Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

И здесь, куда ни кинешь взор, до чего ни дотронешься — наблюдаешь огромную работу во всех областях человеческого знания, охватывающего одну за другой различные области мироздания и все глубже их пронизывающего и затем — вот это главное — работу концентрации всех этих усилий духа <…>.

Я пойду далее, <…> мысленно обратясь к хозяину и творцу всего здешнего скопления, разумного порядка и хаотичного беспорядка — к профессору и академику, великому ученому и организатору науки — Фаусту, живущему на Земле под псевдонимом В. И. Вернадского.

Сколько лет ему еще суждено кидаться в разные стороны, всюду оживлять неподвижную область людских представлений, излучать радий своих исканий на дно океана, в центр земного шара, в сложные строения вчерашнего еще неразложимого ядрышка-атома, в звездные пространства, в пространство миллионов веков в прошлом и будущем?[13]

Он стоит в центре — даже не одной, а многих организаций и обширных совокупных работ. Но по-людски ли все это делается, получается ли максимум возможных достижений, передается ли кому-нибудь эта работа высших обобщений и общего обозрения из одного центра как осмысленное, органическое целое?

Сомневаюсь в этом. А затем, кто наследует все это сокровище одного охвата? Конечно, все сделанное не пропадет для науки и протянутся по всей ткани ниточки, выпряденные в этой духовной мастерской. Но ведь это все не живое общечеловеческое творчество, каким должно было быть делание двигателей знания?»13

Глава двадцать первая «ВРЕМЯ СВЯЗАНО В НАШЕМ СОЗНАНИИ С ЖИЗНЬЮ»

Петергофская «эмиграция». — «Стоя на этом переломе…» — Травля. — Роскошь общения. — Почти юбилей. — Еще не чувствуя груза прошлого

Пока Шаховской вдохновлялся в «кабинете В. И. Фауста», его владелец мирно жил под Ленинградом. Поскольку в загранице отказано, придумал себе небольшую местную эмиграцию: уехать на все лето в санаторий ЦЕКУБУ в Петергофе. Написал заявление, прося на четыре месяца освободить его от текущих забот и обязанностей по многочисленным советам и комиссиям, оставив за ним только два директорства: лаборатории и Радиевого института, и считать его в командировке с разрешением пользоваться библиотекой геологической литературы.

Они прожили с Наталией Егоровной в Старом Петергофе с 17 мая по 17 сентября 1931 года. Надо было поправить сердечное недомогание. Пятью месяцами ранее, сидя на заседании гидрогеологического съезда, ощутил неприятные симптомы, определенные врачом как сердечная аритмия.

Велико было удивление заведующей геологической библиотекой С. В. Ренц-Здравомысловой, когда она стала получать от Вернадского заявки на книги. Списки необъятные, вспоминала она, издания требовались редкие. Приходилось обращаться в другие города и даже по международному абонементу в европейские хранилища. Книги курсировали в Петергоф и обратно пачками. То был какой-то пугающий по масштабу книжный конвейер.

Информационный поток обозначал, что прорабатывается вопрос, который относится ко всем наукам сразу и ни к какой науке в отдельности, — проблема времени. Широкий поиск проходил через все отрасли знания. В «Новой физике» мелькнула простая идея биологического времени. Мысль зацепилась за новые слова и теперь требовала расшифровки.

Он заявил тогда, что время в живом веществе выражено ярко и четко, значительно лучше, чем в окружающем инертном мире. Не иллюзия ли это такого же рода, как поиски утерянной вещи под фонарем, где светлее, а не там, где обронил? Может быть, мы сами, как живые организмы, склонны называть временем течение своей жизни и переносить его на остальной мир? То есть биологическое время — не является ли иллюзией?

Однако и весь его опыт, и вся литература свидетельствовали, что кроме такого представления множество других есть иллюзия. Она связана с последовательностью освоения мира в науке. Раньше всего точному знанию покорилось неживое вещество, неподвижное и отдаленное от человека. То, что проще, что равновесно и части чего имеют те же свойства, что и целое. Знание двигалось от периферии к центру, от неба к самому человеку. Сначала мир был разложен на обездвиженные части.

