Петр Гнедич - Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918 гг.

• Название: Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918 гг.
• Автор: Петр Гнедич
• Издательство: Прибой
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1929

Петр Петрович Гнедич — русский прозаик, драматург, переводчик, историк искусства, театральный деятель.

Книга воспоминаний — это хроника целых шестидесяти лет предреволюционной литературно-театральной жизни старого Петербурга и жизни самого автора, богатой впечатлениями, встречами с известными писателями, художниками, актерами, деятелями сцены.

Живо, увлекательно, а порой остроумно написанные мемуары, с необыкновенным обилием фактических деталей и характерных черточек ушедшей эпохи доставят удовольствие читателю.

---

Как бы то ни было, мы приобрели новую постановку — Горе от ума", которая потом держалась на репертуаре четверть века.

О "неприличности" спектакля я узнал только несколько лет спустя; в 1902 году мне никто не поставил на вид этого. Но о неприличности другого эрмитажного спектакля, в 1903 году, когда московская труппа великолепно исполнила "Волки и Овцы" Островского, я слышал тогда же. Я думаю, тут виновником этого недовольства был милейший И.А. Всеволожский, бывший директор театров. Теперь как управляющий Эрмитажем он непосредственно принимал участие и в спектаклях как хозяин помещения. Он утонченный придворный эпохи Короля-Солнца. И вдруг Теляковский преподносит Островского в Эрмитаже! Впрочем, все, что бы ни было поставлено там, подвергалось жестокой критике. Шаляпин пел "Бориса" — говорили, что нельзя выводить на сцену царя-убийцу. Поставлен был акт из "Баядерки" — "В царстве теней" — указывали, что нельзя демонстрировать царю полтораста покойниц. Давали "Моцарт и Сальери" с Собиновым и Шаляпиным — возмущались, что выбрана пьеса с отравлением. Всеволожский говорил, что нечего другого и ожидать от "нынешнего управления Фредерикса". Когда спросили его про назначение Теляковского директором, — что он об этом думает, — он воскликнул:

— Что Людовик XIV может думать о Любэ, стоящем теперь во главе Франции президентом?!

Глава 36 Сезон 1902/03 года

Сезон 1902/03 года. Уход Комиссаржевской. Постановка "Недоросля". "Ипполит" Еврипида. "Чайка" Чехова. "Зимняя сказка" Шекспира. "Шейлок". Возобновление "Дела" Сухово-Кобылина и "Месяца в деревне". Столкновение с Савиной. Пьеса, "приятная для Двора".

В сезоне 1902/03 года было у меня намечено: возобновление в новой постановке "Недоросля"; постановка "Ипполита" Еврипида; "Горя от ума" в эрмитажной монтировке; постановки заново "Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского" Островского;

"Чайки" Чехова, и — если позволит время — "Зимней сказки" Шекспира. Хотя директором и министром был утвержден этот репертуар, но полностью выполнить его не пришлось.

Комиссаржевская, как я заметил выше, просила не давать "Фауста" весною, а перенести его на позднюю осень. Кроме того, я предложил ей возобновление "Чайки", причем она — как единственная исполнительница — оставалась на прежнем месте, — все же остальные были заменены новыми персонажами: Савиной, Давыдовым, Ходотовым и др. Она, по-видимому, с радостью пошла на это возобновление.

Вдруг совершенно неожиданно переворот: она летом подала в отставку, не предупредив меня об этом ни словом [70]. Я узнал, что это было втайне решено ею еще в апреле, когда она сдала свою квартиру. Немедля переведена была из Москвы Селиванова. Последнее было сделано помимо меня дирекцией, хотя против Селивановой я ничего не имел. Она, конечно, не могла заменить Комиссаржевскую, но ей немедленно были переданы роли Комиссаржевской: "Огни Ивановой ночи", "Снегурочка", "Чайка", а позднее — "Фауст". Ей же переданы роли в новых пьесах, назначавшиеся Комиссаржевской. О переводе Селивановой мне говорил Лаппа еще летом, но внезапный уход Комиссаржевской ускорил переход этой "ingenue" из Москвы, хотя она целый год получала жалованье из московских сумм.

Сезон я открыл "Плодами просвещения" Л.Н. Толстого. Несколько были перетасованы прежние исполнители. Далматов чудесно сыграл старика Звездинцева, лучше чем играл его Свободин. Профессора играл Ленский, Вово — Корвин-Круковский, Григория — Аполлонский, Таню — Потоцкая, Толбухину — Васильева, Федора Иваныча — Варламов. Пьеса шла хорошо. Мужики — Сазонов, Каширин и Медведев — были слабоваты. Как на нововведение укажу на полную тьму, среди которой шел спиритический сеанс: только в щели дверей пробивался яркий свет из большой гостиной.

В начале сентября возобновили "Недоросля". Мне долго и упорно пришлось возиться с художником Е.П. Пономаревым (моим товарищем по Академии), который настаивал на чистеньких костюмчиках действующих лиц. С большим трудом я добился, чтобы Простакову был сделан легкий летний халат, и он в шлепанцах на босу ногу и в колпаке выходил бы в 1-м акте. Тришку еще труднее было одеть в соответствующий кафтан — все у него отзывалось великосветским маскарадом, но главное затруднение было с Варламовым. Он чудесно играл Скотинина, но… своими словами, и от характерного языка Фонвизина местами не оставалось и следа. Но кое-как он выучил роль, и знание его было достаточно прилично.

