Э. Фрежак - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Э. Фрежак
• Жанр: История

Сборник посвящен малоизвестным страницам жизни древней Греции. Философы, воины, легендарные правители, Сократ и его знаменитая жена — вот герои этой книги.

---

Через несколько дней после того, как письмо Аспазии было отправлено к Периклу, с Самоса пришло известие о победе и с ним новое письмо.

«Ты несравненна, Аспазия, и в тоже время всегда одинакова. Случайно иль с тайным намерением рассказала ты мне в твоем письме о Саламине и старой Клейто? Когда вместе с подкреплением, я получил из Афин твои строки, я стоял почти лицом к лицу с самосским флотом, и прочтя рассказ твоей старухи, под впечатлением воспоминаний о Саламинской битве подал сигнал к нападению. Правду говоря, морское сражение, может быть, самое интересное из всех зрелищ, и, признаюсь, часто, с тех пор как я в качестве стратега, даю сражения, несмотря на всю ответственность полководца, я не могу не восхищаться этой борьбе в открытом море.

К счастью, старая Клейта описала тебе только побочные события Саламинской битвы, а не самую битву, поэтому я могу, вкратце описать тебе морское сражение при Самосе, но с одним условием, что это описание будет единственным, которое ты получишь от меня во время войны.

Возвратившись из Милета, флот самосцев собрался при острове Трагии, готовясь там встретить нападение. Их флот построился кругом, чтобы не позволить мне напасть на их фланг. Я послал нескольких смелых мореходов, чтобы расстроить, по возможности, это круговое построение неприятеля. Ложным нападением и притворным бегством, они должны были увлечь к преследованию несколько неприятельских кораблей и тем расстроить их ряды. В то же время поднялся довольно сильный ветер, также способствовавший тому, чтобы разорвать замкнутый круг самосцев. Наш флот вначале стоял с поднятыми парусами, готовый напасть на каждый отделившийся от линии неприятельский корабль.

Между тем, самосскому предводителю удалось построить внутри второй круг, которым он, в то время как корабли наружного круга отступили, по его приказанию, вдруг заменил их и возобновил на время нарушившийся порядок на несколько мгновений, вид этой замкнутой фаланги привел в замешательство наши передние ряды. Корабли самосцев, сверкая мощными таранами и множеством быстро двигавшихся весел, имели вид громадных вепрей с тысячью ног, идущих на нас. Но через несколько мгновений после того, как я приказал нашим кораблям поспешно отойти назад, наша фаланга стояла против самосской, такою же неприступной, как и она. Тогда началась битва. С громкими криками бросились друг на друга передние ряды, и, если самосские корабли походили на страшных, ощетинившихся вепрей, то наши можно было бы сравнить с морскими змеями, проскальзывающими между их щетиной и кусающими зверя насмерть. Между тем, на кораблях начали свою работу громадные катапульты и ужасные дельфины, — длинные бревна с тяжелыми кусками бронзы на концах, которые, ударяясь с размаха в неприятельские суда, ломали мачты или пробивали борта. Наконец, суда сходились все ближе и ближе, сцеплялись бортами, началась битва лицом к лицу, копьями и мечами, человек против человека, самые смелые даже перескакивали на палубу неприятельского судна. Некоторым из наших удалось обрубить неприятельские снасти, взять в плен триерархов и принудить беззащитных гребцов вывести суда из линии самосского флота и перевести в афинский. Но как ни славны подобные победы, как ни доказывают они личное мужество, я всегда, в морских сражениях, насколько возможно, щажу жизнь людей и предпочитаю борьбе людей, борьбу стратегий. К чему жертвовать жизнью, когда смелыми маневрами можно окончить битву? Я двигался между кораблями флота и повсюду кричал триерархам, чтобы они более действовали орудиями и не бросали людей понапрасну вперед. Они поняли меня и так как у самосцев множество судов стали непригодными и были выведены из линии, нам стало легче напасть на их фланги. Тут уже все наше внимание было обращено на то, чтобы уничтожить неприятельские корабли. К глухому стуку сталкивающихся кораблей примешивался треск ломающихся весел, самосцы колебались, ряды их расстроились, но они не отступали. Раздраженный этим упрямством, я уже хотел отдать приказание зажечь несколько кораблей и пустить их в неприятельские ряды, чтобы сжечь остатки самосского флота, как вдруг громадный камень был брошен в мачту моего собственного корабля, мачта осталась невредима, но рулевой упал с разбитой головой. Камень повредил и сам руль. Он был брошен с главного судна самосцев, из чего я заключил, что самосский полководец желает вызвать меня лично на бой, но сопротивление судна без руля было невозможно. Тогда, так чтобы враг этого не заметил, я спустился в лодку и перебрался на другое судно. И в то время, как самосский полководец бросился на легкую добычу, я с быстротою молнии зашел на „Парфенон“ во фланг самосцу, и используя сразу несколько катапульт, пробил его борт, и он накренился. Сам предводитель принадлежал к числу немногих, кто спаслись от стрел, во множестве пущенных нами на их корабль; только тут начали самосцы отступать и победа осталась за нами. Вечером, в этот же день, самосский предводитель Мелисс, с большой свитой явился ко мне на корабль, чтобы переговорить со мною об условиях мира, но выставил такие требования, что меня сочли бы побежденным, если бы я принял их. Он говорил, правда, что флот самосцев почти уничтожен, но город способен выдержать долгую осаду, кроме того, обещаны подкрепления от финикийцев и персов. Во время переговоров, Меллис вел себя, так как может вести себя только философ. Этот человек высокого роста, уже довольно пожилой, и на лице его лежит такая печать глубокомыслия, что мне казалось почти невероятным, что я вижу перед собою того же самого человека, который командовал флотом и носился по волнам с быстротою юноши. Не знаю, как это случилось, но наш разговор, мало-помалу, принял философское направление.

