Сергей Алексеев - Дж. Р. Р. Толкин

• Название: Дж. Р. Р. Толкин
• Автор: Сергей Алексеев
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9533-5142-3

Дж. Р. Р. Толкин — человек-парадокс. Во всем — и в жизни, и в литературе. Поэтому и эта книга — не «обычная» биография, а, скорее, биография творчества на фоне времени, попытка увидеть человека в срезе его исторической эпохи. Какие же задачи ставил перед собой автор подобной биографической книги о Толкине — не филолог, не писатель, не журналист, а всего лишь российский историк культуры? Во-первых, рассмотреть в целом литературное творчество Толкина в ныне доступной полноте через призму его мировоззрения — задача, далеко не всегда успешно решаемая авторами, чье мировоззрение весьма удалено от толкиновского. Во-вторых, показать Толкина как свидетеля и участника событий его чрезвычайно бурной эпохи — задача, специального решения которой, наверное, впору ждать именно от историка. Наконец, в-третьих, — исследовать место Толкина в истории жанра «фэнтези». А через призму его творчества окинуть взором и саму эту историю на ранних стадиях, ещё далеких от нынешнего поточно-шаблонного производства.

---

Начавшаяся перемена в отношении Толкина к Макдональду связана с перечитыванием и, соответственно, всё лучшим пониманием творчества последнего. Толкин обнаружил, что сказки по большей части слишком моралистичны, содержат аллегории, а фантастические романы «Лилит» и «Фантастес» являются одной сплошной аллегорией. «Золотому ключу» он на том этапе, как мы видели, аллегоричность прощал, даже признавал её чертой, добавляющей силы и красоты. А вот «Лилит» рассматривал как неудачу, хотя и частичную. Почему Толкин выделил именно «Лилит», а не столь же аллегоричного «Фантастеса», понятно. «Лилит» — слишком открытый религиозный текст, полный библейских мотивов и даже персонажей. Излишне вольное отношение к последним (скажем, праотец Адам является герою в начале романа в виде волшебного ворона-оборотня, своеобразного фамильного привидения) вряд ли Толкина порадовало. Как и ясно выраженная еретическая идея спасения всех, даже худших людей и падших ангелов (злодейка Лилит «проснется» для рая, хотя и предпоследней, а после неё «проснется» и дьявол). В общем Толкина не могли устроить ни форма, ни суть этого произведения Макдональда, хотя и оно его в определённой степени впечатлило.

Впрочем, морализаторство викторианской сказки утомляло Толкина всегда. В «Хоббите» спокойно-сочувственное отношение к Торину, который, лукавя с гоблинами, «не очень-то хорошо представлял, как выкладывать правду, когда это ну совершенно невозможно», выглядит едва скрытой пародией то ли на Макдональда, то ли на Нэтчбулл-Хьюджессена, то ли на всю традицию викторианского чтения морали.

После издания «Властелина Колец», который представлял собой явный шаг от сказочной традиции Макдональда к созданию «взрослого» и в то же время не пышущего аллегорией эпоса, эта перемена всё чаще даёт себя знать. В апреле 1954 г. Толкин, как мы помним, признавал влияние гоблинов Макдональда на орков романа. Но уже к осени того же года его настроение изменилось. В ноябре он не без раздражения заметил в письме Хью Брогану: «Ваше предпочтение «гоблинов» «оркам» поднимает большой вопрос, затрагивающий чувство вкуса и, возможно, историческую педантичность с моей стороны. Лично я предпочитаю орков (поскольку эти твари не «гоблины», даже не гоблины Джорджа Макдональда, которых они до некоторой степени напоминают)».

Стоит, впрочем, отметить, что при взгляде со стороны этот отход от Макдональда был не слишком заметен. Льюис, например, однажды рекомендовал роман Толкина как чтение в духе Макдональда, а как детского сказочника уверенно ставил друга с Макдональдом в один ряд. Впрочем, это связано ещё и с тем, что любовь Льюиса к творчеству Макдональда, как и к творчеству Толкина, оставалась неизменной. Сказки Макдональда влияли на самого Льюиса — или скорее служили эталоном — при создании «Нарнии».

В 1965 г. Толкину заказали предисловие к изданию «Золотого ключа». Он взялся с готовностью, хотя не совсем безоговорочной: «Мне нравится идея написать краткое предисловие к отдельному изданию «Золотого ключа». Я не такой пылкий почитатель Джорджа Макдональда, каким был К. С. Льюис; однако об этой истории я думаю хорошо. Я упоминал её в моём эссе «О волшебных историях»… Я не могу вполне заверить Вас, что сумею создать нечто стоящее предлагаемого гонорара. Меня по природе не привлекает (по правде говоря, во многом наоборот) аллегория, мистическая или моральная. Но я сделаю всё в лучшем виде, если будет время».

Однако сказку пришлось (впервые с 1930-х гг.) перечитать, и это имело для предисловия роковые последствия. «Дурно написанная, бессвязная и вообще плохая, несмотря на то, что в ней есть несколько запоминающихся моментов», — вынес Толкин для себя приговор. Предисловие тем не менее он через силу писал. И в качестве примера отблеска подлинного «волшебства» даже в «глупой сказке» «плохого автора», созданной «из обрывков других, более древних» (едва ли не «Золотой ключ» имея в виду! Когда-то он видел в этом достоинство Макдональда), сочинил собственную историю. История эта, как мы уже знаем, стала «Кузнецом из Большого Вуттона». А предисловие Толкин так и не написал. Свою сказку он определил как «анти-Дж. М. трактат». Уж не следовало ли ассоциировать Макдональда с Ноксом?!

