Мария Савельева - Федор Сологуб

• Название: Федор Сологуб
• Автор: Мария Савельева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03713-7

Один из виднейших представителей русского символизма — писатель, драматург, публицист Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников) входит в число самых необычных и даже загадочных фигур Серебряного века. Главной темой его творчества были тяга к смерти, мрачный, пессимистичный взгляд на окружающий мир. Современные писателю критики часто называли Сологуба «маньяком», «садистом» или «психопатом», не замечая, что все его тексты были написаны в поиске утешения, иной, прекрасной реальности. Автор книги, литературный критик, кандидат филологических наук Мария Савельева, рассказывая о судьбе писателя, показывает, что многие годы «смерть-утешительница» была для Сологуба лишь абстрактным образом, который отгонял от писателя пугающие мысли, а вовсе не нагнетал их. В свое время главный роман Сологуба «Мелкий бес» был прочитан, по словам А. Блока, «всей читающей Россией». Позже, в советские годы, творчество писателя оказалось забыто широкой читательской аудиторией. Биография Федора Сологуба показывает, насколько увлекательны и нетипичны для русской литературы его темные сказки.

знак информационной продукции 16+

---

Отражен в романе Сологуба и эпизод с шапкой, которая пропала у одного из гостей после визита полиции: «О пиве и о шапке немало говорилось и в газетах. Одна столичная газета посвятила украденной шапке очень горячую статью. Автор статьи делал очень широкие обобщения. Спрашивал: „Не одна ли это из тех шапок, которыми собрались мы закидать внешнего врага? И не вся ли Россия ищет теперь пропавшую свою шапку и не может утешиться?“» По сюжету, шапка так и не вернулась к владельцу. Возможно, необщительный Сологуб не знал о том, что шапка Мережковского нашлась, как не упомянул об этом Владимир Пяст, отразивший эпизод обыска в своих воспоминаниях: очень уж большой вышел конфуз, чтобы всем о нем рассказывать.

Эпизод с шапкой в романе Сологуба можно расценивать как скрытый укол в адрес идейного оппонента. Федор Кузьмич, вероятно, иронизировал по поводу того, какой скандал раздул напыщенный Мережковский из-за пропажи бобровой шапки. Двое символистов не однажды расходились во мнениях. Так, во время работы над романом «Творимая легенда» Федор Кузьмич был обескуражен статьей Мережковского «Грядущий хам», в которой говорилось о бесперспективности социальных изменений, если они преследуют лишь практические, а не духовные цели. Демократ Сологуб называл своего оппонента барином, которому недоступны хамские забавы и который пытается загнать человечество в собственную новую церковь «кнутом» духовной свободы.

Внутренняя свобода Сологуба была иного рода — никого не обращая в свою веру, он мог переживать ее полноту наедине с собой. В конечном счете стало понятно, что в оценке «грядущего хама» ошибся скорее не Мережковский, а Сологуб. Но нельзя не отдать должное перфекционизму и вере в людей, которые неожиданно проявились в социальных воззрениях Федора Кузьмича, в частной жизни более чем подозрительного.

Глава четвертая РОДНИК ЗЛА

Первые книги. — Рай вероотступника. — Кладбище мальчиков и девочек. — Зазор между жизнью и литературой

В начале литературной карьеры Сологуб не только печатался в периодике, но и выпускал отдельные издания, правда, за собственный счет, что не было редкостью для первых символистов. Пока направление не утвердилось в литературных кругах, не находилось издателей, готовых рисковать средствами ради экспериментов новых авторов.

В сборнике «Стихи. Книга первая» сразу раскрылись характерные для Сологуба мотивы «больных томлений перед бедою», тоски и страданий, переносимых лирическим героем. Открывается этот сборник стихотворением «Амфора» о сосуде зла:

Иду окольными путями
С сосудом зла, чтоб кто-нибудь
Неосторожными руками
Его не пролил мне на грудь.

Периодическая печать захлебывалась желчью, описывая подобные мотивы в лирике поэта-декадента. «Зло, то есть грубые вожделения, направленные во вред ближнему, всегда являлись для г. Сологуба могучим искушением и околдовывали его своими скверными глазами», — писал критик Краснов в журнале «Книжки „Недели“», очевидно, увлекаясь предметом анализа и вслед за Сологубом придумывая собственные метафоры зла.

Но вот, открывая стихотворение «У решетки», мы мысленно заглядываем в сад и видим задремавшую барышню в покачивающемся гамаке. Авторское наименование «дева» погружает читателя в сказку, и барышня превращается в спящую царевну.

Сборник обращен к тем, кто видит скрытую красоту дремливых лесов, молчаливых долин, например, к З. Н. Г. (Зинаиде Николаевне Гиппиус):

Как чужда непосвященному,
В сны мирские погруженному,
Их краса необычайная,
Неслучайная и тайная!

Гиппиус, правда, со свойственной ей прямолинейностью сообщила Сологубу, что это стихотворение — не самое удачное в сборнике и что она бы желала, чтобы ей было посвящено другое. Зинаиде Николаевне казалось, что некоторые стихотворения в книге «достойны быть названы прекрасными», однако многие она считала недоработанными: «Качели», «Жажду».

