Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Он пишет о научном единстве человечества и связности мировой жизни. Поездка дала новый импульс творчеству и подтвердила самые задушевные мысли, теплившиеся воспоминания чуть ли не школьных лет. Единство мыслей молодило. В письме к Нюте делится радостью, что возвращается полным планов, желаний, намерений, что даже странно в его годы.

Ехал через Германию, не миновав, по обыкновению, Мюнхена и не ведая, что через год их с Паулем Гротом разделит фронт. Их научное общение прервется на много лет. Самое важное из своих ощущений он сформулировал в письме сыну с борта парохода: «Странно, сколько я вынес нового — в научном смысле — для себя из этой поездки. Мне 50 лет, но мне кажется, я далеко еще не достиг в своем научном развитии того предела, где кончается не учение только, но понимание окружающего. Часть того, что поднялось теперь во мне, касается многих мечтаний и мыслей моей молодости, того, чего я почти не касался эти года, но что, как теперь вижу, или оказалось верным, или же вполне доступно научным изысканиям в научной обстановке нашего времени, и не было доступно лет 20 назад. Но часть мнений и стремлений, во всяком случае, новые. Возвращаюсь с новыми планами, мыслями, касающимися и научной работы, и научной организации. Хочется только, чтобы было достаточно для этого воли»‘8.

Нет сомнения, что звучит она, главная мелодия жизни. Собственно, развитие и заключается в том, что выбор, сделанный в самом раннем возрасте, все время уясняется. Человек возвращается к себе. В том возрасте, когда другие обычно готовились подводить жизненные итоги, он слышит этот вызов, тайный зов.

Какой он был в канун самых крупных своих начинаний? Фотографии мало что передают в живом облике. Немного лучше говорят художественные портреты, потому что художник отбирает только то, что кажется ему важным. Сохранились два живописных портрета, сделанные рукой свояченицы Гревса Екатерины Зарудной-Кавос. Она явно и, видно, невольно омолодила ученого и сделала его вдумчивым, самоуглубленным. На картине он не смотрит ни на что, его взор как бы направлен внутрь.

Есть и словесный портрет того времени, нарисованный будущим академиком, а тогда студентом Горного института Дмитрием Наливкиным. Как и большинство студентов-естествен-ников, в каникулы он записывался на летние полевые работы и пришел в лабораторию Вернадского, чтобы получить инструкцию перед поездкой в Фергану. Вот таким он запомнил Вернадского:

«Он уже тогда был немолод. Высокая, стройная, немного сутуловатая фигура, быстрые, но спокойные движения запоминались сразу, над всем безраздельно царила голова. Узкое, точеное лицо, высокий выпуклый лоб ученого, темные волосы с сединой, каскадом поднимавшиеся над ним, поражали и удивляли. Но и они были только фоном для глаз, необычайно чистых, ясных и глубоких. Казалось, что в них светился весь облик, вся душа этого необыкновенного человека. Впечатление еще более усиливалось, когда Владимир Иванович начинал говорить. Его голос был такой же, как глаза, — спокойный, ясный, приятный и мягкий, глубоко уходивший в душу.

Но стоило появиться небольшому сомнению, и голос Владимира Ивановича твердел, становился вопрошающим; глаза еще глубже погружались в вас, делались строгими и вопрошающими. Обыкновенно он был мягок и поразительно вежлив. Казалось, что он боялся сказать вам хоть одно неприятное слово — да, наверное, так оно было и на самом деле. Но когда было надо, эта мягкость сменялась железной твердостью. Владимир Иванович становился непреклонным и неумолимым, но грубым он не был никогда»19.

Рост Вернадского (174 сантиметра) не так уж высок, по сегодняшним меркам его надо считать немного выше среднего. Но по канонам начала XX века он, вероятно, показался Наливкину высоким, хотя это следствие особой соразмерности и стройности фигуры. Нина Владимировна тоже свидетельствовала, что с годами отец становился красивее и стройнее. Уходили юношеская упитанность, округлость и «профессорское» брюшко, наметившееся было в московские годы. Вероятно, неустанное лазание по горам, быстрое передвижение по городам мира преодолели полноту, к которой склонны кабинетные работники. Сюда же стоит добавить и умеренность в еде, особенно в горячительных напитках. Он совершенно не придерживался русского обычая выпивать рюмку водки перед обедом. Водки не пил никогда, кажется, всего один раз в жизни пригубил стопку и никогда не понимал, зачем ее пьют. Очень редко мог выпить стакан сухого вина. Любое застолье проходило в доме за самоваром.

