Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

• Название: Не прикасайся ко мне
• Автор: Хосе Рисаль
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

В романе известного филиппинского писателя Хосе Рисаля (1861­–1896) «Не прикасайся ко мне» повествуется о владычестве испанцев на Филиппинах, о трагической судьбе филиппинского народа, изнемогающего под игом испанских колонизаторов и католической церкви.

Судьба главного героя романа — Крисостомо Ибарры — во многом повторяет жизнь самого автора — Хосе Рисаля, национального героя Филиппин.

---

Старик в волнении поднялся, глаза его сверкали, голос звучал глухо; он начал рвать на себе волосы, восклицая:

— Пусть проклятье, проклятье падет на мою голову за то, что я удержал мстящую руку моих сыновей; я их сам загубил! Надо было, чтобы преступник умер, надо было меньше верить в правосудие божье и людское, и я сохранил бы сыновей. Может быть, им пришлось бы стать беглецами, но они не погибли бы под пытками! Нет, видно, я не рожден быть отцом, и потому их у меня отняли! Будь я проклят за то, что, я, старый человек, не понимал, где живу! Но огнем и кровью, своей собственной смертью я отомщу за детей!

Несчастный отец в порыве отчаяния сорвал с головы повязку, обнажив кровоточащую рану на лбу.

— Я разделяю ваше горе, — проговорил Элиас, — и считаю вашу месть справедливой; я в таком же положении, как и вы, но я боюсь покарать заодно и невинных, а потому предпочитаю забыть о своих несчастьях.

— Ты можешь забыть, потому что ты молод и не лишился сыновей, не лишился последней надежды! Но я клянусь, что не трону ни одного невинного. Видишь эту рану? Чтобы не убить беднягу стражника, который только выполнял свой долг, я позволил себя подстрелить.

— Но подумайте, — сказал Элиас, немного помолчав, — подумайте, на какие чудовищные беды вы обрекаете наши несчастные селения. Если вы свершите свое возмездие, враги жестоко отплатят за это, но не вам, не тем, кто вооружен, а народу, который, как обычно, окажется во всем виновен; сколько же тогда свершится неправых дел!

— Пусть народ учится защищаться, пусть каждый стоит за себя!

— Вы сами понимаете, что это невозможно! Сеньор, я знал вас в другое время, когда вы были счастливы. Тогда вы мне давали мудрые советы; разрешите же и теперь спросить вас…

Старик скрестил руки на груди и приготовился внимательно слушать.

— Сеньор, — продолжал Элиас, взвешивая каждое слово, — мне выпало счастье оказать услугу одному богатому юноше, человеку добросердечному и благородному, любящему свою страну. Говорят, у него есть друзья в Мадриде. Я этого не знаю, но зато могу вас уверить, что он друг генерал-губернатора. Что вы скажете, если мы попросим его стать нашим заступником, если мы привлечем его на сторону обездоленных?

Старик покачал головой.

— Ты говоришь, он богат? Богатые думают только о том, чтобы умножить свое богатство. Гордыня и тщеславие их ослепляют, они живут в роскоши, особенно если имеют влиятельных друзей, и никто из них не станет утруждать себя заботами о бедняках. Я это знаю, я сам был некогда богат!

— Но тот, о ком идет речь, не похож на остальных. Над памятью его отца надругались, а кроме того, в скором времени он женится, а потому его должно интересовать его собственное будущее и будущее его детей.

— Значит, он — человек, который скоро будет счастлив; а наше дело — не для счастливых людей.

— Но это дело всех честных людей!

— Дай-то бог! — промолвил старик, садясь. — Возможно, он и согласится донести наши слова до генерал-губернатора, возможно, он найдет поддержку в кортесах депутатов, готовых вступиться за нас, но надеешься ли ты на то, что справедливость восторжествует?

— Испробуем эту возможность, прежде чем решать вопрос кровью, — ответил Элиас. — Вам кажется странным, что я, такой же несчастный, как и вы, только молодой и крепкий, предлагаю вам, старому и слабому, использовать мирные средства; но я видел столько горя, причиненного и нами и тиранами… а ведь за все это расплачиваются безоружные.

— А если мы ничего не добьемся?

— Чего-нибудь добьемся, верьте мне. Не все правители несправедливы. Если же мы ничего не добьемся, если наши голоса не будут услышаны, если мы убедимся в том, что человек стал глух к жалобам себе подобных, тогда распоряжайтесь мною, как хотите!

Старик порывисто обнял юношу.

— Я принимаю твое предложение, Элиас; знаю, что ты сдержишь слово. Ты придешь ко мне, и я помогу тебе отомстить за твоих близких, а ты мне поможешь отомстить за сыновей, — они были так похожи на тебя!

— А до тех пор, сеньор, вы обещаете избегать всяких насильственных мер.

— Ты расскажешь, в чем нуждается народ, ты хорошо это знаешь. Когда я получу от тебя ответ?

