Э. Фрежак - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Э. Фрежак
• Жанр: История

Сборник посвящен малоизвестным страницам жизни древней Греции. Философы, воины, легендарные правители, Сократ и его знаменитая жена — вот герои этой книги.

---

Перикла трудно было узнать. Не таким был он, когда говорил перед народом на Пниксе, когда поднимался на ораторские подмостки с полным достоинства спокойствием, уверенный в успехе. В первый раз его спокойствие казалось притворным и, когда он начал речь, голос его слегка дрожал.

Он отрицал вину Аспазии, он старался доказать, что только благодаря натяжкам, удалось обвинить Аспазию в преступлении, заслуживающем смерть. Там же, где он не мог отрицать, что буква афинских законов говорит против Аспазии, он указывал на благородные взгляды народа и старался объяснить всем, что Аспазия стремилась только к добру, а стремление к добру никогда не может быть преступно.

Но на этот раз, в доказательствах знаменитого оратора не доставало уверенности и можно было заметить, что его слова не произвели на слушателей сильного впечатления.

Наконец Перикл поступил так же, как и Гермиппос. Он обратился к судьям с обращением, которое, идя от сердца, должно было проникнуть в их сердца. Он сказал:

— Эта женщина — моя супруга и, если она виновна в преступлении в котором ее обвиняют, то я также виновен вместе с нею. Афинские мужи, Гермиппос обвиняет нас в том, что мы портим общественные нравы. Но это неправда! Я не только никогда не хулил богов своей страны, но, напротив, воздвиг им такой роскошный храм, какого до сих пор не было ни на Акрополе, ни в Элевсине. Я не вредил моей стране, но боролся за нее. Я уничтожил могущество олигархов, я дал народу свободу. Я не только не развращал общественные нравы, но, напротив, старался распространить в народе благородное и прекрасное и изгнать все грубое и невежественное. И во всех моих делах эта женщина постоянно поддерживала меня, вдохновляла меня на новые дела. А Гермиппос выступает перед вами и говорит: «Афиняне, предайте ее смерти!»

При этих словах на глазах Перикла выступила слеза.

Слеза Перикла закончила его речь. По знаку архонта выступил вперед один из служителей и начал раздавать судьям черные и белые камешки. Черный цвет означал виновность подсудимого, белый — невиновность. Затем гелиасты встали со своих скамей и, один за другим, начали подходить к урне, бросая в нее то белый, то черный камень.

Первое голосование гелиастов должно было определить виновна, или невиновна Аспазия, второе — в случае признания виновности — относилось бы к выбору наказания.

Наконец, все гелиасты подали голоса; белые и черные камни были тщательно сосчитаны на глазах архонта.

Глаза всех были устремлены на урну, из которой вынимались камни. Количество белых камешков все увеличивалось…

Супруга Перикла была оправдана!

На весах Фемиды тяжелее всех оказалась слеза Перикла!

Едва произнесенное устами архонта оправдание, точно на крыльях разнеслось по всей Агоре.

Аспазия поднялась. Взгляд ее остановился на мгновение на гелиастах и легкая краска выступила на ее лице.

Глава X

— Мирмекид, — говорил один афинский гражданин своему соседу, отправляясь однажды утром на Пникс, — то что мы можем решить сегодня на Агоре, кажется мне, будет иметь дурные последствия для Эллады. Для этого есть множество предзнаменований, но что всего ужаснее это то, что на Делосе, священном Делосе, острове бога Аполлона, никогда до сих пор не подвергавшегося землетрясению… оно произошло и длилось минуту.

— Делос потрясен! — вскричал Мирмекид. — В таком случае в Элладе не осталось более ничего твердого.

— Мегарская собака! — раздались вдруг крики, — мегарская собака! Убить его! Побить камнями.

Громадная кричащая толпа быстро собралась вокруг человека, схваченного несколькими афинянами.

Не первый раз мегарцы бывали биты в Афинах за дурные дела. Еще раньше, чем афинский рынок и гавань были закрыты для соседнего города, многие его граждане были изгнаны. Но негодование и злоба против мегарцев особенно усилились с тех пор, как они варварски убили посланного из Афин глашатая; с того дня афиняне поклялись побивать камнями каждого мегарца, который появился бы в Афинах.

Пойманный умолял пощадить его и клялся всеми богами, что он не Мегарец, а элевсинец.

— Не верьте ему! — кричал тот, что первый схватил его и продолжал держать, не верьте ему — я его знаю. Это мегарская собака!

В это время мимо проходило несколько архонтов. Они, узнав в чем дело, позвали стражу и приказали взять пойманного.

На Пниксе, в стороне от народного собрания, трое мужчин тихо, но с жаром, перешептывались. Это были Клеон, Лизикл и Памфил. Они, очевидно, о чем-то договаривались.

Явились на Пникс и посланные на афинское народное собрание лакедемоняне. Они требовали удовлетворить претензии родственной и союзной им Мегары. Враждебными взглядами обменивались спартанцы и окружавшие их афиняне.

Один олигарх шепнул на ухо другому:

— Чего мы должны желать, войны или мира?

— Трудно решить, что лучше, — пожал плечами его собеседник.

