Арнхильд Лаувенг - Завтра я всегда бывала львом

• Название: Завтра я всегда бывала львом
• Автор: Арнхильд Лаувенг
• Издательство: ИД «Бахрах-М»
• Жанр: Медицина
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94648-078-9

Арнхильд Лаувенг родилась в 1972 году. Кандидат психологических наук, практикующий клинический психолог. В семнадцатилетнем возрасте была направлена в психиатрическую лечебницу с диагнозом шизофрения. Последующие десять лет ее жизни — череда добровольных и принудительных госпитализаций. Последний раз она была госпитализирована в возрасте 26 лет. Арнхильд полностью победила шизофрению и сегодня имеет возможность говорить о болезни и как профессиональный психолог и как бывший пациент. Она погружает нас в мир голосов и галлюцинаций, где ее преследует армия крыс, а волки с горящими желтыми глазами оскаливают слюнявые пасти. Она раскрывает внутреннюю логику и смысл ошибочных восприятий и симптомов. В этой книге хроника ее борьбы с болезнью.

Пациентка Арнхильд рассказывает о своем опыте, о попытках врачей найти с ней контакт и о своих переживаниях, о поддержке близких, вопреки всему не терявших надежды. Психолог Арнхильд анализирует методы, к которым прибегали врачи, и объясняет их успех или неудачу. Уникальный опыт излечившегося человека, описание болезни «изнутри» представляет огромный интерес для психиатров, психологов, больных людей и их родственников, для самого широкого читателя. Художественная манера изложения, проникновенность, с которой написана книга, делает чтение захватывающим. Это потрясающая история победы, в которую мало кто верил.

---

1 Андре Бьерке (1918–1985) — норвежский писатель-модернист.

Включая самый конец: «Эх, ты, силач! Но в это мгновенье флейты коснулось ветерка дуновенье, и она откликнулась пеньем:»Ветер — это мой друг. Не люблю я таких, слишком сильных, рук». Он дал мне договорить до конца, и это вызвало у меня уважение. А то, что он сделал затем, заставило меня уважать его еще больше: он попросил у меня извинения за то, что прибегнул к силе, не поговорив со мной и не испробовав сначала другие методы. Это был первый и единственный раз, когда какой-нибудь доктор извинился передо мной за свой поступок, и это произвело на меня потрясающее впечатление. Я была в ужасно унизительном положении, чувствовала себя чем-то мелким и незначительным, у него же достало великодушия немного поднять меня в собственных глазах. За это я ему до сих пор благодарна. Тогда он спросил меня, что он может для меня сделать в настоящее время, учитывая, как все сложилось.

Я поняла, что это искреннее предложение, и так как он обращался со мной уважительно, мне захотелось пойти ему навстречу и попросить его о чем-то реально выполнимом, а не предъявлять какие-то нереальные требования, связанные с какими-нибудь опасностями. Поэтому я не стала приставать к нему с просьбами о том, чтобы мне позволили выходить за пределы больницы или признали меня здоровой, или еще о чем-то подобном. Я немного подумала, чтобы дать вежливый ответ на вежливое предложение. Я уже знала это отделение и знала, что оно хорошее. Мне незачем было просить доктора, чтобы мне дали поесть. Отделение работало на хорошем профессиональном уровне, и меня, конечно, покормят и без него.

Со мной будут хорошо обращаться; домой позвонить мне позволят, если я попрошу и если будет еще не поздно. Но в том виде, в каком я была — растрепанная и вспотевшая, одетая в короткую рубашонку, я чувствовала себя, мягко говоря, несколько неприбранной. Поэтому я взглянула на единственную находившуюся в комнате женщину-сиделку и сказала: «Ты женщина, как и я. Как бы ты чувствовала себя на моем месте, если бы стояла такой растрепой?». Она ничего не ответила и только посмотрела на меня с глупым и несколько презрительным выражением. Ведь я же была пациенткой, а она сиделкой, и, может быть, еще не согласилась бы работать здесь, если бы от нее потребовали относиться ко мне, как к такому же человеку, как она. А может быть, она просто устала или была не в духе, или ей казалось, что доктор зря со мной так долго канителится. Во всяком случае, она так ничего и не сказала. Но я вежливо попросила доктора, чтобы мне позволили искупаться и выдали пижамные штаны.

Как я уже говорила, это было хорошее отделение, где хорошо обращались с больными, но я также отлично знала, что после того, что я только что проделала, меня не пустят в ванную и не дадут помыться без специального разрешения доктора, который возьмет на себя ответственность. Это было бы нарушением правил безопасности. Пижамные брюки мне тоже никто бы не выдал без указания доктора, потому что в пижамных штанах есть резинка и длинные штанины, то есть они изначально таят в себе опасность, так как могут быть использованы для нанесения себе вреда. Доктор и тут показал себя с хорошей стороны. Мы пошли на компромисс. Я получила разрешение принять ванну, но в присутствии сиделки, которая будет все время находиться рядом со мной. Мне выдадут чистую ночную рубашку и пижамные штаны. Но штаны будут без резинки; чтобы они держались, я завяжу их на поясе узлом.