Неслучайно исторически первой создана геометрия — наука о строении неподвижного. После долгих веков развития она как бы пущена в ход Галилеем и Ньютоном. Они смогли измерить движение. Созданы и стали царить в науке великолепные законы динамики. Мир изображен в формулах скоростей и ускорений, где главенствует символ t, символизирующий время.

Но мудрый Ньютон в своем знаменитом определении времени как абсолютно независимой сущности изгнал его из материальной действительности, отнеся его по принадлежности к какому-то другому миру. Время — атрибут Бога и в механике не исследуется, заявил он. Механика выяснила способ измерения времени, но ничего не могла сказать о его природе, о том, что оно такое. Механика-то и представляла собой тот фонарь, под которым искали ясности, а причина времени находилась как раз в другом, темном месте.

Как и старая механика, так и новая физика напрасно пыталась обнаружить причину времени в устройстве механического мира, понял Вернадский. Совершенно правильно Ньютон вывел причину за скобки мира (внешнего, познаваемого только своими методами, ограниченного мира), в надмирные просторы. Употребляемое в механике и обозначаемое символом t время не принадлежит механическому миру, оно привнесено туда со стороны. Как говорят математики, этот символ есть независимая переменная неизвестной природы. Такое время удобно для любых измерений, но непонятно, не является свойством физических безжизненных тел и их движений.

Очень хорошо понял иллюзию науки Анри Бергсон, философ, которого давно чтил Вернадский. Владимир Иванович даже познакомился с ним в Париже в 1923 году. Один из немногих Бергсон сохранил трезвую голову во всеобщем ажиотаже, близком к умопомешательству, вызванному теорией относительности. Сам Эйнштейн никак не мог понять, почему скромная электродинамика так всех интересует, почему ему нет нигде проходу, как кинозвезде.

Бергсон объяснил феномен успеха теории относительности у широкой публики тем, что она вернула людям ощущение реальности времени, утерянное в классической механике. В скромной электродинамике, исследующей мир больших скоростей и ультраскопически малых объектов, время начинает растягиваться при приближении к скорости света. Конечно, этого никто не понимал, но зато все уяснили: время не абсолютно, но относительно, зависит от скорости движений в реальном мире. А поскольку сам человек погружен в него, значит, время имеет отношение и к его смертной природе. Публика усваивала, говорит Бергсон, что теория относительности прикасается к загадке, волнующей каждого, к его реальной жизни, что дело не в какой-то там электродинамике, а вот в этих знаменитых близнецах (придуманных, кстати, Ланжевеном), которые движутся с разными скоростями и потому стареют не одинаково.

Время и в самом деле — свойство движения реального мира, говорит далее французский философ. Только движение все физики понимают весьма узко — как механическое перемещение предмета из одной точки в другую. Но в мире существуют и другие виды движения, в том числе очень богатые по своему внутреннему содержанию. И наиболее богатое не что иное, как психическое движение в глубине личности. Это движение (а ему посвящена вся философия Бергсона) длит мир, придает ему длительность, которой на самом деле во внешнем мире нет.

Вернадский согласен с такой постановкой вопроса, и в понятии биологического времени расширил бергсоновское дление на весь мир живого, а не только на психические усилия личности. Говоря проще, время — это жизнь. И не в образном, поэтическом понимании, а совершенно буквально. Время инициируется, делается живым веществом, с которого начинаются все видимые движения и изменения в биосфере — в нашем реальном мире.

Вот только когда он уяснил себе смысл главного понятия — живого вещества. Его свойства относятся уже не только к одной, хотя бы и трехчастной науке биогеохимии, но ко всем наукам, ко всей действительности. В петергофском уединении он создал для живого вещества теоретический фундамент. Живое движение, как он уже нашел ранее, есть главное движение в мире. Оно управляет механическим безжизненным миром, приводя его в упорядоченное состояние своим необратимым размножением, строительством своих тел, становлением. А необратимость мы и называем временем.

* * *

От петергофского лета осталось множество записей, набросков, фрагментов. И все они посвящены проблеме времени. Тема, над которой Вернадский давно думал, наконец-то захватила его полностью. Он даже начал большую книгу «О жизненном (биологическом) времени». Масштаб оставшегося неисполненным замысла виден из того, что написанные 114 больших параграфов — по всей видимости, есть лишь историко-научное вступление к изложению логическому.