Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

• Название: Федор Волков
• Автор: Борис Горин-Горяйнов
• Издательство: Ярославское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Роман-хроника посвящен жизни и творчеству Федора Григорьевича Волкова (1729–1763), русского актера и театрального деятеля, создателя первого постоянного русского театра.

---

Федору все это было чрезвычайно неприятно. Он деликатно уклонялся от восторженных похвал «балаболки», как он мысленно называл помещика. Не разговаривал с ним ни о чем, не задал ни одного вопроса.

Иван Степанович поинтересовался, как с постройкой, не требуется ли денег. Федор ответил, что постройка в общем закончена, а со средствами он как-нибудь обернется.

— А! — изрек, кивнув головой, Майков. — Добро. Сие весьма приятно слышать. В случае крайности, дорогой мой друг Федор Григорьевич, вам, полагаю, небезызвестен порог моего скромного жилища. Не стесняйтесь, милости прошу, адресуйтесь запросто, во вся дни и часы. Как сие говорится между добрыми друзьями: «еже могу — помогу».

Федор поблагодарил за расположение. Повторил, что едва ли что понадобится, — все, почитай, закончено.

— Когда же оный долгожданный храм муз открыть надеетесь? — поинтересовался Майков.

— Месяца через два, полагаю, — нехотя отвечал Волков.

— Долгонько, долгонько. Смотрители ваши ждать соскучатся. Я первый.

Уходя, уже с порога, как будто только что вспомнив, Майков фальшиво сказал:

— Да!.. Эка память!.. Ведь вам кланяться приказано. Нижайший и почтительнейший привет издалека, любезный вы мой друг Федор Григорьевич. Совсем из головы вон у старого.

Федор поблагодарил едва заметным наклонением головы. Он еле сдержал себя, чтобы не выбросить наглого помещика за порог. В душе с угрожающей внезапностью забушевали все пережитые весною бури, утихомиренные с таким трудом.

Он еле доиграл спектакль, путаясь в словах, делая не то, что полагается, сжимая до боли кулаки и зубы от обиды и негодования.

Придя домой, Волков не в силах был дольше владеть собой. Заперся у себя в комнате, упал головой на стол и разразился глухими, бесслезными и почти беззвучными рыданиями, — такими мучительно-невыносимыми, выматывающими всю душу, овладевающими в минуты оскорбительных переживаний сильными и чистыми натурами.

Это были не злоба и не ненависть к кому-то в отдельности, а безграничное негодование против людской низости вообще, против пошлости, тупости и лицемерия, против непреоборимого влияния косных, темных и злобных сил на все, что стремится выйти из-под их власти.

Едва ли не мучительнее всего для Федора было сознание присутствия личных мотивов в его безграничном негодовании. Эта мысль доводила его до бешенства, увеличивала разлад с самим собою до невыносимых страданий.

Волков несколько дней не выходил из своей комнаты. Сидел запершись, ссылаясь на недомогание. За эти несколько дней он многое передумал и перечувствовал.

«Хочешь выйти победителем из жизни — личное исключить», — постепенно оформилась в голове спасительная мысль.

Федор понемногу начал успокаиваться. Он принял решение все перенести ради своей излюбленной мечты. Поставил себе задачу — преодолеть все препятствия, побороть всякие влияния темных сил, как бы они ни были упорны, выйти победителем из борьбы.

Представления в новом большом театре открылись только 26 декабря, тою же «Артистоной».

У входа в театр было выставлено тщательно расписанное, красочное «Уведомление к смотрителям». Приглашались посещать театр «всякого звания смотрители», с посильною платой, «кто како возможет, от двух денежек до двух алтын за персону»[48].

Театр в день открытия был переполнен сверх меры, хотя и вмещал около тысячи человек. Почти всегда бывал полон и в менее торжественные дни. Играли все праздничные дни, на святках иной раз даже по два раза — в полдень и в пять часов вечера. Мясоедом пробовали устраивать представления на буднях, — смотрителей не набиралось достаточно.

7 января 1751 года был большой день. Впервые было представлено «Милосердие цезаря Титуса, или Милость и снисходительство, опера в трех переменах, с прологом, сочинение г. Метастасио, в российском переложении Федора Волкова с компанией, с музыкою, сочиненною и подобранною оным же Волковым».

Тита играл Федор Волков, Вителлию — И. Дмитревский (такова была театральная фамилия Вани Нарыкова), Сервилию — А. Попов, Секстуса — Я. Шумский, Анниуса — Гаврило Волков, Публиуса — Григорий Волков.

Участвовало всего до пятидесяти человек с певцами и музыкантами. При одном из повторений пьесы на роль Сервилии была подготовлена Ольга Ананьина, названная в объявлении Егоровым 1-м.