Еще более возбужденный, чем тогда, когда он поднимался на Пникс, сходил с него афинский народ. Через некоторое время на Агоре обсуждали прошедшее народное собрание.

— Я нахожу, что Перикл никогда не говорил так прекрасно! — кричал Мирмекид. — О, это лисица с львиным лицом! Как он спокоен, он делает только вид, что готов на всякие уступки, а сам выставляет такие требования, которые, никогда не могут быть приняты. Как он ловко сказал, что афиняне готовы возвратить своим союзникам полную свободу, только спартанцы предварительно должны сделать то же самое со своими.

— Я предчувствую морской поход! — вскричал цирюльник Споргилос.

— Отчего бы и нет? — раздалось несколько голосов. — Разве тебе не нравится веселое морское путешествие.

— Море всегда горько-соленая вещь, — возразил Споргилос.

— Ешь чеснок, как боевой петух, чтобы сделаться храбрее и задорнее! — крикнул кто-то.

В это время рядом раздавался голос Клеона:

— Я хочу войны, но без Перикла, — кричал он, — война не должна еще более возвысить Перикла. Как мы сможем добиться от него отчета, когда он будет стоять во главе войска? Долой Перикла!

Того же мнения был и Памфил, который даже зашел еще дальше, говоря, что Перикла нужно не только изгнать, но и наказать за его управление и заключить в тюрьму.

Мимо шел старый Кратинос, в сопровождении Гермиппоса и еще одного спутника, юноши, о котором говорили, что он скоро выступит с комедией.

— За мир ты или за войну, старый сатир? — спросил кто-то из толпы, любившего выпить, старика.

— Я, — сказал он, — я за жареных зайцев, за вино, за вкусный стол, за праздники Диониса, за полные бочки, за танцующих девушек.

— В таком случае, ты за мир?

— Конечно. И против того, чтобы мегарцам закрывали афинский рынок. Будьте благоразумнее вы, увенчанные венками афиняне, перестаньте хватать на рынке каждого нищего, воображая, что это переодетый мегарец. С тех пор, как вы изгнали мегарцев с рынка, на нем невозможно найти хорошего жареного поросенка, какого заслуживает старый победитель при Марафоне; скоро дойдет до того, что мы станем есть жареных сверчков! И зачем вы бранитесь из-за войны или мира, разве спартанцы ушли из народного собрания, получив какой-то другой ответ, а не тот, которого желал Перикл? Так пусть же вами и дальше управляет Перикл…

Последние слова задели стоявшего невдалеке Клеона.

— В одном только, — воскликнул он, — Перикл поступил справедливо: это заткнул глотки бесстыдным писакам!

— А, кого я вижу, Клеон! — проговорил Кратинос, — как мог я не заметить его, когда запах кож, которыми он торгует, должен был предупредить меня о его присутствии.

— Старый гуляка! — крикнул Клеон, — недаром про тебя говорят, что ты черпаешь свое вдохновение из бочки.

— А ты, — возразил Кратинос, — не ты ли тот ядовитый человек, про которого рассказывают, что однажды змея укусила его и околела…

Несколько дней спустя после собрания на Пниксе, Сократ вошел в дом Перикла.

Аспазия с радостным воодушевлением говорила о предстоящей войне с дорийцами и с досадой — о разногласиях на Агоре.

— Из-за этих людей, — говорила она, — цвет Эллады скоро завянет.

— Цвет Эллады скоро завянет! — воскликнул Сократ, — разве это возможно? Ты ошибаешься. Давно ли стоя перед оконченным Парфеноном, ты говорила, что Эллада приближается к своему расцвету?

Аспазия сидела с Сократом в роскошно убранном покое, воздух которого был наполнен чарующим ароматом. Ее лицо светилось чарующей веселостью, она казалась в прекраснейшем расположении духа.

Крылатая любимица Аспазии — голубка со сверкающими, белыми перьями, с прелестным голубым ожерельем на шее летала по комнате.

Нередко голубка опускалась на плечо Аспазии, ища обычного лакомства, то садилась на голову Сократа и была так навязчива, что Аспазии несколько раз приходилось спасать гостя от надоедливой птицы. Сократ не помнил, чтобы когда-либо видел Аспазию такой веселой и непринужденной, и чем веселее и непринужденнее она становилась, тем молчаливее, задумчивее делался он. Голубка с воркованьем снова села на голову Сократа, но на этот раз крепко вцепилась в его волосы. Аспазия поспешила ему на помощь, чтобы выпутать когти голубки из волос. Непосредственная близость благоухающего женского тела не могла не волновать Сократа. Грудь красавицы поднималась и опускалась перед самым его лицом, почти под самыми его губами; малейшего движения было достаточно, чтобы прикоснуться к этим чудным волнам. Ни одна морская волна не движется так лукаво, не грозит такой опасностью, как грудь женщины. Губы Сократа были так же близки от груди Аспазии, как некогда в лицее — от ее розовых губок. Одно малейшее движение и снова, воспламененный Сократ, перенес бы позор, еще более оскорбительный, чем прежде, но он спокойно поднялся и сдержанно сказал: