И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

• Название: Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
• Автор: И. Потапчук
• Издательство: Автограф
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 1997
• ISBN: 5-89201-005-8

В книгу вошли громкие процессы пореформенного суда в их стенографическом изложении, а также речи 113 юристов, произнесённые на этих процессах, которые касаются самой разнообразной категории уголовных дел - убийства, хищения имущества, мошенничества, банковские махинации, вексельные подлоги, транпортные катастрофы. Книга адресована главным образом юристам, историкам, т. к. они найдут в ней богатейший фактический и теоретический материал.

---

Кто-то сказал, что раз разбитая жизнь уже не склеивается более. Если это правда, то единственное утешение для подсудимого осталось теперь в том, чтобы услышать от вас, гг. присяжные, приговор, которым вы публично засвидетельствуете его невинность по настоящему делу. Этот приговор будет ему служить нравственною опорою и утешением до конца его жизни. Вместе с ним прозвище «червонного валета» отойдет для подсудимого навсегда в область страшного прошедшего, и возвратится ему снова его прежнее человеческое имя. В ту последнюю минуту, когда вы будете писать ваш приговор, который решит участь подсудимых, остановитесь со вниманием на имени Эрнеста Либермана и отнеситесь к нему не только с холодным беспристрастием судей, но с теплым, сердечным человеческим участием, которого он вполне достоин. Вы люди, и я глубоко уверен в том, что вам, выражаясь словами древнего человека, не чуждо ничто человеческое. Когда вы вспомните все сказанное мною о Либермане и восстановите в вашей памяти его деятельность по настоящему делу, то я полагаю, что ни у кого из вас в душе не сыщется для него слова осуждения, но что совесть ваша, ни на минуту не задумываясь, ни минуты не сомневаясь, подскажет вам произнесть о нем приговор оправдания, которого он поистине заслуживает. Произнося такой приговор, вы, господа присяжные, не только сотворите правый суд, но вы, вместе с тем, сделаете и великое благое дело, дело ваше, святее которого, быть может, не знает людская деятельность,— вы спасете невинного гибнущего человека...

Защитник Подковщикова присяжный поверенный Харитонов, начав с указания на то, что обвинение против Подковщикова явно неосновательно, опровергал существование в этом деле организованного преступного сообщества, находил лишь отдельные преступные данные, искусственно соединенные волею обвинительной власти в одно общее уголовное дело в ущерб интересам подсудимых, в особенности Подковщикова, который впервые увидал многих подсудимых на суде и не имеет с ними ничего общего, и перешел к детальному рассмотрению предъявленного против Подковщикова обвинения. Все обвинение сводится к тому, что нотариус Подковщиков 14-го августа 1871 г. засвидетельствовал документы Еремеева, находившегося будто бы в бесчувственно-пьяном состоянии. Это обвинение основано на оговоре Шпейера и на показании самого покойного потерпевшего Еремеева. Но оговор Шпейера вполне опровергается показанием другого обвиняемого, Давидовского, а показаний Еремеева, данных следователю, было два, причем, давая второе показание, Еремеев отказался от первого. Между тем г. прокурор ссылается на первое показание, от которого сам Еремеев отказался, и утверждает, что Еремеев был в конторе в бесчувственно-пьяном состоянии. Если Еремеев был в конторе нотариуса в таком состоянии, то он и не мог помнить того, что с ним там происходило, между тем как его поверенный Петров писал заявление Мазурину о безнадежности векселей со слов самого Еремеева, значит, Еремеев все помнил и сознавал и не был в бесчувственном состоянии. Приведя еще несколько данных в пользу невиновности Подковщикова, защитник перешел к экспертизе и сличению почерков Еремеева, произведенных учителями чистописания. Теория и практика уголовного процесса ясно доказывают всю невозможность ставить исход уголовного дела в зависимости от решения вопроса ненаучного характера, как в данном случае. Тем не менее, результаты экспертизы, произведенной учителями чистописания на предварительном следствии, говорят всецело в пользу обвиняемого. Но на суде эксперты также подтвердили, что сделать одиннадцать подробных подписей, какие сделал Еремеев в конторе Подковщикова, не мог он не только в бесчувственно-пьяном состоянии, но и просто в пьяном. Эксперты отрицали возможность предположения, чтобы кто-нибудь поддерживал в это время руку Еремеева, и отметили, что, делая эти подписи, Еремеев строго держался едва заметных линеек, приведенных в книге нотариуса.

Защитник Протопопова присяжный поверенный Пагануцци, рассматривая преступления, в которых обвинялся Протопопов, находил, что во многих случаях этот последний был сам обманут, являлся орудием в руках более ловких людей: Шпейера, Крадовиля, которые пожинали плоды его усилий, и просил у присяжных заседателей снисхождения к нему.

