Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1

• Название: Крест. Иван II Красный. Том 1
• Автор: Ольга Гладышева
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0701-7

Сын и наследник Ивана I Калиты, преемник брата Симеона Гордого, отец и воспитатель будущего князя Дмитрия Донского, великий князь владимирский и московский, Иван Иванович оказался сопричастен судьбам великих своих современников. Несмотря на краткость своего правления (1353-1359) и непродолжительность жизни (1326-1359), Иван II Иванович Красный стал свидетелем и участником важнейших событий в истории России. Его правление было на редкость спокойным и мудрым, недаром летописцы назвали этого государя не только красивым, Красным, но и Кротким, Тихим, Милостивым. Издание включает краткую биографическую статью и хронологическую таблицу жизни Ивана II Ивановича.

---

Митрополит слабо усмехнулся:

— Какой снег? Какой колчан? Зачем мне всё это?

   — Да это я так, для разговору. По правде-то сказать, к нему на сраной козе не подъедешь: нынче так, завтра эдак. Ярлык, слышь, Константину дал. Отбывает нынче домой в спешности.

   — Чаша в руке Господа, — произнёс митрополит, перебирая чётки, — вино кипит в ней, полное смешения, и Он наливает из неё. Зван и я завтра.

   — Владычица Небесная! — перекрестился Иван Данилович.

Видно было, сколь сильно озабочен владыка. Прощаясь и благословляя всех, сказал младшему княжичу:

   — Прости, дитятко, молись обо мне.

Иванчик ответил безмолвно, глазами, полными слёз.

По дороге в ставку вспоминал Феогност покойного теперь патриарха, который так предусмотрительно управил им, послав с тайным заданием в Каир. И на Руси, уже будучи митрополитом, получал он некоторые тайнописные донесения о жертве мщения султанского. Дорого дал тот за жену монгольскую, да тут же и выбросил её, как вещь, ценности не имеющую. Вот, мол, тебе, Узбек, моё уважение! Жаден ты и презрен, а я щедр и низость твою ублажу, хотя Тулунбай твоя мне вовсе без надобности. «Нет, не в говорении, пусть даже непрестанном говорении, сила убеждения состоит, — думал Феогност, — чем меньше буду говорить, тем лучше».

С отрешённым лицом величаво ступил он в ханский шатёр, где ожидали многие эмиры и визири, нойоны и посланники. По разнообразию одежд и языков уже можно было судить, сколь далеко, на какие земли простирается власть Узбека. Великолепство было преизрядное. Это Феогност одним беглым взглядом охватил: от трусливо-заносчивых европейцев до надменно-испуганных азиатов.

Оружие посмотреть он забыл, на колена же никто не припадал, просто так стояли.

На низком столе из полосатого оникса грудой лежали подарки: кисея для чалмы, накидка, подбитая беличьим мехом и обшитая бобром, золотые пояса, халаты, где золотом вышиты звери и охотники. Египетский посол, доставивший всё это, надеялся таким образом обратить на себя внимание хана.

Узбек появился неслышно из-за шёлковой занавеси. Феогност понял, что вышел хан, только по тому, как колыхнулась нарядная толпа. Одет хан оказался просто, в тёмном халате, стянутом по бёдрам золотым поясом с прорезной чернью. Он выделялся лишь ростом, непривычно высоким для монгола, да ещё выражением лица человека, привыкшего повелевать. Он не заметил даров и долго не замечал самого посла, не спрашивал, по какому делу тот прибыл. Наконец, скользнув по тому равнодушным взглядом, обронил:

   — Здоров ли Эльмелик-Эннасыр?

   — Да, — выговорил посол помертвелыми губами.

   — Мы тоже здоровы, — сказал Узбек и отошёл.

Феогноста удивил странный гортанный звук, наполнивший шатёр. Оказывается, так смеялись, не разжимая губ, колыхая плечами и чревами. Так тут было принято. Причина смеха заключалась в том, что разговор о здоровье султана состоялся вторично. Это была уже насмешка, которую все поняли. Феогност один не понял, только видел, что египтянину солоно и не по себе.

   — Вот и ночь минула! — вдруг объявил хан, хотя на дворе стоял полдень.

Все шумно попятились к выходу.

На этот раз сметливый грек сообразил: хан даёт вежливо понять, что пора прекратить беседу, которая ещё и не начиналась, но от неожиданности не успел попятиться, а остался где был.

   — Преосвященнейший прибыл без толмача? — Узкие глаза ласково оглядели его с ног до головы.

   — Я владею арабским, — тоже улыбнувшись глазами, ответил Феогност, может быть, впервые в жизни похвалив себя в душе. По тишине, которая настала, и по сразу посвежевшему воздуху он почувствовал, что они с ханом одни в шатре.

   — Садись, — сказал хан.

Феогност продолжал стоять.

Хан предложил ещё раз. Феогност стоял до тех пор, пока хан с удовольствием не произнёс:

   — Я поклялся, что ты сядешь!

