Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

• Название: 5/4 накануне тишины
• Автор: Вера Галактионова
• Жанр: Современная проза

Роман выходил в журнале «Москва» в сокращённой, журнальной версии. В полном варианте публикуется впервые.

---

Отвернувшись к стене, она шмыгает носом.

— Ну… Кому как, наверно. Иные просят, берут, ещё как берут — и ничего, не облезли пока что. Даже напротив… Поблагодарить меня ты не хочешь?

— Нет. Нет желанья.

— Совсем?

— …Совсем.

235

Что скажешь на это, Внешний?

Что-то давно ты не проявлялся…

— Изволь. Мужчины скупы с теми, кто их любит. И чем сильнее их любят, тем они скупее. Зато расточительны с нелюбящими их.

Цахилганов, усомнившись, почесал бороду пятернёй — в том месте, где раздваивался подбородок.

— Выходит, эта плоскогрудая сука Ботвич не любила меня?! Все одиннадцать лет?!.

Одиннадцать. Страшно подумать… И это — он, Цахилганов!..

Говорят — у — Цахилганова — опять — новая — любовница — говорят — он — уже — месяц — как — живёт — с… — что — ха — ха — ха — месяц — да — для — Цахилганова — месяц — всё — равно — что — лебединая — верность!

Сотка засвиристела снова.

— …Андрей Константиныч? — шёлковый Дашин голос докладывал: — «Волга» вышла три минуты назад. Пакет с копиями у Вити. Запечатанный.

— Хорошо…

Никакого подвоха в документах он не найдёт. Это — только привычка подстраховываться всегда, потому что в делах мелочей не бывает…

И всё же — бедный, всемогущий, тупой Соловейчик! Да ничего, кроме роскоши, ей, Ботвич, от него не надо. Роскошь — вот что любит Ботвич, со всею неистовой страстью дочери странного, подозрительного архивариуса, кропотливо искажающего историю день за днём!.. Да она, эта самая Ботвич, та-ка-я сложная женщина, что ни с кем, ни с одним, никогда не быть ей…

— ты — напрасно — впустил — её — в — наш — дом — ровно — будто — сквозь — сон — говорит — Любовь — что — же — делать — с этой…

женщиной. Да, женщиной — не быть ей,

этой Ботвич,

ни с кем.

Кроме Цахилганова.

236

— Надо было хорошенько закрывать двери, — Любовь пыталась приподнять голову, будто старалась увидеть его поближе.

Голос её прерывался. А платок сбился, некрасиво закрывая половину лица.

— Надо было закрыть… Но ты был такой… — объясняла Люба с трудом. — А она влетела… И стала клевать мне печень. А я тогда ещё не чувствовала её, Андрей… Она клевала, мне было плохо, но я не знала, что это она… Теперь она стала старая и сильная. Она стала ужасно злая!.. Я не могу справиться с ней… Больше не смогу.

Жена откинулась на подушку, и Цахилганов поразился огромным синим кругам под её глазами:

ещё час назад они не были такими…

В вентиляционных колодцах взвыл ветер, вечерний, тёмный. Цахилганов поёжился, встал — но снова опустился на табурет, беспомощно озираясь. Он не знал, чем может сейчас помочь жене.

Дребезжало стекло. Унылым холодом тянуло по ногам. И в палате пахло мокрой холодной землёй.

Цахилганов поправил её платок, погладил жену по одеялу.

— Здесь болит, Люба? — спросил он, останавливая ладонь над правым её подреберьем, — Здесь?..

Любовь молчала.

— …Тебя преследует птица, которую ты создала в своём воображеньи. На самом деле — её — нет.

— …Её нет, Любочка, птицы. И никогда не было. Ты всё выдумала сама! Понимаешь? Тебя мучит твоя собственная выдумка: фантом в перьях — и ничего больше.

— Любовь не слышит тебя! — сказал мужской голос за его спиной.

237

Реаниматор Барыбин входил так, что скрипучие половицы молчали, а двери — не хлопали. Огромный Барыбин положил свои тяжёлые пальцы на слабое запястье больной, приблизившись к кровати с другой стороны.

Хм. Он положил широкие пальцы на её узкое запястье, как повелитель,

— как — единовластный — наконец-то — хозяин.

— Вот. Такой пульс бывает у наркоманов, — сказал Барыбин. — Она ничего не слышит. Любовь не понимает, что говорит.

Цахилганов поспешно опустил глаза.

Он совсем нехорошо и ревниво смотрел только что на Барыбина, и тот чутко перехватил его взгляд.

— …Перестань вести с нею разговоры, Андрей. Это не безопасно для тебя, я предупреждал, — хмурился Барыбин. — Ты подключаешься к её бреду, понимаешь? Только — к бреду. Сам не заметишь, как начнёшь жить в мире бреда. Существовать в системе бреда… Побереги себя. Стоят магнитные дни.