— Через четыре дня пришлите ко мне человека на берег у Сан-Диего, и я вам передам слова того, на кого так надеюсь… Если он согласится помочь нам, будем ожидать справедливого решения, а если не согласится, я первый паду в борьбе, которую мы начнем.

— Элиас не умрет, Элиас будет вождем, когда капитан Пабло погибнет, успокоив свое сердце местью, — сказал старик.

И он проводил юношу до самого выхода из пещеры.

XLVI. Петушиные бои

Воскресными вечерами филиппинцы обычно посещают петушиные бои, подобно тому как испанцы — бой быков. Увлечение петушиными боями, проникшее в страну век назад и превратившееся в доходный промысел, стало пагубной страстью всего народа, оно распространилось здесь более широко, чем опиум среди китайцев. На арену идет и бедняк, чтобы рискнуть последними грошами в надежде разбогатеть, не надрывая живота. На арену идет и богач, чтобы развлечься на деньги, оставшиеся от пиршеств и благодарственных месс. Но здесь ключ к счастью, за которым они гонятся, находится в их собственных руках, — обучению петуха уделяют, пожалуй, больше внимания, чем воспитанию собственного сына, будущего своего преемника в этой азартной игре, — а потому мы не станем их осуждать.

Правительство разрешает петушиные бои и чуть ли не поощряет их, предписывая, что они должны проводиться только в «публичных местах» и в «праздничные дни» (не затем ли, чтобы побольше зрителей могло увлечься заразительным примером?), «после большой мессы до темноты» (в течение восьми часов!). Что ж, отправимся и мы на это любопытное зрелище, а заодно поищем знакомых.

Здание, где происходят петушиные бои в Сан-Диего, не отличается от подобных ему зданий в других городках, если не считать некоторых мелочей. Оно состоит из трех помещений. Первое, вестибюль, — большой прямоугольник метров двадцати в длину и четырнадцати в ширину. С одной стороны — входная дверь, которая обычно охраняется женщиной, взимающей плату за вход. Из общего сбора правительство получает свою часть — несколько сот тысяч песо в год; говорят, что на эти деньги, которыми пагубная страсть откупает свою свободу, возводятся великолепные школы, строятся мосты и дороги, учреждаются поощрительные премии за развитие сельского хозяйства и торговли… Да благословит бог это порочное увлечение, приносящее столь прекрасные плоды!

Здесь же стоят торговки, продающие буйо, сигары, сласти, шныряют мальчишки, которые приходят с отцами или дядями, заботливо приобщающими их к таинствам жизни.

Это помещение сообщается с другим, немного бόльших размеров, своего рода фойе, где собирается публика перед сольтадой. В этом фойе держат петухов; они привязаны к воткнутым в землю костяным или деревянным колышкам. Сюда сходятся опытные игроки, любители, мастера по прикреплению стальных шпор, здесь заключают сделки, гадают об исходе боя, просят взаймы, ругаются, божатся, хохочут. Один ласкает своего петуха, гладя рукой его блестящие перья; другой щупает и считает чешуйки на петушиных лапах, третий рассказывает о подвигах пернатых героев. Тут же вы увидите и людей с печальными лицами, волочащих за ноги мертвых ощипанных петухов. Любимец и надежда хозяина, многие месяцы холившего и лелеявшего его, теперь всего-навсего труп и будет продан за одну песету, чтобы быть сваренным с имбирем и съеденным в тот же вечер: «Sic transit gloria mundi!»[154] Проигравший возвращается с пустым карманом и без петуха домой, где его с тревогой ждут оборванные детишки и жена. От радужной мечты, от всех многодневных хлопот с зари до зари, от всех трудов и стараний остается одна песета — маленькая горстка пепла от большого костра надежд.

В этом фойе даже невежды высказывают свое мнение, даже люди легкомысленные и те придирчиво изучают петухов, рассматривают и взвешивают их, растягивают крылья, щупают мускулы. Одни приходят разодетые, в сопровождении толпы поклонников их петухов; другие — в лохмотьях, с изможденными лицами, отмечены печатью порока. Они жадно следят за каждым жестом богачей, за каждой ставкой, ибо кошелек может и опустеть, но страсть не иссякает. Здесь нет равнодушных лиц; здесь филиппинец уже не вял, не апатичен, не молчалив: он весь — движение, страсть, азарт. Люди словно испытывают неуемную жажду, как те, кто пытается утолить ее болотной водой.

Из этого помещения выходят на арену, которая называется «руэда». Арена окружена бамбуковой оградой, и пол здесь немного приподнят по сравнению с полом в двух других помещениях. От арены вверх, почти до потолка, ярусами расположены скамьи для зрителей, или игроков, — различие между ними установить невозможно. Во время боя скамьи заполняются мужчинами и детьми, которые кричат, улюлюкают, свистят, толкают друг друга и бранятся; к счастью, здесь почти не бывает женщин. На самой руэде размещаются богачи, важные особы, крупные игроки, хозяин и судья. На отлично утрамбованной площадке дерутся петухи, и отсюда судьба посылает семьям радость или слезы, пиршества или голод.