Другие стихотворения сборника обращены к О. К. Т. (Ольге Кузьминичне Тетерниковой) и к таинственной невесте, которая в «беспредельности пространства» ждет лирического героя на иной земле. Она печально смотрит в небо, но, по всей видимости, никогда не встретит своего жениха. Мечта Сологуба всегда ищет воплощения в далеких краях, ведь на нашей Земле люди устали заранее, зная, что проживут жизнь без цели. Как старуха-колдунья, оставившая темный знак на щеке младенца, жизнь, по Сологубу, несет с собой одни печали. Настольная лампа светит равнодушно, занятия скучны.

Я ждал, что вспыхнет впереди
Заря и жизнь свой лик покажет
И нежно скажет:
«Иди!»

Без жизни отжил я и жду.
Что смерть свой бледный лик покажет
И грозно скажет:
«Иду!»

Только смерть реальна и успокоительна. Мертвец, выйдя из могилы, направляется к дому, но ему становится жаль своего прежнего покойного обиталища:

Стоял он, томясь непонятно
Тяжелою думой:
К невесте идти иль обратно?

Декадентство Сологуба в таких его проявлениях больше соотносится с романтизмом, чем генетически связанный с ним символизм, и прямо отсылает нас к балладам немецких романтиков о разверстых могилах и оживших мертвецах. Однако есть в его сборнике и гораздо более светлые стихотворения. Их безоговорочно могли бы принять те символисты, которые отрицали темное декадентство:

Ангел снов невиденных,
На путях неиденных
Я тебя встречал…

Книгу непрочтенную
С тайной запрещенною
Ты держал в руках.

Более ярко выраженным было декадентство малой прозы Сологуба. Первые сборники рассказов писателя были объединены темой детства и темами смерти либо безумия.

В вышедшей в 1896 году книге «Тени», куда, помимо стихотворений, вошло три рассказа: «Тени», «К звездам» и «Червяк», все герои больны какой-либо одержимостью. Одна фантазия в этом сборнике высокая (мечта о звездах), одна — низкая (появление червяка) и одна — среднего плана, создающая параллельный мир (тени на стене). Но всегда мысль героев-детей оживает в ночи, когда затихает внешний мир. Мальчик Володя ждет, когда исчезнет дневной свет, чтобы можно было руками складывать фантастические фигуры, от которых на стене вырастут тени разных форм. Другой ребенок — Сережа скучает днем по звездам, день для него темный, потому что звезд не видно. И девочке Ванде ночью кажется, что ей в горло заползает червяк, которым ее напугали жестокие взрослые.

С самой возвышенной из этих фантазий — с мечтой о звездах — связан наиболее ярко выраженный сюжет о Смерти, любимой подруге Сологуба. Мальчику Сереже кажется, что его душа живет на звезде. В этом он похож на создавшего его автора, который в лирике мечтал о другой земле, затерявшейся вдали. Эта тема неоригинальна, но Сологуб достигает в ней точности психологических описаний. Все его герои-дети в сборнике «Тени» — существа, тонко чувствующие и изъясняющиеся иным языком, нежели окружающие их дети и взрослые. Сережа потому и мечтает о звездах, что люди вокруг него — неестественные и жеманные. Противной безымянной кузине он предъявляет непонятный для нее упрек в «уксусности»:

— Кузина Надя вышла замуж, а у тебя и в этом году нет женихов, и не будет, потому что ты уксусная.

И автор втайне согласен со своим героем: когда мальчик вынужден был попросить прощения, кузина «кисло улыбнулась». О вкусе и цвете жизни размышлял Логин в «Тяжелых снах», о претворении звуков в цвета говорил в Вытегре Федор Кузьмич, когда гулял по городу с сослуживцем Иваном Кикиным. Синкретизм ощущений, недоступный многим другим людям, Сологуб разделил со своими любимыми персонажами.

Герои Сологуба, как и автор, любят увлекаться бессмысленными, казалось бы, играми. Володя из рассказа «Тени» начал с того, что складывал из пальцев фигуры, образовывавшие на стене тени осла, быка, белки. Со временем мальчик полностью переселился в мир теней, ничто другое его не трогало и не интересовало. Он стал проводить всё свое время, расставляя на столе предметы так, чтобы они отбрасывали интересные и причудливые тени на стену. Казалось бы, что может быть бессмысленнее? Но не тем ли, в общих чертах, занимался и Сологуб, творя параллельный темный мир?

О рассказе «Червяк» критик Волынский в уже упомянутых «Литературных заметках» писал, что лексика автора и его героев не может не оскорблять изящного вкуса. Он приводил примеры из рассказа: «курицына дочка», «ясен колпак», «миляга». Но Сологуба сложно было смутить вопросами стиля, если он не остановился перед отталкивающе натуралистичным сюжетом: воображаемый червяк через рот вполз в тело Ванды, чтобы точить ее сердце, и к финалу подточил не только здоровье девочки, но и ее доброту, открытость людям. Теперь девочка не скрывает своей злобы, а взрослые боятся ее. И в сюжетах, и в лексике писатель планомерно нарушал установленные нормы. О языке своей прозы Сологуб говорил, что нет ничего страшного в переходе от дворянского стиля XIX века к разночинскому, что плохой стиль — только безликий.