В магнитные дни психика человека

становится

опасно подвижной…

238

Наконец-то Барыбин учит Цахилганова,

а не наоборот —

оборот дело приняло совсем другой, увы…

— Ладно, не пугай!.. Что там шахтёры, Мишка?

— Все в памяти. Некоторые уже встают… Толкуют, как один, будто покойный Иван Павлыч Яр ихиз огня вывел. Опять Яр появлялся…

— А, глюки небось…

Массовый галлюциноз от отравления метаном.

Реаниматор отозвался туманно:

— Кто знает.

— Слушай! Смени ей обезболивающее, — устало потребовал Цахилганов, глядя в широкое Мишкино лицо. — С твоего ширева ей всё время мерещится какая-то летучая хищная тварь. Какая-то гарпия. Проверь, Любе вводят что-то совсем беспонтовое, старик.

Реаниматор Барыбин пожал толстыми плечами:

— Эту птицу видят все. Все, попадающие сюда с таким диагнозом. У печёночников это — так, Андрей.

— Почему? — спросил Цахилганов. Он удивился глупости своего вопроса, но повторил из упрямства: — Почему?

Огромный Барыбин нахмурился ещё больше под низким потолком. И они стояли теперь друг против друга,

над безучастной Любовью:

Цахилганов –

в женском байковом халате с оранжевыми обезьянками, накинутом на мягкий костюм,

и Барыбин –

в халате белом, с клеймом «РО» на кармане.

Они разговаривали, как разговаривают через порог,

из разных комнат.

— Мишка, ну… не стервятник же это прилетает? Оттуда, из мира теней?

239

— Ты знаешь, я думал об этом, — недружелюбно покосился на Цахилганова Барыбин. — В шаманизме, у древних монголов, считается, что болезнь, наступающая от долгой скорби, имеет вид птицы. От умирающего стараются отогнать птицу,

— именно — птицу.

— И что?

— Если шаману удаётся прогнать её, человек выздоравливает… И Прометей у греков…

Барыбин замолчал, глядя в сторону и думая о своём.

— Извини, я не хотел бы рассуждать об этом с тобой, — вдруг сказал реаниматор. — Сейчас, и здесь — я не хотел бы.

Увалень Барыбин занервничал, сильно сморгнул,

будто попытался стряхнуть с белёсых ресниц нечто мешающее, досадное, неприятное.

— Да нет, уж будь добр, — Цахилганов невольно отметил, что нарочно чеканит каждое своё слово. — Мы — ведь — старые — друзья — всё — таки.

— …Конечно, — обречённо согласился реаниматор — и затомился. — Я, видишь ли, размышлял над судьбами тех, кто оказывался здесь, у меня, под этими капельницами. В общем, определённый характер, определённая судьба ведут к определённой совершенно болезни, а не к какой-то другой.

Барыбин достал большой белый платок

и вытер вспотевший внезапно лоб

одним сильным старательным движеньем.

— …Но тебе это будет не интересно, — сказал реаниматор.

— Да ладно! — Цахилганову показалось, что Барыбин ломается. — Продолжай. Как будто ты можешь удивить кого-то своим занудством.

240

Барыбин отошёл к окну.

— Душно здесь. И холодно, — сказал он, открывая форточку ненадолго. — Ты сказал, чтобы ей привезли тёплый халат? Мягкий, махровый лучше всего. А два — было бы совсем прекрасно. Сменный тут очень пригодится.

Цахилганов поморщился:

— Ну, извини — забыл! Опять забыл,

как, впрочем, и про махровые хопчатобумажные носки…

Воля ворвалась в палату. Она пахла прошлогодней оттаявшей мокрой полынью так, будто та уже оживала.

Но Барыбин оглянулся на Любовь, лежащую с раскинутыми голыми рукам, и форточку вскоре захлопнул.

— У Любы лёгкий халат, — опять с нажимом напомнил Барыбин. — Ей принесут ещё одно одеяло. Но они у нас холодные и тяжёлые. Ты видишь?

— А по-моему, здесь тепло, — пожал плечами Цахилганов — из чувства противоречия, должно быть.

И вдруг взорвался:

— Говорил же тебе сто раз! Люба должна лечиться в платной клинике, в роскошной! В столичной, слышишь? А не здесь, в этой общей твоей шахтёрской богадельне!..

— Там нет нормальных специалистов, ты же это знаешь, — усмехнулся Барыбин. — Продажная медицина — как продажная любовь. Она механистична. А тут особый случай… Продажное не бывает хорошим.

— …Ну, и от какой же такой судьбы люди заболевают этой болезнью? — напомнил ему Цахилганов. — Ты ещё о Прометее хотел что-то важное сообщить. Вот о Прометее мне сейчас подумать как раз необходимее всего.