Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

• Название: Одлян, или Воздух свободы
• Автор: Леонид Габышев
• Издательство: Фолио
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7150-0118-8

«Одлян, или Воздух свободы» — роман о судьбе подростка, отбывающего наказание в воспитательно-трудовых колониях и там, в зоне, постигающего смысл свободы. Время действия — конец 60-х — начало 70-х годов. Книга эта — жестокое и страшное повествование, реквием по загубленной жизни. Роман был опубликован за рубежом, во Франции попал в число бестселлеров.

---

— Хватит, а то убьет, — сказал Богдан.

— Хочу сжечь предохранитель. В той камере жег свободно.

— Здесь сильный стоит. Кончай!

Глаз ввернул лампочку, а надзиратель крикнул через дверь:

— Что ты лазишь? Чего от лампочки надо?

— Не ори, — ответил Глаз и сел на шконку.

После этого надзиратель часто стал смотреть в волчок.

В очередной раз Глаз заметил, как резинка поплыла на глазке, и не выдержал. Схватив швабру и крикнув: «Секи, секи, хер на пятаки», ударил концом швабры в волчок и выбил стекло. Просунув черень швабры в коридор, подошел к шконке. Из-под подушки достал стихи, спрятал в код и припрятал махорки и спичек.

— Ну вот, — сказал Богдан, — надоело в камере сидеть.

— А-а, — ответил Глаз. — Что он все секет!

— У него работа такая — сечь. А ты пять суток получишь.

Глаз подошел к дверям и в волчке стал крутить швабру, крича:

— Дежурный, что, испугался? Подмогу зовешь?

Через несколько минут швабра залетела в камеру и открылась дверь. На пороге — корпусный.

— Петров, готов?

— Всегда готов.

В карцере стал доучивать «Туфельный след», а так как лампочка еле тлела, встал на бетонный табурет и приблизил к нише, где тлела лампочка, лист бумаги.

На третьи сутки кончилось курево. Спросил у дежурного напиться и сказал:

— Старшой, а старшой. Сделай дело.

— Какое?

— Да маленькое. Тебе ничего не стоящее.

— Ну, говори.

— Дай закурить?

— Не курю.

— Это ничего. Ты у малолеток попроси.

— Хорошо. Только сиди тихо.

— Будет сделано.

Прошло с час. Глаз постучал. Пришел надзиратель.

— Ну что, старшой?.

— Подожди, некогда мне. Чуть позже.

Прошло еще с час. Глаз опять постучал.

— Не стучи. Начальство ходит. Потом.

Время шло. Глаз от предчувствия, что скоро закурит, глотал слюнки. «Скоро вечер и дубак сменится. Что ты, падла, меня обманываешь. Хочешь дотянуть до конца дежурства и уйти. Чего тогда полдня обещал? Сказал бы, как все дубаки, что нет, не могу, не положено. Хорошо, увидишь, как слова не сдерживать».

Глаз постучал. Пришел дубак.

— Ну что, старшой, как там?

— Потом, потом, подожди.

— Ладно. Принеси напиться.

Надзиратель принес чайник, налил в миску через кормушку воды, и Глаз выплеснул ему в лицо воду.

— Будешь знать, как обещать. Лучше б сразу сказал, что не могу.

Надзиратель вытер лицо рукавом.

Скоро он сменился и заступил новый. Глаз попросил воды. Встав на бетонный табурет, плеснул воду в нишу, где тлела лампочка. Она зашипела и тут же бухнула. «Хоть без света посижу. Все печенки просветил. Полтора года сплю и встаю с окаянным. Опостылел ты, свет тюремный»,— думал Глаз, сидя на бетонном табурете.

Резинка на волчке поплыла, и в карцер проник луч света. Надзиратель подумал: Петров тоже смотрит в глазок.

— Отойди от глазка, — сказал дубак.

В волчке у надзирателя все отражался собственный глаз. И он, закричав: «Отойди же от глазка! — открыл кормушку. — А-а, лампочка перегорела».

Он вызвал электрика. Электрик, куря папиросу, зашел в карцер, поставил возле дверей табурет, встал на него и заменил лампочку.

— Брось, ради Бога, окурок, — умоляющим голосом попросил Глаз.

Электрик, подняв табурет, бросил в угол окурок.

Утром надзиратель сменился, и Глаз попросил воды. И снова глушанул лампочку.

Через некоторое время надзиратель посмотрел в волчок и понял — перегорела лампочка. Вызвал электрика. Пришел тот же добряк. И опять с папиросой в зубах. Он заменил лампочку, а Глаз вновь попросил.

Через пять суток Глаза привели в камеру. Богдан жал ему руки и по-отечески ругал.

На следующий день Богдан получил ответ на кассационную жалобу: срок снизили до двенадцати. Он радостно поднял над собой желанный ответ и восторженно сказал:

— Есть еще Советская власть! А ведь это адвокат сделала. Спасибо Валентине Михайловне.

— А как фамилия твоего адвоката? — спросил Глаз, услыхав знакомые имя и отчество.

— Седых.

— И у меня она была. И одну статью отшила.

22

Открылась кормушка, и разводящий, нагнувшись, крикнул:

— Петров, с вещами!

Глаз быстро скатал матрац.

