Вальтер Беньямин - Улица с односторонним движением

• Название: Улица с односторонним движением
• Автор: Вальтер Беньямин
• Жанр: Философия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91103-123-7

Вальтер Беньямин начал писать «Улицу с односторонним движением» в 1924 году как «книжечку для друзей» (plaquette). Она вышла в свет в 1928-м в издательстве «Rowohlt» параллельно с важнейшим из законченных трудов Беньямина – «Происхождением немецкой барочной драмы», и посвящена Асе Лацис (1891–1979) – латвийскому режиссеру и актрисе, с которой Беньямин познакомился на Капри в 1924 году. Назначение беньяминовских образов – заставить заговорить вещи, разъяснить сны, увидеть/показать то, в чем автору/читателю прежде было отказано. «Улица с односторонним движением» – это книга обманутых надежд и тревожных ожиданий. И еще: в этой книге среди детских игрушек, воспоминаний о навсегда ушедшей жизни, старых интерьеров и новых свидетельств тихой мещанской радости можно, присмотревшись, различить давно уже поселившуюся там мощь революции. Ее ритм – это не тяжелая солдатская поступь, а легкая походка возлюбленной, а значит, она уже давно одержала победу в наших сердцах.

---

Воинский монумент

КАРЛ КРАУС. – Нет никого безутешнее его адептов; нет никого безбожнее его противников. Нет имени, которое уместнее было бы почтить молчанием. В древних доспехах, яростно оскалившись, словно китайский идол, с обнаженными мечами в обеих руках, он отплясывает боевой танец перед гробницей немецкого языка. Так вышло, что он, «всего лишь один из эпигонов, поселившихся в старом доме языка»[33], запечатал этот склеп, где тот похоронен. Он выстаивает и дневную, и ночную стражу. Ни одну позицию не удерживали так стойко и так безнадежно. Здесь стоит тот, кто черпает из моря слез своих современников, как данаида; а камень, под коим должны были упокоиться его враги, выпадает у него из рук, как у Сизифа. Есть ли что-то беспомощнее его обращения в другую веру? Бессильнее, чем его гуманность? Безнадежнее, чем его борьба с прессой? Что известно ему о силах, что воистину суть его союзники? Но какие прозрения новых магов сравнимы со слухом этого жреца-колдуна, которому сам усопший язык подсказывает слова? Был ли кто-то, заклинавший духа так, как Краус в «Покинутых», будто никогда прежде не было «Блаженного томления»? Бессильно, как звучат только голоса призраков, оракул нашептывает ему предсказания из хтонических глубин языка. Любой звук – несравненно чист и подлинен, но вместе они сбивают с толку, как речения призраков. Слепой, словно маны, язык призывает его к мести; он косный и ограниченный, как призраки, знающие только голос крови и безразличные к тому, что натворят в мире живых. Однако он не может ошибаться. Их полномочия безупречны. Кто ему попадется, тот уже осужден: само имя его в этих устах звучит как приговор. Когда он раскрывает рот, из него пышет бесцветное пламя остроумия. Никому из тех, кто ходит тропами жизни, не стоит с ним сталкиваться. На архаическом поле брани, гигантском ристалище чести и кровавого труда, он беснуется перед покинутым надгробием. После смерти ему последнему будут возданы неизмеримые почести.

Пожарная сигнализация

Представление о классовой борьбе может вводить в заблуждение. Суть ее заключается не в испытании, при котором стороны меряются силами и выясняют, кто победит, а кто проиграет. Речь не идет и о поединке, по окончании которого победителю будет хорошо, а побежденному – плохо. Думать так – значит романтизировать и искажать факты. Ибо вне зависимости от того, победит ли буржуазия в борьбе или будет разбита, она все равно обречена из-за внутренних противоречий, которые по мере своего развития становятся для нее смертельными. Вопрос только в том, умрет ли она сама по себе или при помощи пролетариата. Ответ на этот вопрос решает дальнейшую судьбу трехтысячелетнего культурного развития. Истории ничего не известно о дурной бесконечности в образе двух вечно противоборствующих сторон. Истинный политик всего лишь подсчитывает сроки. И если упразднение буржуазии не будет завершено к некоторому моменту экономического и технического развития, который можно вычислить почти точно (инфляция и газовые атаки суть его первые провозвестники), то все потеряно. До того, как искра доберется до динамита, нужно перерезать горящий бикфордов шнур. Вмешательство, риск и темп для политика – дело техники, а не рыцарского подвига.

