Мария Савельева - Федор Сологуб

• Название: Федор Сологуб
• Автор: Мария Савельева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03713-7

Один из виднейших представителей русского символизма — писатель, драматург, публицист Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников) входит в число самых необычных и даже загадочных фигур Серебряного века. Главной темой его творчества были тяга к смерти, мрачный, пессимистичный взгляд на окружающий мир. Современные писателю критики часто называли Сологуба «маньяком», «садистом» или «психопатом», не замечая, что все его тексты были написаны в поиске утешения, иной, прекрасной реальности. Автор книги, литературный критик, кандидат филологических наук Мария Савельева, рассказывая о судьбе писателя, показывает, что многие годы «смерть-утешительница» была для Сологуба лишь абстрактным образом, который отгонял от писателя пугающие мысли, а вовсе не нагнетал их. В свое время главный роман Сологуба «Мелкий бес» был прочитан, по словам А. Блока, «всей читающей Россией». Позже, в советские годы, творчество писателя оказалось забыто широкой читательской аудиторией. Биография Федора Сологуба показывает, насколько увлекательны и нетипичны для русской литературы его темные сказки.

знак информационной продукции 16+

---

Это стихотворение стало основой мифа о Сологубе как сатанисте и дьяволопоклоннике. Безусловно, темные силы приковывали к себе его внимание, однако поклонение им было только одной из граней лирического героя Сологуба.

Литературная слава писателя мало-помалу утверждалась, однако ему всё еще приходилось тянуть лямку школьного учителя, и два занятия входили в противоречие одно с другим. Писатель-декадент, поэт смерти, с одной стороны, и учитель-инспектор, человек, занимающий начальственную должность в училище, — эти образы всё больше разнились. Кроме того, служба просто-напросто отнимала время, которое могло быть потрачено на писательство. Литературные встречи у Сологуба проходили по воскресеньям — в неучебный день.

Вскоре после знакомства Вячеслав Иванов прислал Сологубу свою вторую книгу, и Федор Кузьмич ответил в письме, что этот сборник для него — утешение, что вокруг него снова «клубок клевет», что если бы не полное отсутствие средств, он хотел бы совсем уйти со службы, а если бы был свободен от обязательств — то с удовольствием бы умер. По воспоминаниям Перцова, служба тяготила Сологуба прежде всего тем, что нужно было рано вставать и ограничивать себя в ночной работе, которую он любил. «Когда разбогатею, — говорил писатель, — прежде всего буду жить ночью и спать днем». Как и его герои-мечтатели, Сологуб всегда воспринимал ночь как наиболее поэтичное время суток, а дневной свет недолюбливал.

Компромиссом между зарабатыванием денег и литературной работой была для писателя педагогическая и социальная публицистика, которую он подписывал уже получившим известность псевдонимом: Федор Сологуб. Самое интересное в ней — то, как двоится образ автора, создавшийся, с одной стороны, в сологубовской прозе и поэзии, с другой стороны — в публицистике. Образуется зазор между двумя Сологубами, наблюдая который, можно попробовать восстановить облик истинного Федора Кузьмича Тетерникова, каким он был в нелитературной жизни.

Сколько бы критика ни упрекала Сологуба-писателя в любовании смертью бесчисленных мальчиков и девочек, в том, что он описал целое «кладбище несуществующих детей-самоубийц», одной из основных нот его публицистики были жалость и любовь к детям. Об устаревшей системе образования этот «певец смерти» в одной из статей вдруг замечает, что от нее «мертвечинкой веет», почти повторяя слова, которыми, по воспоминаниям Клейнборта, язвили самого Федора Кузьмича.

Сологуб-публицист пишет о гибели пароходов — и ему кажется, что больше всего ангел смерти уносит юных, еще не расцветших жизней. Даже самый злопамятный читатель не мог бы упрекнуть его в любовании этими смертями. Почему так случается, что не спасают в первую очередь детей? — задается вопросом Сологуб. Очевидно потому, что общество, созданное взрослыми, не воспитало в себе силы духа и бесстрашия перед смертью, спасшиеся не стесняются говорить о том, что в шлюпки, дабы они не перевернулись, нельзя было взять даже ребенка. Как и в прозе Сологуба, в его заметках вина за смерть детей лежит на взрослых, но только в публицистике он снисходит до объяснения своих мотивов и выводов.

Некоторые сюжеты статей Сологуба могли бы пригодиться для его прозы. Героиня одной из его заметок, девочка-подросток написала кому-то письмо личного содержания, но не смогла достать для конверта новую марку и наклеила на него уже использованную. На почте письмо вернули ее отцу, тот вскрыл конверт, прочел письмо и дал дочери две пощечины. Девочка не смогла вынести обиду и отравилась. Отец после ее смерти застрелился. Сологуб-публицист поучает читателя: нельзя читать письма детей, пусть лучше они, если захотят, по доброй воле будут откровенны с родителями.