При ее первом появлении на сцену откуда-то с галдареи послышались смех и крики:

— Глянь-ко, братцы! Баба! Ей-пра, баба!..

В дальнейшем, исподволь, Федор начал вводить на женские роли то Ольгу, то Марью Ананьиных. Смотрители понемногу привыкали.

Сестры, в особенности младшая, Марья, оказались очень смелыми и понятливыми ученицами.

При воеводе образовался самочинный «градский совет по смотрению за делом комедиантским», В него входили, в числе других, Майков и о. Иринарх.

«Совет» в дела театра не вмешивался, но «имел смотрение» за выбором пьес для представления. Изредка навязывал Федору Волкову ту или иную «комедию».

Таким образом, в течение года существования большого театра были поставлены «Комедия об Эсфири» и «Комедия об Юдифи, или Артаксерксово действо».

Почтенный семинарский хорег, при выпуске из академии Ивана Нарыкова и Алексея Попова, «влепил»-таки им в аттестат «по жирному колу с картошкой» за поведение и повиновение. Подобными же знаками внимания удостоили их и некоторые другие «профессора», — из солидарности с о. Иринархом.

Из привезенных Иваном Волковым из Питера пьес были представлены две трагедии Михаилы Ломоносова: летом — «Тамира и Селим» и совсем в конце года — «Демофонт».

Сыграна была также комедия Сумарокова «Чудовищи».

Театр в Ярославле постепенно становился потребностью широких слоев населения. Очень незначительная плата за вход не могла являться серьезным препятствием. Кроме того, Федор Волков, по просьбе своих приятелей-рабочих, широко использовал систему кредитования «до получки». В виду низкой платы за смотрение, театр постоянно приносил некоторый убыток, особенно в зимнее время, когда требовалось большое количество дров, чтобы натопить такое огромное помещение. Много средств съедали свечи. Время от времени особо преданные театру смотрители устраивали доброхотные сборы и таким образом покрывали убытки.

Всем было известно, что заводские дела Волковых идут очень плохо, а купец Серов отстранился от комедийного баловства.

Федор Григорьевич упорно не желал пользоваться поддержкой Майкова и его компании, хотя Иван Степанович неоднократно и предлагал театру свою помощь.

В первый день нового, 1752 года торжественно отпраздновали годовщину существования первого постоянного общественного театра в Ярославле. Возобновлен был так полюбившийся Федору Волкову первенец российской словесности и российского театра — «Хорев».

Оснельду, под именем Егорова 2-го, играла Манечка Ананьина. Она не обладала тою силою прирожденной страстности, какую в былое время вкладывала в каждое свое слово, в каждое движение Татьяна Михайловна, но в ней было много жизненной простоты и непосредственности, вместе с какою-то, свойственной только ей, покоряющей смелостью, даже дерзостью по отношению ко всему, с чем она входила в соприкосновение. Манечка все, что бы она ни делала, рассматривала с точки зрения личного удобства, своих потребностей, неясно сознаваемых, но непроизвольно выдвигаемых внутренним чутьем на первый план. Ее трудно было чем-либо смутить или поставить в зависимое положение. У девочки на все был простой ответ: «Мне так неудобно, а удобно вот так, и я так сделаю». Федор высоко ценил в ней именно эту независимость суждения.

Театр за год приобрел признание и уважение населения. Приезжие из Москвы и Питера, — а их всегда было достаточно в Ярославле, — спешили посмотреть на это местное диво, подобно которому они не могли увидеть ни в одной из столиц. Слава о ярославской комедии купца Волкова разлеталась далеко за пределы собственного города.

Большие неприятности посетили ярославского воеводу Михаилу Андреевича Бобрищева-Пушкина. Его многолетнее хозяйничанье в городе, как можно было заключить по многим признакам, приближалось к концу. Происками врагов он навлек на себя сильное неудовольствие Санкт-Петербурга, и теперь неприятности — комиссии и ревизии — сыпались одна за другой.

Воевода жил в постоянной тревоге, ежедневно ожидая для себя самого наихудшего: отзыва в Санкт-Петербург, отставки, ссылки, заточения в каземат, — какого ни на есть поносного позора на старости лет.

Целыми днями глаза его были прикованы к Санкт-Петербургскому тракту, в мучительном страхе увидеть мчащегося в облаке снега грозного посланца бед. По ночам вскакивал он в холодном поту от мерещившегося ему звона бубенцов курьерской тройки.

Морозным январским утром, пятнадцатого числа, Михайло Андреевич находился в воеводском присутствии, когда у крыльца, сотрясая воздух оборвавшимся звоном, круто остановилась курьерская тройка.