Сувениры

АТРАНИ.[34] – Плавный подъем изогнутой барочной лестницы, ведущей к церкви. Решетка позади церкви. Литании старух, читающих «Аве Мария» – поступление в первый класс школы умирания. Обернувшись, видишь, что церковь, словно сам Бог, смыкается с морем. Каждое утро скала над городом возвещает начало христианской эры, но ниже, между стенами, ночь каждый раз вновь распадается на четыре древних римских квартала. Переулки – как вентиляционные шахты. На рыночной площади фонтан. Во второй половине дня – женщины вокруг него. Затем – одинокое архаическое журчание.

ФЛОТ. – Большие парусники неповторимо прекрасны. Мало того, что их силуэт не менялся в течение многих веков; они к тому же являются нам как часть самого неизменного пейзажа: в море, выделяясь на фоне горизонта.

ВЕРСАЛЬ, ФАСАД. – Кажется, будто этот замок возвели par ordre du Roi[35] всего на два часа как декорацию для феерии, да так и забыли на несколько столетий. Он не оставляет себе ни единой толики собственного великолепия, отдавая все царственному пейзажу и служа его завершением. На этом фоне пейзаж превращается в сцену, на которой абсолютная монархия разыгрывается как аллегорический балет. Но сейчас остался только задник, чьей тени ищут, чтобы насладиться панорамой – созданием Ленотра.[36]

ГЕЙДЕЛЬБЕРГСКИЙ ЗАМОК. – Разрушенные здания, руины которых высятся к небу, кажутся порою вдвое живописнее в ясные дни, когда сквозь их окна или над верхней кромкой замечаешь проплывающие облака. Разрушение, открывая вид на мимолетную игру небес, утверждает вечную жизнь этих развалин.

СЕВИЛЬЯ, АЛЬКАЗАР. – Архитектура, следующая первому движению фантазии. Практические соображения не преграждают ей путь. Высокие покои предусмотрены только для грез и празднеств, что воплощают их в жизнь. Лейтмотив внутреннего пространства – танец и молчание, потому что любое движение человека встраивается в тихое мелькание орнамента.

СОБОР В МАРСЕЛЕ. – На самой пустынной, самой солнечной площади стоит собор. Вокруг все вымерло, хотя с юга, снизу, к ней примыкает порт La Joliette, а с севера, совсем рядом, – пролетарский квартал. Унылое строение стоит между молом и складом – погрузочно-разгрузочная площадка для неведомого, незримого товара. На него потратили около сорока лет. Но к моменту окончания работ в 1893 году место и время у этого монумента вошли в тайный сговор против архитектора и строителя. Сговор оказался успешным, и на обильные средства церкви вырос гигантский вокзал, движение на котором так никогда и не было открыто. Сквозь фасад в глубине можно разглядеть залы ожидания, где пассажиры от первого до четвертого класса (но перед Богом все они равны) сидят, теснясь среди своих духовных пожитков, как на чемоданах, и смотрят в песенники, своими конкорданциями и параллельными местами сильно напоминающие международные биржевые сводки. На стенах висят правила пассажирских перевозок – пастырские письма, предусмотрены тарифы и скидки на специальные рейсы в фирменном поезде сатаны, предоставляются кабинеты, где приехавшие издалека могут спокойно помыться, – исповедальни. Вот так выглядит религиозный вокзал Марселя. Во время мессы[37] спальные вагоны пассажирских поездов уходят отсюда в вечность.