В 1966 г. Толкин подвёл своеобразный итог своих отношений с Макдональдом, назвав его по случаю «старой бабушкой». Сказано было, конечно, безо всякого почтения — Толкин имел в виду занудную, на его собственный, уже далеко не молодой взгляд, мораль и связанный с ней менторский тон. Однако сказано больше, чем думалось самому Толкину. Макдональд действительно сыграл для него в известном смысле роль «старой бабушки», чьи поучения могут казаться с высоты своих достижений комичными, но оказались далеко не бесполезны. И сюжеты, и манера, и мораль Макдональда, когда-то «неизбывно привлекательные», дали Толкину очень многое. И справедливее было бы завершить очерк о Макдональдс и Толкине, повторив другие слова последнего, сказанные даже о неудачах: «Создавал в итоге истории сильные и красивые».

Алиса и хоббит: Толкин о Кэрролле

Льюис Кэрролл был литературным учеником Макдональда и преподавал в Оксфорде. Одних этих двух обстоятельств, даже если бы «Алиса» и «Сильвия и Бруно» не стали классикой детской литературы, хватило бы, чтобы привлечь внимание Толкина. И действительно, Толкин блестяще знал произведения Кэрролла и не раз упоминал его. Другое дело, что отношение к нему Толкина даже в ранние годы было ещё более противоречивым, чем к Макдональду.

«Алису в Стране чудес» Толкин прочёл ещё в детстве. Книжка его, по выражению Карпентера, «очень позабавила, хотя пережить такие же приключения, как Алисе, ему не хотелось». Собственно, Карпентер добросовестно цитирует эссе «О волшебных историях»: «Я не имел желания ни видеть сны, ни переживать приключения вроде «Алисы», и рассказ о них меня просто забавлял». В общем, в отличие от сказок Макдональда или Лэнга, жажду неведомого в Толкине история, рассказанная Кэрроллом, не пробудила. Её отличие от действительно нравившихся ему подлинно «волшебных историй» он интуитивно почувствовал, хотя сформулировал, конечно, только спустя многие годы.

Как и многие другие книги своего детства, Кэрролла Толкин перечитал со своими детьми в конце 1920–30-х гг. Судя по позднейшим его отзывам, на этот раз он лучше Кэрролла понял (кстати, характерная черта при перечитывании как минимум «Алисы» взрослыми) — и тот, неожиданным образом, скорее понравился. Толкин даже записал в начале 30-х гг. отрывок из одного входящего в «Алису в Стране чудес» стихотворения своим вымышленным алфавитом. В «Хоббите» немало отзвуков кэрролловских сказок и стихов, хотя говорить о каком-нибудь сознаваемом Толкином «влиянии» вряд ли стоит.

Ретлифф выделяет два общих сквозных мотива, характерные для «Алисы» (прежде всего «Алисы в Стране чудес») и «Хоббита». Во-первых, особенно заметная в первых главах «Хоббита» увлечённая игра со значениями слов (реакция волшебника на «прошу прощения» Бильбо, понятое в буквальном смысле; троекратное повторение хоббитом пожеланий доброго утра в разных значениях — по мнению Ретлиффа, наиболее кэрролловское). Во-вторых, назидательно-ироничное внимание к нормам этикета, которые-де следует соблюдать даже с опасным и враждебным существом (например, с Королевой Червей или с драконом). Слышатся в «Хоббите» и отзвуки поэзии Кэрролла. Здесь и «Тоттлз» (при первом пожелании доброго утра Бильбо «именно это и хотел сказать» — рефрен стихотворения из «Сильвии и Бруно»), и «Птички» (в зловещей песне гоблинов), и «Бармаглот» (при описании Смауга в черновом варианте сказки).

Всё это, естественно, бросилось в глаза многим после выхода «Хоббита» в 1937 г. — Толкина и Кэрролла стали сравнивать. В издательской аннотации говорилось буквально следующее: «Рождение «Хоббита» очень сильно напоминает рождение «Алисы». Это вновь развлечение профессора, занимающегося отвлечённой тематикой». Толкин испытал приступ раздражения, заметный даже в вежливом письме издателю, где он разбирает аннотацию буквально по пунктам. Кэрролла он подчёркнуто называет настоящей фамилией — раз уж приходится обсуждать его как «профессора» Оксфорда. «Отвлечённая. Я не преподаю «отвлечённых» тем — и с «англосаксонским» не так. Кое-кто может так думать, но я не собираюсь поддерживать их в этом. Древнеанглийская и исландская литературы не более удалены от людских нужд и не более трудны для скорого изучения, чем (скажем) коммерческий испанский. Я испробовал и то и другое…

«Филология» — мой настоящий мешок профессионального фокусника — может быть «отвлечённой» и, возможно, более сравнима с математикой Доджсона. Итак, реальная параллель (если она существует: у меня есть сильное ощущение, что она рухнет при первой проверке — счесть ли наличие «головоломок» в «Алисе» за параллель отголоскам северных мифов в «Хоббите»?) пролегает в том факте, что оба этих технических предмета в сколь-нибудь открытой форме отсутствуют. Единственная (я думаю) филологическая ремарка в «Хоббите»… странный мифологический способ указать на лингвистическую философию… (имеется в виду эпизод в 12-й главе, где вскользь упоминается обретение людьми языка от эльфов и последующее его изменение. — С.Л.). Боюсь, что это у меня на самом деле более сопоставимо с доджсоновским увлечением фотографией — с его песнью о неудаче Гайаваты, а не с «Алисой».