При наших переговорах присутствовали многие триерархи, слушавшие с большим любопытством, но когда они услышали, что мы погрузились в спор о безграничности бесконечного, то были поражены и сидели, разинув рты. Мы и сами рассмеялись, заметив, что люди, еще недавно насмерть боровшиеся друг против друга, могли увлечься подобным разговором. Так как я в Афинах из уст Зенона часто слышал подобные речи и этот вопрос всегда живо занимал меня, то я не остался в долгу у Мелисса. „На сколько лучше было бы“, — сказал я Мелису, когда мы прощались, и я пожимал ему руку, — „если бы мы, все эллины, были так же едины в общественной жизни, как в языке и движении мысли“. „Без сомнения“, — сказал он мне с горькой улыбкой, — „ты надеешься, что Афины соберут под свою власть всех эллинов и принудят их к союзу“.

Я понял его и отдал справедливость чувству человека, боровшегося за независимость своего острова. Такова участь великих намерений и мыслей — всегда сталкиваться с мелкими интересами. Великие мысли и намерения всегда плохо вознаграждаются: я предлагаю эллинам соединиться, а они видят в этом только желание Афин возвыситься, или, еще хуже, личные, тщеславные планы. Мы победили, флот самосцев теперь не опасен. Но сопротивление в городе еще не подавлено, мы окружили его с моря и с суши».

Аспазия послала Периклу следующий ответ: «Твоею победою при Самосе ты сильно обрадовал афинян и я всем сердцем присоединилась к этой радости. Постройка Парфенона продвигается с почти невероятной быстротой, конечно, хорошо строить, когда имеешь деньги, как постоянно говорит Калликрат. Несколько дней тому назад на Акрополе случилось несчастье, которое привлекло всеобщее внимание: один работник упал с лесов и разбился, и то, что это случилось как раз на том месте, которое Диопит называет подземным, заставило работать языки всех суеверных людей в Афинах. Жрец Эрехтея с торжеством говорит, что исполнилось его пророчество и предсказывает новые несчастья. Он глядит с порога своего храма все мрачнее и сердитее на мужественного и веселого Калликрата и желает ему солнечного удара, но горячие стрелы Аполлона отскакивают от лба неутомимого труженика, Афина-Паллада держит над ним свой щит, защищая его. Он раздражает противника своим хладнокровием и, если сердитые взгляды слишком надоедают ему, то приказывает своим рабочие поднять целое облако пыли вокруг храма Эрехтея, которое заставляет жреца удалиться в глубину его святилища. В последнее время, в спор между этими людьми вмешался мул. В числе вьючных животных, которые каждый день поднимают на Акрополь камни и другие тяжести, находился один мул, который, частью от старости, частью от увечья, сделался непригодным к работе. Его погонщик хотел оставить его в конюшне, но мужественное животное было этим недовольно и ничто не могло отучить его от того, что он привык делать уже давно, вместе со своими товарищами и он, хотя и не нагруженный, поднимается и спускается по склону Акрополя и делает это каждый день, так что все узнали наконец, „мула Калликрата“, как его называют, так как Калликрат взял его под свое особенное покровительство. Вот этот-то мул, не имея никаких занятий на Акрополе, часто подходит к храму Эрехтея и уже несколько раз пачкал священную траву, растущую в ограде храма, совсем не священными вещами. Поэтому Диопит ненавидит этого усердного работника чуть ли не больше, чем самого Калликрата, и трудно предвидеть какие последствия будет иметь это дело. Прощай, мой герой, и не думай об рассказе Клейты, о Саламинской битве и о Фемистокле, но думай о твоей Аспазии. Ни Гера, ни все павлины Самоса не могли бы удержать меня поспешить к тебе, если бы только ты этого желал».