Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

• Название: Не прикасайся ко мне
• Автор: Хосе Рисаль
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

В романе известного филиппинского писателя Хосе Рисаля (1861­–1896) «Не прикасайся ко мне» повествуется о владычестве испанцев на Филиппинах, о трагической судьбе филиппинского народа, изнемогающего под игом испанских колонизаторов и католической церкви.

Судьба главного героя романа — Крисостомо Ибарры — во многом повторяет жизнь самого автора — Хосе Рисаля, национального героя Филиппин.

---

— Плачь, дочка, плачь. Чем больше ты плачешь, тем скорее простит тебя бог. Лучше скорбеть в раскаянии, чем скорбеть во грехах. Плачь, дочка, плачь! Ты не знаешь, как я радуюсь при виде твоих слез! Ударь себя еще в грудь, но не сильно — ты ведь все-таки больная.

Но, вероятно, есть такая скорбь, для которой нужны одиночество и тайна; Мария-Клара, увидев, что за ней наблюдают, мало-помалу перестала вздыхать и вытерла слезы, однако не промолвила ни слова в ответ.

Старуха продолжала читать, но так как рыдания публики прекратились, ее энтузиазм иссяк, последние заповеди нагнали на нее сон и зевоту, а это заметно нарушало гнусавость и монотонность чтения, оно то и дело прерывалось.

«Если б своими глазами не увидела, — не поверила бы! — подумала добрая старушка. — Эта девочка нагрешила, как солдат, против первых пяти заповедей, а с шестой по десятую — ни одного даже легкого грешка! В наше-то время как раз наоборот бывало! До чего мир нынче переменился!»

И она зажгла большую свечу у статуи пресвятой девы Антипольской да две маленьких, у статуи пресвятой девы дель Росарио и пресвятой девы дель Пилар[152]. При этом она спрятала в угол распятие из слоновой кости, давая ему попять, что свечи зажжены не для него. Статуя пресвятой девы Делароша — какой-то неизвестной иностранки — тоже была оставлена без внимания. Тетушке Исабель еще не довелось слышать, чтобы она сотворила хоть одно чудо.

Мы не подслушивали, что говорилось на исповеди тем вечером: мы уважаем таинства. Исповедь была долгой, и тетушка, издали наблюдавшая за племянницей, заметила, что священник, вместо того чтобы повернуть к больной ухо, обратил к ней лицо и, казалось, хотел прочитать в прекрасных глазах девушки все ее мысли или отгадать их.

Бледный, с поджатыми губами вышел отец Сальви из комнаты. При виде его нахмуренного лба, усыпанного капельками пота, можно было подумать, что исповедовался он сам и при этом не получил отпущения грехов.

— Иисус, Мария, старец Иосиф! — проговорила тетушка, крестясь, чтобы отогнать дурные мысли. — Кто поймет нынешних девушек?

XLV. Гонимые

Сквозь густую листву деревьев сочился слабый свет луны. Какой-то человек неторопливо и осторожно шел по лесу. Время от времени, чтобы не сбиться с пути, он останавливался и начинал насвистывать песенку. Затем умолкал и напряженно вслушивался в тишину. В чаще леса звучала та же мелодия: она служила ему своеобразным ориентиром.

Наконец, преодолев множество препятствий, которые встречаются ночью в лесной чаще, он выбрался на полянку, залитую светом молодого месяца. Вокруг вздымались скалы, увенчанные пальмами, похожие на разрушенный амфитеатр. Недавно поваленные деревья и обугленные стволы громоздились на поляне рядом с каменными глыбами, которые природа кое-где прикрыла мантией из зеленых листьев.

Едва неизвестный шагнул дальше, из-за большой скалы внезапно вынырнула фигура, блеснул ствол пистолета.

— Кто идет? — повелительно крикнул по-тагальски дозорный, взводя курок.

— Старый Пабло здесь? — спросил спокойно пришелец, не отвечая на вопрос и не выказывая страха.

— Ты спрашиваешь капитана? Да, он тут.

— Тогда скажи ему, что его ищет Элиас, — сказал незнакомец, оказавшийся не кем иным, как таинственным Рулевым.

— Это вы, Элиас? — спросил часовой; в его голосе звучало уважение, но пистолета он не опустил. — Проходите…

Элиас последовал за ним.

Они проникли в пещеру, служившую входом в подземелье. Проводник, который хорошо знал дорогу, предупреждал Рулевого, где следует спускаться, нагибаться или ползти; путь был недолог, и вскоре они попали в некое подобие зала, скудно освещенного смоляными факелами. Там находилось около дюжины вооруженных людей с мрачными лицами, в грязных одеждах. Одни сидели, другие лежали, изредка перебрасываясь словами. Облокотившись на камень, который служил столом, и задумчиво глядя в огонь, дававший мало света и много дыма, сидел старик с печальным лицом. Его голова была обернута пропитанным кровью бинтом. Если бы мы не знали, что это пещера тулисанов, мы сказали бы при виде искаженного отчаянием лица старика, что это Башня голода в канун того дня, когда Уголино пожрал своих сыновей[153].