ФРАЙБУРГСКИЙ СОБОР. – Самое острое чувство связи с городом у его жителя, да и, может быть, у пожившего там путешественника, вспоминающего о нем, возникает при мысли о звуке и интервале, с которым бьют часы на его башнях.

МОСКВА, СОБОР ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО. – Византийская мадонна держит в руках не что иное, как деревянную куклу в натуральную величину. Перед фигурой Христа, лишь намекающей на младенца, замещающей его, она показывает скорбь, более глубокую, чем могла бы явить нам перед достоверным изображением младенца.

БОСКОТРЕКАЗЕ. – Благородство пиниевых лесов: они создают свод, не переплетаясь между собой.

НЕАПОЛЬ, MUSEO NATIONALE. – Архаические статуи, улыбаясь, преподносят наблюдателю сознание собственного тела, словно ребенок, который непринужденно и рассеянно протягивает нам только что сорванные цветы; при этом в позднейшем искусстве выражения лиц строже, как у взрослого, который вяжет острыми травинками стойкий букет.

ФЛОРЕНЦИЯ, БАПТИСТЕРИЙ. – На портале – «Spes» работы Андреа Пизано[38]. Она сидит и беспомощно протягивает руки к плоду, по-прежнему недоступному для нее. И все же у нее есть крылья. Нет ничего правдивее.

НЕБО. – Во сне я вышел из дома и увидел ночное небо. Оно излучало яростное сияние. Оно было так густо усыпано звездами, что картины, составляемые из них, были видны совершенно отчетливо. Лев, Дева, Весы и многие другие в виде плотных скоплений звезд сосредоточенно глядели на землю. Луны не было.

Оптика

Летом бросаются в глаза толстые люди, зимой – худые.

Весной в ясную солнечную погоду замечаешь молодую листву, а когда холодно и дождливо – еще не покрывшиеся листвой ветви.

Тот, кто остался, сразу видит по положению тарелок и чашек, стаканов и блюд, как прошел вечерний прием гостей.

Основное правило ухаживания: усемерить себя и встать всемером вокруг той, кого добиваешься.

Взгляд – это слабина человека.

Игрушки

НАБОР КАРТИНОК ДЛЯ МОДЕЛИРОВАНИЯ. – Кабинки, как большие качающиеся лодки, причалили с обеих сторон к каменному молу, на котором толпятся люди. Тут стоят парусники с высокими мачтами и свисающими с них вымпелами, пароходы с трубами, из которых валит дым, баржи, давно уже загруженные. Среди них есть корабли, в чреве которых исчезаешь. Только мужчинам можно туда спускаться, но через люки видны женские руки, вуали и павлиньи перья. В другом месте на палубе стоят чужеземцы и как будто хотят напугать публику своей эксцентричной музыкой. Но с каким равнодушием все проходят мимо! Наверх поднимаются нерешительно, размашистой и раскачивающейся походкой, как по трапу, и остаются там в ожидании момента, когда все это отчалит от берега. В молчаливом оцепенении они снова появляются и видят, как на делениях красной шкалы (там, где опускается и поднимается подкрашенный спирт), возникает и сходит на нет их супружество: мужчина в желтом, который начинал ухаживания внизу, терял на верхнем делении этой шкалы женщину в голубом. В зеркале они увидели, что пол словно уплыл у них из-под ног, и по эскалатору устремились наружу. Флот принес в квартал беспокойное оживление: местные женщины и девушки стали вести себя дерзко, и все съестное было отгружено в этой сказочной стране. Мировой океан настолько отгородил их от внешнего мира, что казалось, будто видишь все в первый и последний раз. Морские львы, гномы и собаки хранятся, как в ковчеге. Даже железную дорогу соорудили здесь на века – она снова и снова едет по тому же кругу через туннель. На несколько дней квартал превратился в гавань тихоокеанского острова, а жители – в дикарей, которые изнывают от любопытства и удивления тому, что Европа бросает к их ногам.