусекова. Анна. Да, Аничка… Нет, я звоню из Опольны. Со станции… Пан Вондрачек мне все сказал… Нет, только самое главное. Меня вызвали сюда. Пришли после обеда и… Что он умер. Я хотела с кем-нибудь — лучше с тобой — посоветоваться, прежде чем идти к ним… Да. Да. Нет, не надо меня встречать. Дорогу я помню. И багажа у меня нет. До свидания. — Она положила трубку, — Спасибо вам, пан Вондрачек. И спокойной ночи.

Рамбоусекова вышла на площадь перед станцией. Кругом расстилались поля. Опольна была скрыта холмом.

Тихо, нигде ни души.

Она пошла знакомой тропинкой к шоссе.

Вслед ей мигал синий огонек у шлагбаума.

60

— Теперь налево! — крикнула Лида. — На лесную дорогу.

Экснер резко крутанул руль и въехал на деревянный мостик. Подгнившие балки затрещали.

— Еще немного дальше. Вон к тем сросшимся деревьям. Это буки, — поучительно сказала она. — Там есть прогалина и можно развернуться.

Ровная, поросшая травой дорога разделилась возле буков надвое. Там-то и была небольшая прогалина. Он развернул машину, остановился и погасил фары. И тотчас их обступила неимоверно жуткая тьма.

Она тихо вздохнула.

— Что такое? — спросил капитан Экснер.

— Тебе не кажется, что ночь до ужаса черная?

— Кажется… — Он помолчал и добавил: — Ну и дела…

— А что такое?

— Она еще спрашивает! — воскликнул он. — Не прошло и двух часов, как ты заговорила о том, что, собственно, тут самое важное.

— О том, что темно? — спросила она невинно.

— И об этом тоже. Я готов прямо задушить тебя!

— Не посмеешь.

— Посмею.

— Не посмеешь. Ты страж закона.

— Я в отпуске.

— Сначала выслушай меня, — сказала она, подчеркнуто мягко, по-женски, — а потом уж начинай. Что я сказала такого важного?

— Что в субботу вечером Рамбоусек сидел с двумя неизвестными парнями. Они и вправду неизвестные?

— Конечно. Вероятно, из Праги.

— Что значит «вероятно»?

— Когда мы шли ужинать, на стоянке перед погребком стояла машина с пражским номером.

— Гениально. Откуда ты знаешь, что это была их машина?

— Это могла быть их машина, — с ударением сказала Лида. — Факт, товарищ капитан, совсем не удивительный, потому что у Рамбоусека довольно часто бывали посторонние. Время от времени о нем писали, и не только наш доктор Медек; время от времени у него были выставки. Время от времени эти его чудища отправлялись за границу. И уже не время от времени, а регулярно он эти свои чудища и картины продавал. Так что действительным членам Союза художников из самых разных уголков нашей родины впору было локти кусать от зависти. Рамбоусек ведь был необразованный, самоучка и дилетант, сапожник по профессии.

Долго стояла тишина.

— Они ушли вместе?

— Нет. Те двое ушли раньше. И даже очень скоро. Потом он остался, наверно, один.

— Любопытно…

— Что именно?

— Как ты все замечаешь…

— Между прочим… Между прочим один из них… на нем была очень хорошенькая джинсовая куртка.

— Только куртка.

— Ага… куртка… — Она тихо вскрикнула. — Не душить, капитан!.. Волосы у тебя, между прочим, намного красивее.

Долго стояла тишина.

— Я думаю, — сказал он рассудительно, — мы уедем не так уж скоро. Поэтому мне нет смысла оставаться за рулем.

61

Доктор Чернох и Марта Шустрова, как обычно, шли через площадь. Камил Чернох жил в большом многоквартирном доме за бензоколонкой, Шустрова — в скромном особнячке неподалеку от площади.

Чернох взял за правило провожать Марту, тем самым минут на пять-десять удлиняя себе прогулку.

Художник не сводил с них глаз, пока они шли через площадь, залитую ярким синеватым светом и совершенно пустынную.

Из тени деревьев в сквере у памятника павшим вышла какая-то женщина и решительно направилась к Войтеху Матейке.

На миг ее осветили фары машины, которая подъехала к площади с шоссе от Мезиборжи.

И женщина, и Матейка невольно отвернулись.

Водитель включил ближний свет, обогнул площадь и свернул в улочку, ведущую к замку. Машина миновала костел и остановилась у ажурной решетки главных ворот замка; уличный фонарь в этом месте заслоняли кроны растущих на маленькой площади лип.

Запоздалый водитель, доктор Гаусер, огляделся и закурил сигарету.

— Никого нет, — сказал он.

— Почему, — отозвался с заднего сиденья женский голос, — почему мы должны корчить из себя идиотов, если собираемся в кино? Почему мы должны ездить в кино за десятки километров?

— Потому, — ответил он грустно, — что мы маленькие люди в маленьком городе, где тысячи глаз.

Ольга Домкаржова осторожно приоткрыла заднюю дверцу и, согнувшись, стала вылезать из машины. Вдруг она замерла и тихо вскрикнула.

— Что такое?

— Смотри-ка… Вон там…

— Где?

— На углу. Где дикий виноград.

Он вытянул шею.

— А-а. Это пан Штрунц, спит стоя.

Она вздохнула:

— Сумасшедший дом, да и только. Завтра придешь?

— Конечно.

Она проскользнула в ворота, которые открылись на удивление легко и бесшумно. И исчезла в тени стены, увитой плющом.

Доктор Гаусер наклонился и захлопнул дверцу.

Темная фигура на фоне зарослей дикого винограда шевельнулась.

А машина тронулась и проехала мимо.

Фигура покачнулась и погрозила кулаками вслед машине.

— Здесь теперь творятся странные вещи, — слышалось бормотание. — Но я, — человек ударил себя кулаками в грудь, — не боюсь ничего.

62

В мастерской была полутьма, горел один лишь высокий торшер с пожелтевшим абажуром из пергаментной бумаги. Окно было открыто.

Войтех Матейка сидел на круглом вращающемся табурете перед роялем, сложив руки между коленей и наклонив голову. Лысина его поблескивала в свете лампы. Он смотрел на ковер, на мыски своих ботинок.

— Я не понимаю, пани Рамбоусекова…

— В былые времена, Войта, мы были на «ты»!

— Да-да. Мы не виделись лет двадцать, а то и больше. Художник взмахнул руками. — Тебе не надо было идти ко мне, — сказал он недовольно. — Ни с того ни с сего, ночью.