При появлении Элиаса и его проводника люди привстали, но по знаку последнего снова успокоились и лишь испытующе глядели на безоружного Рулевого.

Старик медленно повернул голову и увидел суровое лицо Элиаса, а тот, сняв шляпу, смотрел на него в упор с грустью и любопытством.

— Это ты? — спросил старик, и взгляд его при виде юноши немного прояснился.

— Я вижу, вам очень тяжело! — проговорил вполголоса Элиас, покачивая головой.

Старик понурился и подал знак своим людям; те встали и удалились, с подозрением косясь на крепкую фигуру пришельца.

— Да, тяжело! — сказал старик Элиасу, когда они остались одни. — Шесть месяцев назад, когда я укрывал тебя в своем доме, мне приходилось жалеть тебя, а теперь судьба изменилась, и тебе приходится жалеть меня. Однако садись и расскажи, как ты попал сюда.

— Около двух недель назад, когда мне сообщили о постигшей вас беде, — медленно и тихо отвечал юноша, глядя в огонь, — я тотчас же пустился в путь и стал искать вас в горах и лесах; я исходил вдоль и поперек почти две провинции.

— Чтобы не проливать невинной крови, я должен был бежать. Мои враги боялись встречаться со мною в открытую и посылали против меня жалких наемников, но те не причинили мне никакого зла.

Последовало краткое молчание, во время которого Элиас глядел на сумрачное чело старика, пытаясь прочитать его мысли; затем сказал:

— Я пришел кое-что предложить вам. Напрасно потратив время, я так и не отыскал никого из той семьи, которая доставила столько страданий моим близким, и решил теперь уехать из этой провинции, отправиться на север и поселиться среди языческих независимых племен. Не хотите ли расстаться с этой жизнью и уйти со мною? Я буду вам вместо родного сына, ведь вы потеряли своих, а у меня тоже нет семьи. Вы станете моим отцом.

Старик покачал головой и сказал:

— Если человек в моем возрасте принимает какое-нибудь отчаянное решение, значит, иного выхода нет. Тот, кто, как я, провел свою молодость и зрелые годы, трудясь ради своего будущего и будущего своих сыновей; тот, кто подчинялся всем прихотям хозяев, честно выполнял тяжелые работы, терпел все, лишь бы жить в мире и покое, — если такой человек, кровь которого охладило время, стоя на краю могилы, зачеркивает все свое прошлое и ничего не ждет от будущего, значит, он твердо убежден: покой — не самое высшее благо. К чему доживать горькие дни на чужбине? У меня были два сына, дочь, очаг, небольшое состояние, меня уважали и почитали. Теперь я как дерево с обрубленными ветвями, беглый бродяга, за которым охотятся, как за зверем в лесу, — и все это отчего? Оттого, что кто-то обесчестил мою дочь, оттого, что ее братья хотели свести с обидчиком счеты за позор, и оттого, что этот человек поставлен над другими, ибо носит сан священнослужителя. И все же я, отец, опозоренный на старости лет, простил ему надругательство, принудил себя отнестись снисходительно к страстям молодости и слабостям плоти. Ведь зло было непоправимо, и что мне оставалось делать как не молчать и спасать то, что еще уцелело? Но преступник боялся неминуемой мести и искал погибели моих сыновей. Знаешь ли, что он сделал? Нет? Знаешь ли ты, что он заявил об ограблении монастыря и в число обвиняемых попал мой младший сын? Второго не удалось привлечь, потому что его тут не было. Знаешь, каким пыткам были подвергнуты обвиняемые? Это тебе известно, ведь пытки одни и те же во всех селениях! Я, я сам видел своего сына, подвешенного за волосы, я слышал его крики, слышал, как он звал меня, а у меня, труса, привыкшего к покойной жизни, не хватило силы духа ни убить, ни умереть! Знаешь ли ты, что обвинение в краже не подтвердилось, что клевета обнаружилась и священник в наказание был переведен в другой город, а мой сын скончался от пыток? Второй сын не был трусом, как его отец, и душегуб испугался, как бы он не отомстил ему за смерть брата, — и вот, под предлогом, что у сына как-то не оказалось при себе удостоверения о местожительстве, его арестовали жандармы, избили, изругали последними словами и довели издевательствами до самоубийства, А я, я пережил весь этот позор. Но если у меня, отца, не хватило мужества защитить своих детей, я найду его, чтобы отомстить за них! Под моим началом объединились все недовольные. Враги сами содействуют росту моего отряда, и в тот день, когда у меня будет достаточно сил, я спущусь на равнину, предам все огню и, свершив свою месть, погибну! Этот день придет, или нет бога на земле!

Старик в волнении поднялся, глаза его сверкали, голос звучал глухо; он начал рвать на себе волосы, восклицая: