Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

• Название: Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
• Автор: Борис Тумасов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026713-4, 5-271-10178-9

Старший сын князя Александра Невского, Дмитрий (1250-1294), большую часть своей жизни провёл в борьбе с братом Андреем за владимирское и переяславское княжества.

---

Мурза расхохотался:

- Ты выжил из ума, поп. Я отпущу Авдея, если дашь мне за него выкуп.

- Но мой приход беден.

- Ты возьмешь у конязя, какой первым приедет в Сарай.

Но сарайский епископ Исмаил знал, что до весеннего тепла никто из князей не побывает в Сарае, а старый мастер вряд ли дотянет до конца зимы. По всему видно, покоиться ему в чужой земле. А если и отыскал бы епископ деньги на выкуп, то с кем отправить старика на Русь?

«Сколько же их, потерявших отечество, влачит рабскую жизнь в Орде, и кто повинен в том?» - задавал епископ сам себе вопрос, и ответ был один: повинны князья-усобники.

- Доколе? Господи, - молил Исмаил, - вразуми, наставь на путь истинный, отведи грозу от русской земли, спаси людей ея!

С моря Хвалисского дул сырой, пронзительный ветер, съедал снег. В домике епископа было неуютно, холодно. Исмаил кутался в овчинный тулуп, смотрел, как в печи скупо горят сухие кизяки. Разве могли они дать тепло, какое исходило от березовых дров? Поленья, щедро подброшенные в печь, горели жарко, и оттого в избах, даже топившихся по-черному, воздух был сухой и горячий.

Наезжая на Русь, Исмаил любил спать на полатях, где можно разоблачиться, сбросить с себя все верхнее платье. Отдыхало тело, и не пробирала дрожь.

В последний приезд во Владимир епископ узнал: митрополит Максим болен и недалек тот час, когда душа его предстанет перед Богом. Кто будет преемником Максима, на кого укажет константинопольский патриарх? Дал бы Господь того, кто будет надежным помощником князю, собирателю Руси. А что такой князь непременно сыщется, сарайский епископ уверен. Трудно будет ему сломить князей-усобников, но не в силе правда, а в Боге, в истине. Как бы он, Исмаил, хотел дожить до такого часа, чтобы увидеть Русь, освободившуюся от татарского ига, чтобы не слышать колесного скрипа арб и визгливых криков баскаков! Порастут татарские тропы высоким бурьяном, и будет сочной трава на землях, окропленных кровью русичей, угоняемых в полон.

Сарайский епископ широко осенил себя двуперстием, сказал:

- И тогда быть Руси в величии и никаким стервятникам не терзать ее.

Мысленно Исмаил перебирал удельных князей. Великий князь Дмитрий? Нет, слаба его властная рука. Андрей Александрович? Нет, этому не быть собирателем, хоть и властолюбив, а разумом обделен, в Орде опору ищет. Тверской Михаил Ярославич? Но его князья не поддержат. Михаил и Андрей соперники…

Всех князей перебрал епископ и ни на одном не мог остановиться. А вот о сыновьях московского князя Даниила, Юрии и Иване, Исмаил даже не помыслил. Да и самого Даниила Александровича он не брал в расчет: слишком мало княжество Московское, чтобы ему объединять удельную Русь.

- О-хо-хо, - вздохнул епископ, - неисповедимы пути твои, Господи. Ужели заблуждаюсь я в помыслах своих и не быть Руси единой?

Но Исмаил отогнал от себя сомнения, - время величия земли русской наступит, Господь не отвернет от нее лик свой.

Монашка поставила гречневую кашу, залила ее молоком. Сотворив молитву, Исмаил сел за стол. Вспомнил, как навестил он в Городце князя Андрея с женой, молодой княгиней Анастасией. Она исповедалась у епископа, дала на церковь серебро и золото. Княгиня Анастасия угощала епископа ухой из краснорыбицы, свежепробивной икрой и медом из разнотравья.

В глазах княгини Исмаил уловил страдание. Спросил: «Вижу печаль в душе твоей. Что терзает тебя?»

Княгиня Анастасия только очи потупила, а епископ не стал допытываться. На исповеди покается, и тогда отпустятся ей грехи, коли они за ней водятся.

Исмаил ел, а монашка, сцепив на животе руки, молча взирала на его трапезу. Вот уже больше шестнадцати лет жила она в этом доме. Служила владыке Феогносту, теперь за владыкой Исмаилом доглядывает. Много лет назад угнали ее ордынцы, на невольничьем базаре купил ее епископ Феогност. Домой, на Рязанщину, она отказалась ехать: никого у нее не осталось, а тут и церковь приберет, и просфоры выпечет, да и владыке приготовит, обстирает…

Монахиня молчалива, но и Исмаил немногословен. Даже в проповедях он краток.

Давно, так давно, что епископу кажется, это происходило не с ним, он, маленький, тщедушный мальчик, жил в Рязани. Отец выделывал кожи, и от бочек, стоявших в сенях, всегда исходил кислый дух.

