Мишель Ламарш Маррезе - Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

• Название: Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)
• Автор: Мишель Ламарш Маррезе
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-675-4

Книга Мишель Ламарш Маррезе (США) посвящена парадоксу юридического положения дворянок в императорской России. С одной стороны, в тогдашнем обществе замужняя женщина не могла ни работать, ни путешествовать без разрешения мужа, а развод был для нее почти недосягаем. С другой стороны, как показывает автор, опираясь на детальный анализ множества имущественных сделок и тяжб, дворянки обладали широкими правами владения и распоряжения имуществом и прекрасно умели пользоваться ими на практике. Если в Западной Европе замужние дамы благородного звания не могли распоряжаться своим имуществом вплоть до второй половины XIX в., то в России они получили право отчуждать собственность и управлять ею уже в 1753 г. Расширение этого права в течение последующего столетия рассматривается автором в перспективе эволюции самого института частной собственности. Монография убедительно опровергает существующее андроцентричное представление о дворянском обществе дореформенной России.

---

Хотя некоторые дела такого рода начинались с жалоб соседей, большинство прошений, полученных уездными предводителями, порождалось внутрисемейными, особенно супружескими, ссорами по поводу распоряжения имуществом. Провинциальные власти с большим сочувствием выслушивали жалобы жен, чьи мужья пускали на ветер свои имения. В самом деле, мужья и жены в первой половине XIX в. удивительно часто делали попытки отстранить друг друга от управления делами поместий. Бывало и так, что дети и другие потенциальные наследники старались положить конец безответственному поведению старших, которые проматывали состояния. Внимательное изучение доказательств, представленных министру внутренних дел и в Сенат, равно как и сенатских дебатов, показывает, что родственники-мужчины вовсе не щепетильничали перед слабым полом и обвиняли женщин в дурном управлении поместьями. К помещикам обоих полов предъявлялись одинаковые требования, когда речь шла о финансовом благополучии их семей и должном попечении о крестьянах и поместьях. Предводители дворянства, когда их избиратели подозревались в правонарушениях, нередко действовали, опираясь лишь на слухи. Зато начальство в Петербурге настаивало на тщательном и непредвзятом расследовании обвинений и часто требовало дополнительного следствия и сбора новых показаний, прежде чем вынести окончательное решение и лишить обвиняемого имущественных прав.

Благодаря такой позиции центральных властей женщины оказывались не беззащитнее мужчин, когда дело доходило до расследования их поступков. К примеру, разочарование постигло поручика Феоктистова, которому в 1841 г. не удалось убедить власти забрать в опеку имение его жены. Он заявил, что жена безответственным образом выдала коллежскому асессору Баташеву доверенность, которая, по мнению Феоктистова, предоставила тому неограниченные права на ее имущество. Когда тульский предводитель дворянства отправился к Варваре Феоктистовой и изложил ей жалобы ее мужа, та отвечала, что муж не в своем уме и за несколько месяцев перед тем даже лежал в больнице, после того как сам себя поранил. Тем не менее предводитель рекомендовал дворянскому собранию снова рассмотреть это дело. В своем докладе он отметил, что, хотя и не располагает положительными фактами, бросающими тень на образ жизни Феоктистовой, до него дошли слухи, подтверждающие обвинения мужа. Со своей стороны, сенаторы нашли недостаточными доказательства того, что Феоктистова проматывает деньги или ведет безнравственную жизнь, так что велели гражданскому и военному губернаторам провести более тщательное расследование, прежде чем предпринимать против нее какие-либо действия{631}. В других случаях местные власти отклоняли обвинения мужей в адрес жен еще до того, как они доходили до Сената. Например, когда прапорщик Костомаров обратился к московскому военному губернатору с просьбой арестовать имение его жены, которое, по его словам, она совершенно разорила, предводитель дворянства сообщил губернатору, что не имеет причин верить обвинениям Костомарова и что, скорее всего, последний сам же и обижает свою жену{632}.

Даже когда женщины вели себя не так, как было принято, их имущество оставалось у них в руках до тех пор, пока они не оказывались виновны в вопиющей жестокости по отношению к крестьянам или не отягощали свои имения долгами. Дочь и зять тверской помещицы Озеровой жаловались, что она пьянствует в компании своих крепостных, отпустила нескольких крестьян на волю и заложила часть поместья. Дочь Озеровой боялась, что она с двумя маленькими детьми потеряет наследство, если мать не перестанет бесчинствовать. Члены дворянского собрания постановили, что необходимо взять имение Озеровой в опеку, в подтверждение чего указали, что Озерова предстала перед ними в невменяемом состоянии, явно была пьяна. Однако Сенат отверг их вердикт: несмотря на то что Озерова, несомненно, имела наклонность к пьянству, не нашлось никаких доказательств ее жестокого обращения с крестьянами или плохого управления имением. Напротив, она регулярно выплачивала долги, а отпуская крестьян на волю, ни в чем не преступила закон. В целом, как заключил Сенат, взять имение Озеровой в опеку «единственно с тою целию, чтобы удержать оное в роде Озеровой, и дабы не ослабить дворянских имений, было бы не согласно с законами»{633}. Сенаторы, вероятно, неодобрительно смотрели на расточение дворянских состояний, но все-таки считали, что их первый долг — не допускать нарушений закона, а не пресекать безнравственные поступки отдельных помещиков.