Защитник Соколовой присяжный поверенный Куперник. Господа присяжные! Я защитник мещанки Соколовой, обвиняемой в пособничестве по делу о краже у Артемьева. Уже эта необходимость рекомендации показывает вам, какую важность имеет соединение в одном процессе такой массы лиц и преступлений и такого числа лет, какое мы видим в этом препрославленном деле валетов. Обвинитель указал вам, что это соединение очень выгодно для обвинения. Я с ним совершенно согласен и нахожу нужным прибавить только, что это выгода, не вытекающая из деяний каждого из подсудимых, и что это очень невыгодно для них. В таких делах часть «славы», часть преступности одних падает на всех других без всякой их в том вины и окрашивает в особый цвет их личность и поступки. Это опаснее в настоящем процессе, потому что большая часть дел, в нем рассматриваемых, принадлежит к категории дел так называемых «грязных». Нередко мы видим случаи, когда лицо, совершившее безусловное нарушение закона положительного, тем не менее, пользуется участием, уважением и сочувствием общества. Таковы нарушители законов о печати, политические преступники и т. д.; ничего подобного нет в этом деле. В делах, подобных настоящему, положение защиты рядом с обвинением труднее обыкновенного. Вообще, нельзя не остановить вашего внимания, господа, на различии положений обвинителя и защитника вообще и в особенности по делам, подобным настоящему. Обвинение является во всеоружии закона, оно опирается на столь любезный людям принцип возмездия, оно является представителем общественной самозащиты, выразителем того презрения и негодования, какое общество питает к преступлениям и преступникам. Совсем другое дело защита. Ее задача понять, объяснить преступление, восстановить, оправдать человека,— дело трудное, неказистое, но зато глубоко человеческое. Доказывать наперекор всеобщему презрению и негодованию, что преступник — человек падший, глубоко падший, все-таки человек, что в нем не все погибло, что в нем еще есть искра божества, что нельзя окончательно отвернуть лицо свое от него, что можно найти для него в сокровенной глубине человеческой совести слово любви, утешения и прощения — какая это трудная, но какая высокая задача! Обвинять, топтать, позорить и клеймить падшего человека легче, чем протянуть ему руку помощи, гораздо легче, но, по-нашему, не лучше.

Приглашая вас, господа, последовать за мной, хотя на некоторое время, по тому пути, по которому, в силу вещей, должна идти защита, я не могу не указать еще и на то, что в настоящем деле, кроме трех изложенных общих свойств обвинения, многое должно быть отнесено на счет особенных качеств выслушанной вами обвинительной речи. Автор ее, наш даровитый противник, имеет в своем таланте весьма много художественного, поэтического. Очень многие места обвинительной речи отличались такой образностью, таким изяществом, что казалось вот-вот — и польются рифмы. Рисуя перед вами картину преступления, образ преступника, обвинитель, как нам кажется, иногда увлекался художественной стороной дела, клал краски погуще и поярче, дополнял одни штрихи, топил в фоне картины другие. Типичность, рельефность образа и цельность впечатлений от этого всегда и безусловно выигрывали, но суд уголовный требует гораздо более реальности, фотографической, а не художественной, верности изображения. К делу о краже у Артемьева это относится более, чем к другим отделам процесса.

Начав свой рассказ об Артемьевском деле, обвинитель сразу остановился на художественном контрасте и мастерски противопоставил личность Артемьева — жертвы — личностям подсудимых. Артемьев, по словам обвинителя, тихий, скромный, правдивый старик, долголетним трудом скопивший маленькое состояние и т. д. Я далек от мысли порочить личность г. Артемьева, но на две черты не могу не указать. Во-первых, на то, что ввиду трехдневного непробудного пьянства я плохо верю в тихость и скромность г. Артемьева, и во-вторых, на то, что у г. Артемьева было много долговых документов на разных лиц. Думается мне, что г. Артемьев занимался отдачей денег за проценты, т. е. был немножко ростовщик. Если бы г. Артемьев был такой тихий и скромный, каким его рисует обвинитель, то он бы не напился в первый день и не стал бы повторять этой операции три дня кряду, после того как он все же таки хоть немного высыпался. Незначительная степень ростовщичества снимает с г. Артемьева тот ореол, которым его окружил обвинитель.

Далее, рассказывая, каким образом была совершена кража у г. Артемьева, обвинитель останавливается на том моменте, когда Калустов запустил руку в сундук, взглянул на Дмитриева-Мамонова, и Дмитриев-Мамонов кивнул головой. Ужасный кивок! восклицает обвинитель. С точки зрения художественной, картинной — да! Но с точки зрения уголовной, этот кивок гроша медного не стоит. Я не знаю, кивал ли г. Дмитриев-Мамонов; может быть, будучи несколько выпивши, он просто, что называется, клюнул носом, но для обвинителя, утверждающего, что Дмитриев-Мамонов и Калустов в начале всех начал были членами шайки, тут не должно быть никакого нового ужаса. Если обвинитель ужасается, то, естественно, тому, как быстро состоялось соглашение на преступление между Дмитриевым-Мамоновым и Калустовым, на то, как легко одобрил один действия другого, вместо того чтобы остановить его. Но если они составляли шайку, то это согласие и одобрение существовали заранее. Чему же ужасается обвинитель? Тут одно из двух: или ужас, или шайка; одно противоречит другому, исключает его. Очевидно, что это только художественность.