Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

• Название: Святополк Окаянный
• Автор: Сергей Мосияш
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0236-8

Известный писатель-историк Сергей Павлович Мосияш в своем историческом романе «Святополк Окаянный» по-своему трактует образ главного героя, получившего прозвище «Окаянный» за свои многочисленные преступления. Увлекательно и достаточно убедительно писатель создает образ честного, но оклеветанного завистниками и летописцами князя. Это уже не жестокий преступник, а твердый правитель, защищающий киевский престол от посягательств властолюбивых соперников.

---

— Ну, где грамота? — спросил аббата Тупи князь.

— Грамоты нет.

— Как нет? Я же ему написал. Ты передал ее?

— Передал.

— А он?

— Он прочел и сказал, что-де помнит о нашем договоре и нарушать его не думает.

— Но ты говорил ему, что у меня теперь есть и русские полки?

— Говорил.

— А он?

— А он: я, мол, рад за друга моего князя Болеслава.

— А что насчет Византии? Ты говорил ему о моем предложении примирить его с Василием Болгаробойцем?

— Говорил.

— Что он ответил?

— Прости, князь, но Генрих на эти мои слова рассмеялся.

— Как? Ты, наверно, плохо сказал. Несерьезно.

— Да куда уж серьезнее.

— Но что-то же он сказал? А?

— Он сказал, мы, мол, с императором сами разберемся, и велел тебя поблагодарить за участие.

Кряхтел Болеслав, слушая Тупи, не того он ждал из Германии. Не того. Впрочем, чего же ждать было? Генрих задрожит и скажет: я, мол, испугался? Конечно, он не подаст вида какому-то аббату. Важно, что императору был показан кулак польско-русский, грамота-то пришла из Киева. Так утешался Болеслав хоть этим.

И посол из Византии вернулся ни с чем. Более того, его не допустили до императора, хотя грамоту и приняли и, конечно, отдали ее Василию. Ответ его тоже был устный и короткий:

— Поздно. Моя армия уже в Италии.

Что ж? Пришлось Болеславу довольствоваться и этим. Главное, два императора узнали о его силе и возможностях, в будущем при коронации это учтется: он, Болеслав Храбрый, не из слабаков, если даже смог в столицу Руси прийти не гостем, а полным хозяином. Пусть знают и помнят.

Увод

Высокомерие, свойственное полякам, проявилось и в Киеве. Забыли ратники Болеслава чешский урок, забыли.

Все началось с Овчинного ряда на Торге. Поляку очень уж понравилась шуба, такая светло-коричневая, почти желтая, изукрашенная меховыми выпушками по бортам, обшлагам и карманам. Он даже не стал спрашивать, сколько она стоит. Скинув кунтуш, примерил, она сидела на нем просто как влитая.

— Ну? — спросил поляк своего товарища.

— Как на тебя шита.

— Тогда берем.

И, не снимая шубы, подхватил свой старый кунтуш (не оставлять же, еще сгодится), перекинул через руку и пошел прочь, а продавцу и спасибо не сказал, словно его и не было.

— Эй! — крикнул продавец, кинувшись за поляками. — А платить кто будет?

И ухватил поляка за полу шубы, своей шубы. Тот наконец обратил на продавца внимание, обернулся, переспросил:

— Платить? — и тут же дал нахалу в зубы и спросил с ухмылкой: — Этого довольно?

— Дай ему еще, — посоветовал спутник.

Тот «дал» еще, разбив бедняге до крови нос. Киевлянин, захлебываясь кровью, закричал:

— Братцы, рятуйте?[122] Граблють!

Народ сбежался, стащили с поляка шубу, начали бить, его товарищ выхватил саблю и заорал:

— Прочь, пся крев!

Он думал, что от сабли его все разбегутся. Однако тут же получил по голове удар пестом, от которого и упал замертво.

— Бей пшеков! — кинул кто-то клич, который давно зрел и ожидался.

И толпа с остервенением и злым упоением забила насмерть и любителя дармовых шуб.

Болеслав, узнав о случившемся, послал на Торг несколько стражников, наказав найти виновных и привести к нему. Где ж было в толпе найти их? Посланные стали хватать кого придется, но толпа уже почувствовала свою силу, почуяла запах крови.

Затрещали плетни, из которых вырывали колья. Появились в руках оглобли, бастрыки[123], вилы. И все это обрушилось на явившихся стражников. Те позорно бежали, потеряв в схватке двух человек и почти все сабли, которыми попытались было размахивать.

Киев загудел как растревоженный улей, готовый вот-вот взорваться. Терпение народа иссякло. Два подвыпивших поляка, появившиеся у Подольских ворот, были забиты кольями, хотя вроде ни к кому не приставали, а всего лишь горланили польскую песню.

Поляки попрятались, притихли.

Болеслав вечером возмущался за ужином:

— Что это у тебя творится, Святополк? Неблагодарные избивают освободителей.

— А что я должен делать? — спрашивал Святополк, стараясь не поднимать от тарели глаза, в которых тестенек мог приметить искры радости.

— Как что? Как что? Ты главный судья в городе. Ты должен найти виновных и строго наказать.