Рядом с избой была церковь, и Исмаил днями пропадал в ней. От дьячка познал книжную премудрость и службу. Однажды отец сказал матери: «Из этого молчуна скорняка не жди, ему дорога в попы…»

Когда епископ отодвинул чашу с едой, монахиня промолвила:

- Владыка, старый мастер, что живет у мурзы Четы, присылал, исповедаться хочет.

- Почему раньше молчала? - недовольно проворчал Исмаил и, сняв с полки нагольный тулуп, вышел из дома.

* * *

- Владыка, ты внял моему зову. Я знал, ты не забудешь меня, когда пробьет мой час.

Исмаил опустился на колени, положил ладонь на холодный лоб умирающего:

- Господь услышал страдания твои, искусный мастер.

- Ведаю, смерть явилась ко мне на чужбине. Заглядывал ко мне в камору мурза, говорил - выкуп за меня назначил. Кому я ныне нужен? Исповедаться хочу, владыка.

Старик долго молчал. Исмаил не торопил. Но вот Авдей едва слышно вздохнул:

- Ты, владыка, знаешь меня как мастера, но я убивец, татар пожег… В те годы, когда они в Ростов нагрянули… Набились ко мне в избу, а в полночь я выбрался, двери колом подпер и искру на соломенную крышу высек. И поныне слышу крики людские… Теперь терзаюсь. Жалко, и молю Бога, чтобы отпустил мне грехи мои тяжкие… Может, за мое убивство и обрек меня Всевышний на вечное страдание? На Страшном суде готов нести ответ… А ныне, владыка, отпусти мне грехи мои, может, смерть легче приму…

Исповедав, Исмаил покинул умирающего, уходил со слезами на глазах. Трудно, ох как трудно врачевать душу, а еще труднее отпускать грехи. Что скажет он, владыка, епископ сарайский, когда сам встанет перед Господом, судьей строгим, но справедливым? Может, спросит Господь: «Как посмел ты, Исмаил, прощать человеку вины его, когда он лишь мне подсуден?»

Что ответит он, епископ, на вопрос Господа, чем оправдается?

Терзаемый сомнениями, в ту ночь долго не мог заснуть Исмаил. А когда сон все же сморил его, привиделся ему Господь. Он стоял высоко, простерев руки, и все, сколько было люда, пали перед ним ниц. Но он обратился к одному сарайскому епископу: «Как осмелился ты, облеченный высоким саном, сомневаться? Я наделил вас, пастырей, властью, чтобы вы отпускали грехи на земле живущим, были лекарями духовными, а на небесах я вершу суд, и каждый, кто предстанет передо мной, ответ понесет по делам его».

Исмаил, как наяву, видел Господа и слышал его голос. Пробудился, встал на колени перед распятием:

- Вразумил ты меня, Господи, наставил на путь истинный!

И тут же сотворил благодарственный молебен.

Помолившись, епископ сел к столу и, обхватив ладонями седые виски, долго думал. Мысли его плутали. Они то уводили Исмаила назад, в прожитое, то уносились в будущее. Епископ говорил сам себе, что вот жил на свете старик, золотых дел мастер, родом из Ростова, красотой его творений любовались красавицы. Живет в Сарае прекрасный каменотес Гавриил. Его узоры украшают ханский дворец, который снова принялись строить в Орде. Или суздальский плотник Лука, чей топор рубил хану бревенчатый дворец. Скоро они уйдут в мир иной, и кто вспомнит о них? Верно, скажут, глядя на творения их рук: «Трудами рабов, угнанных с Руси, возводился этот город в низовьях Волги». А имена мастеровых? Кто будет знать их? Безвестными пришли они в этот мир, безвестными и покинут его… Но он, Исмаил, епископ сарайский, видел этих людей, русских по крови, жил их страданиями, терзался вместе с ними душевно. Вспомнят ли о нем? Коли помянут его имя, то пусть помянут и несчастных, живших рабами на чужбине. А уж коли уцелеет что-либо от наших лет и увидят сотворенное потомки, то, верно, изрекут: «Эко диво дивное создали праотцы!» И правду назовут правдой. Помянут добрым словом, безымянных творцов прекрасного и помолятся за упокой их душ…

Ударил церковный колокол, позвал к заутрене. Сегодня он, сарайский епископ, проведет службу. Он прочитает своим прихожанам псалом тридцать третий, в коем Господь спасает смиренных и карает злых. Свою проповедь епископ Исмаил закончит словами из Псалтыря: «Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь… Избавит Господь душу рабов Своих, и никто из уповающих на Него не погибнет».

- Урус, выбирайся!

Вылез Савватий - ночь лунная, и звезды яркие. Как бежать, когда все как на ладони видно?

Но Гасан уже сует ему в руки узелок с едой, шепчет:

- Иди, куда татарская тропа указывает, а от излучины влево примешь. Да помни: это Орды дорога.

Спешит Савватий, ног не чуя, радуется - обрел свободу. Но едва о том подумал, откуда ни возьмись два татарина, на него навалились, душат, орут. У Савватия дыхание перехватило. Пробудился - лежит он на гнилой соломе, а караульный Гасан кричит в поруб, будит суздальских каменщиков…