Я с наслаждением искупалась в теплой ванне, это было так приятно после всего, что пришлось испытать моему телу. Остаток вечера и ночь я вела себя спокойно и обошлась без успокоительных лекарств. И хотя я совершенно ясно сознавала, в какой хаос превратилась моя жизнь, и хотя мной по-прежнему владело отчаяние, и я чувствовала себя очень несчастной как при мысли, что я еще жива, так и при мысли, что чуть не умерла, я все же сумела как-то взять себя в руки и вести себя вполне прилично. Со мной обошлись вежливо и уважительно. Меня выслушали и отнеслись ко мне серьезно. Со мной обращались как с человеком, с которым можно разговаривать и договариваться о чем-то.

Доктор попросил у меня извинения. Это вселяло в меня надежду на то, что со временем, получив нужную помощь, я смогу как-то навести порядок в том хаосе, в котором я запуталась. То, что я делала над собой, могло привести к моей смерти, и я делала это для того, чтобы умереть. Но в тот момент, когда я это проделывала, я не хотела умирать, мне только невозможно было жить. Однако теперь, когда все произошло таким образом, я больше не хотела умирать. Я все еще не желала жить в том хаосе, среди которого я жила, и я по-прежнему не знала, как решить свои проблемы, но передо мной забрезжила крошечная надежда. Следующие три-четыре дня должны были показать, будет ли этот росток растоптан или он разовьется, но на этот вечер мне достаточно было маленького ростка. Я получила внимание, уважение и надежду. Этого для меня было более чем достаточно.

Я не один раз попадала в больницу по принудительной госпитализации. Я побывала в изоляторе и в поднадзорном отделении. Я не раз лежала привязанная к постели ремнями. Я получала принудительно лекарства. В связи с госпитализациями и побегами меня забирала полиция. Мне кое-что известно о том, что это значит, когда кто-то отнимает у тебя контроль над твоими* поступками. Иногда это бывает ужасно, унизительно и горько. А бывает, что ты чувствуешь себя в безопасности. Мой опыт говорит мне, что разница между ужасно, терпимо и безопасно зависит не от того, что с тобой делают, а от того, как это делается.

В Норвегии задержать человека в общественном месте и забрать его против его воли может только полиция. Только полиция имеет право вторгаться в частные дома против воли жильцов и забирать их оттуда с собой. Поэтому именно в обязанности полиции входит забирать людей, которые так больны, что их нужно лечить против их воли. В этом и заключается «что», которое мы так или иначе должны принимать. Другое дело — «как» это осуществляется. Полицейские, с которыми мне пришлось иметь дело в самый первый раз, были просто молодцы. Я возвращалась после поликлинического сеанса в лечебном заведении, в котором я раньше лежала. Несколько недель назад я была выписана оттуда и жила дома, но дела мои шли неважно, а в последние дни голоса все больше забирали надо мною власть.

Мне было очень страшно, и в большинстве случаев я делала то, что они приказывали, потому что тогда я была еще в начале своего путешествия и совсем еще не догадывалась, что голоса — это я, и что мне не обязательно было их слушаться. Я немного рассказала об этом своему психотерапевту, и на обратном пути в машине голоса стали яростно нападать на меня за то, что я совершила такое предательство. Они орали на меня все громче и громче, и наконец я дошла до такого отчаяния, что попыталась выпрыгнуть на ходу из машины. На самом деле я в этом случае не хотела причинить себе вред, просто в тот момент у меня все помутилось в голове. Я видела и слышала столько всего, не относящегося к реальной действительности, и была так поглощена иной действительностью и так напугана раздающимися в ней угрозами, что думала только о том, чтобы убежать от представленных в ней опасностей. Поэтому я забыла о том, что от прыжка из движущейся машины нельзя ждать ничего хорошего.

Машину вела мама, она была со мной одна, и ей приходилось одновременно держать меня и следить за машиной. С этим, конечно, невозможно было справиться, поэтому она остановила машину и нажала на клаксон, чтобы вызвать помощь. И помощь пришла. Получилось так, что мы остановились поперек перекрестка на Майорстуен, и там было столько народу, что на меня уставилось, наверное, полмиллиона глаз, и это еще больше усилило мою панику. Во всяком случае, так мне казалось тогда. Большинство людей просто глазело и глазело. Но одно такси с двумя молодыми ребятами (думаю, что они были студенты-психологи) остановилось. Один из них открыл дверцу автомобиля и прямо посреди улицы сел передо мной на корточки и начал со мной разговаривать. У меня нет никакого представления о том, как он выглядел или что он тогда говорил; вероятно, я мало что восприняла из сказанного. Но я помню, что у него был спокойный голос и спокойный взгляд, и хотя смысл его слов до меня тогда не доходил, мне стало лучше, когда сквозь гвалт моих голосов и шум уличного движения я услышала этот спокойный голос. Мне стало лучше, когда вместо множества глазеющих лиц я могла сфокусировать взгляд на этих спокойных глазах. Среди рушащегося мира этот человек стал для меня опорой, за которую можно было держаться.

А затем прибыли полицейские. Двое взрослых спокойных мужчин, от которых исходила спокойная уверенность в своей силе. Они быстро и крепко взяли меня под руки, посадили в свою машину и увезли меня с места происшествия. Подробностей я не помню, не знаю, как это подействовало на маму, как поступили с автомобилем, но знаю, что нас обеих забрали с собой и все было сделано быстро, решительно и без грубости. Делая свое дело, они все время говорили со мной, объясняли, что будут делать, хорошо понимая, что перед ними испуганная девчонка-подросток, никогда не думавшая, что может очутиться в полицейском автомобиле.