Говорят, что каждый из нас после тридцати сам ответствен за свое лицо и внешний вид. Вернадский как нельзя лучше, возделывая душу, влиял и на собственную внешность. Недаром Наливкин и Зарудная-Кавос запечатлели именно глаза. Кстати, яркого голубого цвета. А важнее всего именно взгляд — непередаваемое свечение души.

* * *

1914 год начался еще с одного переезда, на этот раз в пределах Васильевского острова. Они перебрались ближе к Академии наук в принадлежащий ей дом, который в Питере так и называют «Домом академиков».

Расположен он на углу Николаевской набережной и 7-й линии. Турист не пропустит этот дом, потому что он весь увешан мемориальными досками, установленными здесь в 1949 году. Доски висят в два ряда в простенках окон по всему довольно обветшавшему фасаду. Число их 28, и поскольку проемов не хватает, доски переходят за угол, на фасад 7-й линии.

Дом очень старый, с историей и привидениями. Начал он строиться еще в 1725 году, долго стоял недостроенный, и место стало пользоваться дурной славой. В 1750-х годах академия достроила дом и стала расселять тут своих членов. Много знаменитостей жило здесь, много пронеслось событий. В подвале была устроена типография, где тайно отпечатан Манифест о восшествии на престол Екатерины II. Здесь располагался анатомический театр. Во дворе дома И. П. Кулибин собирал свой арочный мост, а академик М. Г. Адамс собирал там же привезенный им из Сибири скелет мамонта, который осмотрел сначала Александр I, а за ним и весь Петербург. Потом скелет перевезли во двор академии20.

Почти все члены Академии наук и многие служащие обитали в доме к моменту переезда в него Вернадских. В главной квартире над центральным входом с колоннами, которую всегда занимал непременный секретарь, жил теперь Ольденбург.

Ныне есть в доме и музей-квартира Ивана Петровича Павлова, на втором этаже в подъезде по 7-й линии. Прямо напротив двери музея — квартира Вернадских № 12.

Нина Владимировна вспоминала: «Я помню нашу квартиру до моего отъезда на юг как красивую, нарядную (по любви, с которой все там было устроено), но все очень простое. Только потом Нюта перевезла в залу красивую мебель раннего XIX века — ее матери»21. В квартире восемь светлых комнат с высокими потолками и окнами, выходившими на 6-ю линию.

Сюда переместились дружеские собрания бывшего братства. Здесь устраивались прекрасные музыкальные вечера. С Нютой в их жизни стало больше музыки, которую Вернадский всегда очень любил.

Теперь все будничные интересы и обычные маршруты сконцентрировались в старейшей части Васильевского острова. Путь в академию и музей лежал вдоль «главной улицы» Петербурга — Невы по набережной, мимо сфинксов Академии художеств, мимо университета и Кунсткамеры. Жизнь в долгие серые зимние дни сосредоточивалась между Николаевским и Дворцовым мостами.

Ну а лето проходило в Шишаках и в экспедициях.

Корнилов, не имевший своего загородного дома или дачи, проводил лето у друзей. Несколько лет подряд они с Федором Федоровичем жили у Петрункевичей в их тверском имении Машук. Здесь Корнилов с удивлением впервые увидел, какую обширную переписку вел Федор Федорович. Каждый день он получал и отправлял не меньше десятка писем. Ему писали со всех концов страны сельские учительницы, бывшие воспитанницы семинарии имени Максимовича. Они продолжали делиться со своим педагогом заботами и обращались за советами.

Как только возникло Приютино в Шишаках, Корнилов с большим удовольствием переориентировался на дачу Вернадского. Вместе с женой и маленькой дочерью Талочкой (названной им Наталией в честь умершей первой жены) он отдыхал здесь с 1913 по 1916 год. В его воспоминаниях четыре лета слились в один прекрасный длящийся день покоя, тишины, любовного общения. Нина Владимировна тоже вспоминала о Шишаках и жизни на берегу тихой и ласковой реки как о земном рае.

За полверсты в старом уютном доме доктора Яковенко, освободившемся при постройке «замка», поселились летом 1914 года Иван Михайлович и Мария Сергеевна Гревсы с детьми.

Корнилов и Гревс по утрам работали над своими сочинениями, а по вечерам купались вместе с молодежью. На галерее за самоваром читали или слушали музыку.

Недоставало самого хозяина, который, все шире развертывая радиевые дела, забрался в начале лета 1914 года совсем далеко, в Забайкалье. Уже 30 человек участвовали в экспедициях, разбившись на партии по два-три человека. Сам же организатор впервые перевалил за Уральский хребет и добрался до границ Маньчжурии и Монголии.