   — Чту твой обычай и могущество, — сказал Феогност, Опускаясь на золочёные кожаные подушки. — Мой отец так воспитал меня.

   — Кто твой отец, такой умный человек?

   — Он был послом у правителя Бухары. Однажды во время беседы к отцу в туфлю забрался скорпион и жалил его несколько раз. Отец и глазом не моргнул, пока правитель не отпустил его. Только тогда отец осмелился снять туфлю и раздавить гада.

Подобие улыбки скользнуло по лицу хана.

   — Великое самообладание. Ты, конечно, понял, почему я так быстро принял тебя? Здесь ждут годами.

«Ну уж, годами!» — подумал с сомнением Феогност, вслух же сказал:

   — Это такое, по нашему мнению, дело, которое не должно быть ни оставлено, ни забыто.

   — Мы находимся в тяжком горе, оно сильно озабочивает нас, — важно подтвердил Узбек.

Феогност понял, всё-таки главное — не уронить достоинства и покончить с «тяжким горем» таким образом, чтобы султана пропечь уязвлением. Как только митрополит догадался об этом, неожиданно само собой сказалось то, о чём он и не думал раньше. Он принял вид, будто в некотором затруднении и нерешительности. Узбек поощрил его вопросительным взглядом.

   — В Каире ходят слухи... неизвестно, верить ли им... будто великий хан намерен посватать для себя одну из дочерей Эльмелик-Эннасыра?.. Конечно, послы ещё не прибыли, и, может быть, вообще всё это вздор, но подданные султана шепчутся об этом на Майдане как о большой чести и радости. Прости, что сообщаю тебе такие пустяки.

Узкие глаза продолжительно и непроницаемо уставились на него. И вдруг лицо хана озарилось детской счастливой улыбкой:

   — Да?.. Ах да... Я и забыл об этом. Это возможно... когда-нибудь. Не будем спешить. Такие дела тщательно обдумываются.

Будто кто вёл его — Феогност сообразил, что пора переводить разговор на другое:

   — Патриарший собор в Константинополе постановил обязательно-добровольный «константинопольский выход» от доходов русской митрополии на содержание патриаршей кафедры.

   — Может быть, мы и в самом деле посватаем какую-нибудь султанскую дочь и окружим её такой же честью, какой окружена в Каире наша сестра...

Феогносту было известно, что старшей из султанских дочерей сейчас два года, но он не стал распространять свои знания. Он достал ярлык Узбека, данный им в своё время митрополиту Петру, и прочитал медленно, как бы наслаждаясь самим звучанием слов:

   — «Да все покоряются и повинуются митрополиту, все его церковные причты, по первым изначальным законам их и по первым грамотам нашим, первых царей великих грамотам».

Узбек задумчиво слушал. Память у него была хорошая.

   — Я написал это вскоре после того, как вступил на престол.

   — Да продлится правосудие твоё! — с чувством вставил Феогност. — Уверен, что сейчас, в расцвете мудрости, царь найдёт для нас не менее истинные выражения и милость его не умалится.

Монгол не стал отрицать, что у него расцвет мудрости и прочее, сказал просто:

   — Что просишь — получишь.

   — Да умножится величие твоё! — с ещё большим жаром воскликнул Феогност.

   — На коварство мы ответим смехом презрения, — тихо проронил хан, — на глумление — ещё более жестоким глумлением.

«Ответишь, если сможешь», — подумал Феогност, а вслух сказал:

— Да возвеличит тебя Аллах! — И восторженно добрил: — Кажется, настало время молитвы?

Где-нибудь при другом дворе он бы не посмел намекнуть: не, пора ли, мол, кончать встречу? Он хорошо знал правила обращения. А здесь можно. Он чувствовал, что тут правила соблюдаются только чисто внешние, а внутренние тонкости не ощущаются.

   — Довольно, о человек! — Хан поднялся с подушек, Феогност тоже.

Сейчас же вошла Славица с небольшим серебряным кумганом на подносе. «Славянка», — с первого взгляда определил Феогност, про себя удивившись длине её золотистых распущенных волос.

   — Прими на память о беседе нашей, в которой мы обогатили мыслями друг друга, — сказал хан. — Тебе предстоит долгая дорога домой после удачно исполненного долга. Будешь мыть руки из этого кумгана. Вода в нём долго сохраняет прохладу.

Он провожал его по ковру к выходу — честь неслыханная у татар. Феогност шёл с кувшином в руках. На середине шатра остановились.

   — Ну, что она? — быстро спросил Узбек, не поднимая глаз.

Так же быстро, тихо и ровно Феогност перечислил:

   — Он удалил её от себя, выдал за Менглибугу, после его смерти она вышла за эмира Сусуна, потом за Онара, сына наместника Аргуна.

   — Бедная Тулунбай! — прошептал Узбек.

   — Царевна всюду остаётся царевной, — сказал Феогност.