Перед "Недорослем" поставлена была мною никогда не игранная пьеса Островского "Неожиданный случай". Я наткнулся на нее в конце 90-х годов в альманахе "Комета" 1851 года. Почему-то пьеса эта не была напечатана ни в одном собрании сочинений Островского. Прочел ее Суворин, поставили мы ее на афишу. Вдруг в день представления влетает к нам в режиссерскую вдова Александра Николаевича и кричит:

— У мужа не было такой пьесы! Я не позволю злоупотреблять его именем.

Я говорю, что вещи Тургенева и Гончарова, что напечатаны рядом, указывают на подлинность пьесы. Ничего не хочет слушать.

— Сумасшедшая баба! Не хочу платить ей гонорара! Снимите пьесу с репертуара! — решил старик.

Так и не была она дана на сцене до 1 мая 1902 года, когда я для бенефиса вторых режиссеров вспомнил о ней ["Неожиданный случай" впервые появился в "Полном собрании сочинений Островского" под редакцией М.И. Писарева]. 1-го же мая дана была впервые представленная мною в цензуру одноактная пьеса Салтыкова-Щедрина "Просители" — превосходная картина дореформенного быта, не пропускавшаяся прежде на сцену. Впрочем, я и теперь, кажется, не посылал ее в цензуру.

Для "Недоросля" художником Яновым был заново написан павильон, воспроизводивший помещичий дом средней руки в половине XVIII века. Вся мебель частью была подобрана, частью сделана вновь. Когда при А.А. Потехине по случаю столетия первого представления "Недоросля" его возобновили, то вся мебель была в стиле empire — красного дерева!

"Дмитрий Самозванец" Островского был поставлен в Петербурге в 1871 году в бенефис Жулевой, наспех и крайне неряшливо. Он не имел тогда никакого успеха, хотя это лучшая историческая хроника Островского. Мне хотелось поставить ее как надо. Я воспользовался тем, что режиссером был принят к нам специалист по народным массам А. Санин, служивший в художественном театре у Станиславского. Мною был разработан план всей постановки. Я поручил ее поставить Санину. Санин почему-то был против конных поляков в сцене в Китай-городе. Остальное было все им воспринято. Работал он много, истово, хорошо. Самозванца играли по очереди три артиста: Самойлов, Аполлонский и Юрьев. Пьеса имела большой успех и несомненный. По-моему, она была поставлена лучше, чем в Москве в Малом театре. Нашелся орган, который упрекнул меня в узурпаторстве: все поставил, мол, Санин, а я его лавры присваиваю себе. Но я ничего не присваивал. А только рисунки всей постановки и групп, весь проект постановки — я показывал многим еще в предыдущем сезоне, и поэтому близкие мне люди знали, каков я узурпатор.

Большой, крупной попыткой (наследство С.М. Волконского) осталась постановка "Ипполита". Это была первая попытка поставить античную трагедию на императорской сцене. Первая попытка была не вполне удачна, — последующие две были куда успешнее. Строго научной подкладки постановки не было. Дирекция отклонила мое предложение пригласить специалистов-экспертов. Дирекция и переводчик боялись, что они засушат представление, вдадутся в археологию, которая извлечет самое главное — душу из произведения Еврипида.

Бакст талантлив бесспорно. Но "Ипполит" был одним из первых его опытов. Декорации были скомпанованы скучно и написаны дрябло. Особенно плохи были гигантские статуи богинь на первом плане. Гигантских статуй в Элладе вообще не было — это не Египет. Вдобавок, они были написаны очень плохо, по-детски, плоско, безо всякого рельефа. Преобладание черного с белым сбивало все на какой-то еврейский пошиб, а не на Грецию. Костюмы были лучше. Но тут произошел один курьез, который стоит отметить. Бороды у старцев, составлявших хор, были ярко-зеленого цвета. Художник ссылался на то, что на многих керамических изображениях древней эпохи бороды у старцев зеленые. Но, увы! химический процесс, как известно, в течение долгого периода времени постепенно превращает черный цвет в зеленый. Это знают не только химики, но и все соприкасающиеся хотя немного с искусством. Художественная экспертиза, состоящая при дирекции, одобрила этот колер, и старцы весь сезон щеголяли с зелеными бородами. Пример чиновничьего старанья не по разуму.

Впрочем, "Ипполит" сборов не делал, и держать его на репертуаре пришлось более по принципу. Дирекция хотела "приучить" публику и ради этого жертвовала своими выгодами, давая спектакли, которые приносили ей менее 500 р. Были сборы 408 р., 312 р.

"Чайка", имевшая жестокий неуспех в Петербурге [71], была реабилитирована в Москве Станиславским. Составилось убеждение, что Чехова играть в Петербурге не умеют, забыв, что колоссальный успех "Иванова" был именно в Александрийском театре, а не в Москве, где тот же "Иванов" имел успех менее чем средний [Он шел в Москве, в театре Корша. Отсутствие репетиций, надежда актеров на суфлера — губили все дело этого театра. Я никогда не решался отдать своих пьес этому антрепренеру]. Я решился реабилитировать и наш театр, и "Чайку", про которую кричали иные критики, что это результат размягчения спинного мозга автора. Когда Чехов узнал об этом возобновлении, он писал мне от 19 августа 1902 года"…ради создателя, не ставьте "Чайки"! Я читал в газетах, что будто в Александрийском театре собираются репетировать "Чайку", и этот слух, по всей вероятности недостоверный, смутил мой дух. Пожалуйста, напишите мне, что эта пьеса поставлена не будет, — успокойте…" [Письма Чехова. Т. VI].