— Куда это тебя? — спросили зеки.

— Может, в другую камеру?

Он попрощался со всеми, и его увели на склад. Он сдал матрац.

Глаза закрыли в боксик. Там два зека, чадя сигаретами, травили друг другу, смакуя, чьи-то похождения, не обращая внимания на вошедшего. Глаз закурил.

«Э-э-э… Во-о-он меня куда. Так меня на дурака проверять хотят. Отец, значит, добился, чтоб меня проверили. Это хорошо. Тэк-с… Привезут меня к профессору Водольскому — эх, и начну я у него чудить. Подвал рассказывал, что, когда его проверяли, профессор спрашивал, знает ли он Пушкина и Лермонтова. Подвал ответил, что учился с ними в школе. Я устрою комедию еще чище. Я не то что Пушкина, скажу — Иисуса Христа знал, и меня с ним распяли. Я начну там баламутить, начну бегать по кабинету, скажу: за мной гонятся, задержите их, они хотят меня съесть. Я буду бегать по кабинету, буду бросаться на стены, падать, рыдать, попробую задавиться на проводе от лампочки… Да нет, он признает меня сумасшедшим. Если я буду на первом или втором этаже и если не будет решеток — выброшусь из окна. А может, стоит попробовать выброситься из окна, даже если на окне будут решетки? Это еще лучше. Скажут — точно дурак. О-о-о, профессор меня надолго запомнит. Я съем у него все окурки из пепельницы, если он курит, а если нет, съем деловую бумагу. Скажу, жрать хочу, три дня за мной черти гоняются и поесть некогда, — так думал Глаз, и от предчувствия, что он выкинет у профессора, по телу проходила дрожь и по коже — мурашки. Его бросало в жар, бросало в холод от того, что он собирался выкомаривать у Водольского. — Клянусь, я сделаю то, что ни один зек в его кабинете не вытворял. Если он меня в дурдом не отправит, то его самого на другой день в дурдом оттартают.

А может, просто косить на тихое помешательство? Не-е-ет. Это не по мне. Только на буйное. Господи, помоги мне стать дураком, хоть на час. Профессор, что тебе сегодня снилось? Ей-богу, я сведу тебя с ума».

Глаз бросил окурок. Взросляки продолжали смаковать чьи-то похождения. «Стоп. Так это вроде про меня. Только добавлено много».

— Ну вот, — рассказывал чернявый в кепке, — как-то его посадили в камеру к ментам, так он их там терроризировал, они ночами его охраняли, чтоб не замочил их. А потом вызвали начальника тюрьмы и попросили убрать от них.

— А как побег он из тюрьмы делал, вернее с этапа, ты слышал? — спросил другой, одетый в клетчатую рубашку с длинными рукавами.

— Нет.

— Его в вагон стали сажать, а он вывернулся и побежал. Солдат выстрелил ему в спину. Еле отходили.

Глаз слушал-слушал взросляков и сказал:

— Так это вы про меня рассказываете.

Мужики взглянули на него свысока и, ничего не ответив, продолжали рассказывать его похождения. Они не поверили, что это он, такой щупленький и невзрачный.

Глаз сейчас находился в зените тюремной славы. Не знал Глаз, что почти по всем камерам тюрьмы про него рассказывают были и небылицы. Ему приписывали даже то, что сделал не он. Тюрьме нужен герой, который поднялся выше тюремных законов и, несмотря на удары и пули, творит то, что хочет. Глаза идеализировали. Идеализировали и зеки, и тюремщики. А он об этом знал мало. Он был сын тюрьмы. И не представлял себя вне ее.

Когда взросляки замолчали, Глаз спросил:

— А вас куда?

— На суд, — ответил мужик в кепке и отвернулся.

— На су-у-уд, — протянул Глаз и подумал: «Так вот куда меня. Эх ты! Вот влип. Меня тоже на суд. Свидетелем за Костю. Как быть?»

Глаз испугался. Его повезут на суд по делу взяточников. А защищать одного зека и топить другого — хреново. Так делают козлы. «Что предпринять? Э-э, стоп. Сейчас, когда выведут в тамбур, закошу на аппендицит. А если не поверят? Скажу, вызывайте врача. Не вызовут — с пола не встану. Конвой меня такого все равно не примет. А если затащит в машину? Ну и пусть. Ногами не пойду. А в зале — люди. Нет, скрюченным в суд заносить не будут. Конвой меня просто не примет».

Глаз, шмаляя сигарету, ходил по боксику, решая, как быть. «Но ведь я Косте слово дал, что расскажу следователю все, что говорили по трубе. Слово я сдержал. Но разве я тогда мог предположить, что еще и свидетелем на суд потащат? Теперь, раз уж дал показания, придется в суде их отстаивать. Я ничего не вру. Конечно, я показываю против одного зека в пользу другого, но ведь я показываю правду. Если бы я сидел с начальником управления и пришлось показывать против Кости, но правду, я не смог бы и ему отказать. Ведь это не вранье — может, ему меньше дадут. А вдруг тогда в нашей камере не было никакой подсадки и Костя сам сказал следователю о разговоре по трубе, раз ему это выгодно? Да, попробуй здесь разберись. Но раз так вышло, придется в суде говорить, как у следователя».