Женщины совершали множество проступков, которые казались весьма предосудительными местным дворянским собраниям, и нередко между губернскими и центральными властями возникали разногласия по поводу того, как следует реагировать на поведение барынь, позорящих свой пол и дворянское звание. Действительно, переписка между сенаторами, министром внутренних дел и уездными предводителями дворянства выявляет расхождение их целей: если власти в Петербурге стремились развивать в провинции правовую культуру, то многие чиновники местного уровня больше старались воспрепятствовать деградации провинциального дворянства{634}. В 1843 г. дворяне Оренбургской губернии были потрясены браком дворянской вдовы Барышниковой с крестьянином. Они поспешили согласиться с требованием ее бывшего деверя забрать землю Барышниковой в опеку на том основании, что второй брак делает ее не способной управлять имением в интересах двух ее несовершеннолетних детей. Рассмотрев это дело, министр внутренних дел решил, что, хотя брак между дворянкой и крестьянином неподобающ, никаким законом подобные союзы не запрещаются и нельзя на таком основании лишать женщин собственности. Поэтому, пока дворянское собрание не представит бесспорные доказательства мотовства и бесхозяйственности Барышниковой, оно не вправе ни лишить ее имущественных прав, ни взять ее имение в опеку{635}.

Если местные власти слишком охотно воспринимали сплетни как причину для ограничения помещиц во владельческих правах, то это касалось и мужчин-помещиков. В 1841 г. подполковник Вельский был обвинен в изнасиловании десятилетней крестьянской девочки в своем имении. Хотя Смоленская уголовная палата оправдала Вельского за недостатком улик, члены суда тем не менее подняли вопрос о том, можно ли разрешить Вельскому и дальше хозяйничать у себя в имении, так как следствие выявило факты, вызывавшие сомнения в его нравственности. Исходя, вероятно, из того соображения, что нет дыма без огня, смоленский гражданский губернатор, в свою очередь, предложил отдать поместье Вельского в опеку на три года: подозрения в его виновности сохранялись, и следовало показать ему, что подобные преступления не остаются безнаказанными. Министр внутренних дел и Сенат возразили, что нельзя отдать поместье в опеку на заранее определенный срок, однако, похоже, согласились с тем, что Вельский потерял право распоряжаться поместьем уже в силу самого подозрения в совершенном преступлении{636}.

Если в рассмотренных делах провинциальные власти проявляли слишком горячее стремление вмешиваться в жизнь местных дворян, то другие губернаторы и предводители дворянства проводили расследования тщательнее и действовали прежде всего в интересах тех, кто материально зависел от провинившихся помещиков. Одним из самых обычных обвинений, с которыми они сталкивались, были жалобы дворянок, мужья которых дотла разоряли поместья. В прошениях многострадальных жен не только звучат одинаковые обиды на мужей, транжиривших деньги, пьянствовавших, избивавших и притеснявших крестьян, но и используются сходные приемы составления исковых заявлений. Эти дворянки обычно подчеркивали, что обращаются к властям лишь после того, как много лет терпели выходки своих мужей. Кроме того, они всегда утверждали, что поведение их супругов грозит финансовому благополучию, если не самому существованию их детей. Екатерина Колтовская писала в прошении военному губернатору Московской губернии, что, хотя и против ее натуры и правил выносить проступки мужа на рассмотрение властей, но забота о детях вынуждает ее так поступить{637}. И мужья, и жены прекрасно понимали, для какой аудитории предназначены их прошения, и весьма успешно прибегали к риторике защиты интересов семьи. Все просители как один, принося жалобы на своих супругов, отрицали всякую личную заинтересованность. Перед нами типичный пример: коллежский асессор Карийский в 1846 г. заявил, что расточительство его жены вот-вот лишит семью последнего куска хлеба. Взывая о помощи к предводителю дворянства, Каринский утверждал, что решился действовать против жены только ради четырех дочерей, а сам он совершенно не заинтересован в том, чтобы управлять ее собственностью{638}. Уездные предводители и другие власти, в свою очередь, прежде чем прибегнуть к закону, пытались примирить рассорившихся супругов и уговаривали беспутных помещиков исправиться.