— Виновные уже наказаны.

— Как? — не понял Болеслав.

— Они убиты на Торге, увы, без моего суда.

— Ты? Ты что? Валишь на моих ребят? Да?

— Да. Мне передали, что они вместо платы за товар стали избивать продавца.

— Не забывай, Святополк, что они победители и имеют законное право на добычу.

— На ратном поле, верно. Имеют. Но на Торге надо платить кунами.

Впервые с ужина зять и тесть разошлись, открыто рассорившись. За весь вечер не назвав друг друга ни разу ни «отцом», ни «сыном». Что было плохим знаком.

Но почин киевлян не остался втуне. На следующий день к обеду прискакал из Вышгорода на коне поляк и, ввалившись к Болеславу, молвил, сильно заикаясь:

— К-князь, н-наш-ши в Выш-шгород-де п-перебиты!

— Все? — насупился Болеслав.

— В-все. Я-я ед-два с-спасся.

На этот раз, посылая в Вышгород сотню конных воинов, князь распорядился привезти старшину города, того, кто отвечает за защиту крепости. К ночи сотня вернулась и привезла Путшу. Болеслав приказал бросить его в поруб, недвусмысленно пообещав утром повесить на Торговой площади в устрашение взбунтовавшимся.

Ночью Святополк послал Волчка за Ермилой, порубным сторожем. Когда тот явился, сказал ему:

— Надо спасти Путшу.

— Как, князь? Ежели я его выпущу, завтра повесят меня вместо него.

— Тебя Волчок свяжет, заткнет тебе рот, а утром ты скажешь, что на тебя напали трое, повязали и отобрали ключи. И ты их никого не знаешь.

— Хорошо, — вздохнул Ермила. — Никогда не приходилось мне помогать побегу заточников. Что деется. Господи.

— Путша совсем невиновен, его хотят казнить для устрашения.

— Да знаю я, что невиновен. Но вот я-то буду виновен, ведь не устерег. Ты уж, брат, тресни меня чем-нибудь по башке хорошенько, а то ведь могут не поверить.

— Тресну, Ермила, не переживай. Все поверят, и даже ты сам, — пообещал Волчок. — Куда мне увести Путшу, где спрятать? Ему ведь в Вышгород возвращаться нельзя.

— Уведи его на подворье митрополита, скажи старцу, я просил его спрятать. Иоанн не откажет в таком деле. Вернешься, сразу зайди ко мне, даже если у меня света не будет.

После ухода Волчка и Ермилы Святополк потушил свечи, сел у окна, притих, прислушиваясь к ночи. Но, кроме сверчка, так ничего и не услышал. И за окном ничего такого не смог рассмотреть в темноте.

Потом прошел к ложу, не раздеваясь, лег поверх одеяла и стал ждать. Где-то уж после первых петухов скрипнула дверь.

— Волчок, ты?

— Я, — отвечал тот, неслышно приближаясь.

— Ну как?

— Все в порядке. Путша у митрополита.

— А Ермила?

— Ермила связан, как и уговаривались. Но, кажись, без памяти после удара.

— Что так-то? Поди, ударил сильно?

— Так он сам просил. Треснул раз его, а он просит: «Дюжей давай», треснул еще, а он сызнова: «Слабо. Дюжей надо». Ну после третьего удара больше не просил. Умолк.

— С ума сошел. Ты хоть не убил его?

— Нет вроде. Дыхал.

Утром поляки, отправившиеся в поруб за заточником, обнаружили там лишь связанного Ермилу с разбитой головой. Узника и след простыл.

Ермилу вытащили наверх, отлили водой, лишь к обеду бедняга пришел в себя и мог что-то говорить.

— Кто тебя? — спросил Болеслав.

— Не ведаю, князь. Темно было.

— Р-раззява. Пойдешь заместо него в петлю.

— Твоя воля, князь, — молвил смиренно старик.

Однако за обедом Святополк вступился за сторожа:

— За что ты его собираешься повесить?

— За то, что упустил злодея.

— Но ты ж видел, на него напали и чуть не убили.

— Должен был отбиваться.

— Чем? Ключами?

— А это уже его дело.

— Я прошу тебя, отец, не трогать его. Когда мы с Ядвигой сидели в порубе, именно Ермила поддерживал нас и даже кормил с княжеского стола, хотя это ему запрещено было. Будь здесь Ядвига, она бы тоже заступилась за него.

— Ладно. Припугну только. Петлю накину, а потом сниму;—пообещал Болеслав.

Но после обеда случилось такое, что он не только не «припугнул» сторожа, но и забыл о нем и даже более не вспоминал. Из Василёва прискакали три избитых поляка и сообщили, что весь отряд был ночью коварно перебит, а им едва удалось вырваться и ускакать.

— Все, — сказал Болеслав и велел звать к себе Анастаса. И когда тот явился, спросил: — Ты сделал опись имущества Ярослава?

— Давно уж. Еще осенью.

— Поедешь со мной в Польшу. Сейчас будем собираться, грузиться. Проверяй все по списку. И казну не забудь.