В конфликтах детей и взрослых Сологуб обычно принимал сторону детей, как в рассказе «К звездам», заметке «Лига родителей». Если взрослые выполняют полицейские функции и выискивают среди школьников случаи курения, пьянства, посещения проституток, они забывают, что эти пороки дети заимствуют у них же, — считал писатель. В 1904 году прогрессивное общество радовалось отмене телесных наказаний для нарушителей закона, которые больше не будут «как мальчики» ложиться под плеть. Сологуб в это время сокрушался, что никто не подумал о «мальчиках», на которых права взрослых не распространялись и которые подчас лишали себя жизни, чтобы избежать порки. Министерство народного просвещения боролось с детской смертностью как могло — вводило обязательные собеседования учащихся со священником, но Сологубу эта мера казалась отпиской и издевательством: необходимо было, по его мнению, полностью изменить весь подход к школьному обучению. Моральный авторитет учителей Закона Божия для него не был убедителен. Сологуб уже имел горький опыт разговоров в Крестцах с законоучителем Остроумовым. Кроме того, писатель читал много прессы и часто приводил в своих статьях примеры из провинциального быта. В одной гимназии Кавказского края ученики жаловались директору на законоучителя, который в общении с ними употреблял крепкие словечки. В другой гимназии неназванной губернии во время урока по Закону Божию законоучитель изгнал из класса ученика-еврея с криком: «Гоните жида проклятого!»

Сологуб — творец цельных художественных миров, — безусловно, имел склонность к юриспруденции, упорядочению законов социального мироустройства. Его проекты были здравыми, но слишком радикальными, подходящими скорее для литературных фантазий, для выдуманной школы Триродова (роман «Творимая легенда»), чем для осуществления в условиях российской бюрократии. Дело школьного образования писатель сравнивал с ушибленным местом, которое «ноет, ноет, заставляет метаться и пробовать то и другое средство, до сильнодействующих включительно: не поможет ли это, испытанное?». Но у самого Федора Кузьмича было до осязаемости четкое ощущение того, какой он хотел бы видеть школу. В первую очередь она должна быть за городом, в усадьбе, чтобы рядом были речка и площадка для игр, чтобы дети ходили летом босиком, а не в ботинках, как неуклюжие «ластоногие». Для этого, конечно, надо проложить городскую железную дорогу, проезд по которой будет бесплатным. Гуманитарное образование, по Сологубу, должно базироваться на покорении природы и, как ни странно, на изучении техники, которое разовьет в детях свободу духа. Машина интересна ученику, а кроме того, она не заработает, если собрать ее неверно. В обучении также необходима гимнастика, закаляющая тело и дух, — этот мотив часто повторяется в сологубовской прозе. Ему бы хотелось, чтобы школа отмечала таланты воспитанников, а не только умение зубрить материал. Во время Русско-японской войны он готов был полюбить своих врагов японцев за то, что они не ставили своим детям отметок по поведению. Вместо этого у них в «балльниках» имелась графа «прилежание», куда вписывали не цифры, а словесные характеристики. Чтобы бороться с дурным нравом ребенка, надо сначала изучить его характер, считал Сологуб, тонкий знаток детской психологии.

Временами он как будто просыпался от своих мечтаний и предлагал реформы на базе имевшейся системы образования. В школах существовали так называемые «почетные попечители», которые обычно не вмешивались в процесс обучения, а лишь получали чины и ордена за мнимые заслуги, подобно Мотовилову из романа «Тяжелые сны». Сологуб предлагал ввести элемент демократии, выбирая школьного попечителя из числа родителей, и освободить его от денежных пожертвований учебному заведению. Еще в начале XX века, когда такая точка зрения была совсем непопулярна, Сологуб пришел к мысли, что не дело школы — воспитывать, она лишь место получения знаний, а в душу ребенка могут вмешиваться только те, кто не получает за это жалованья. Как писал Федор Кузьмич в одной из своих заметок, какого-то пятнадцатилетнего мальчика дважды судили за грубость в адрес учителя. Сначала суд расценил этот поступок как оскорбление начальника и назначил подростку три месяца тюрьмы. Но решение было опротестовано, формулировка опровергнута, наказание смягчено до двух недель ареста. Разве учитель может быть «начальником» ребенка? — ужасался Сологуб. Он считал положение дел в современной ему «полицейской школе» ненормальным: когда дети играют в зале, рядом с ними всегда находится человек со светлыми пуговицами — наблюдатель из учителей. А ведь такой надзор «развращает» нравы: учителя начинают ненавидеть как невольного соглядатая. По ночам в гимназиях устраивают обыски в духе тайной полиции, чтобы найти табак или спиртное. Особенно Сологуб ненавидел форму на детях, которая казалась ему проявлением ненужной военщины и шутовства, как будто дети были переодеты в маленьких чиновников.

Но главной заботой Сологуба было введение всеобщего обучения. Эта тема живо обсуждалась в прессе и в обществе, находились публицисты, которые подсчитывали, что и через 200 лет обучение не будет всеобщим, если темпы открытия новых школ не увеличатся в разы. Приводили довод, что можно сэкономить, отказавшись от обучения девочек. Сологуб не мог согласиться с такой постановкой вопроса. Он писал, что женщин нельзя считать бездушным «стадом», и последовательно отстаивал принцип всеобщего обучения. Федор Кузьмич каждый раз болезненно реагировал, когда власти не хотели открывать новый учительский институт, или когда в обществе звучали предложения ограничить для евреев набор в школы, или когда одиннадцатилетних малышей не принимали в учебные заведения из-за плохой подготовки. Он также отмечал связь грамотности в определенных уездах с зажиточностью тамошних крестьян. А между тем из многих губерний приходили известия о недостаточном количестве школ. Часто мужики в деревнях складывались и нанимали недипломированного грамотея, который ходил по домам и учил крестьянских детей чему мог. Если сведения о таких частных школах доходили до полиции, их деятельность прекращалась, а учителя волокли на суд: без позволения начальства и без диплома нельзя было открывать учебное заведение. Самодеятельным учителям назначали штраф в полтинник или рубль, сажать их в тюрьму не решались, но школы уже не возобновляли своей деятельности.