Факир Байкурт - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Факир Байкурт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Факир Байкурт (род. в 1928 г.) — один из крупнейших современных турецких писателей. В сборник избранных произведений входит один из последних его романов, «Куропатка», сюжетная простота которого сочетается с панорамным показом современного общества снизу и до самых верхов. Такую же панораму разворачивают в своей совокупности и включенные в сборник рассказы, рисующие жизнь сельской и городской Турции, затрагивающие трудное положение турецких эмигрантов в странах Западной Европы.

Писательской манере Байкурта свойственны живость и занимательность, лукавый юмор, почерпнутый в народной среде.

Все произведения, включенные в сборник, публикуются впервые.

---

В их доме я прожил два года. Большей частью с Ахмедом, иногда и с Сюлейманом. В этом касаба не так-то легко снять жилье. Некоторые товарищи жили даже в ильче. Были и другие причины, по которым мне не хотелось переезжать. На втором году моей там жизни случилось одно неприятное событие. Кайсерийские реакционеры сорвали конгресс профсоюза турецких учителей. Взорвали две мечети, а вину постарались возложить на нас. Выключили отопление в кинотеатре, где мы должны были собраться, выморозили его. А потом плеснули бензина, попытались поджечь, хорошо мы успели погасить. Я был генеральным секретарем объединения учителей, полных решимости остановить натиск реакции. Когда я вернулся в касаба, оказалось, что кто-то настроил Бекира-эде против меня и моих товарищей: дескать, не сдавай ему дом, это он заложил динамит в кайсерийскую мечеть, народ настроен против него, завтра, глядишь, и твой дом сожгут…

Бекир-эде предупредил тетушку Гюллю:

— Этих типов надо выставить. Бог с ней, с квартирной платой, как-нибудь перебьемся.

Вместе с ним в депо работал некий Омер Кесен. Он-то и накручивал против меня Бекира-эде.

Тетушка Гюллю не поддержала мужа. Поэтому Бекир-эде заявил мне сам:

— Мы больше не сдаем комнату.

— Почему?

— Надо ее побелить, — ответил он, зевая.

— Долго ли ее побелить? День-другой, не десять же.

Я решил подождать тетушку Гюллю: что-то она скажет?

— Чего ты тут толчешься? Я тебе сказал последнее слово.

После этого он сидел молча, с опущенной головой. Явно чувствовал себя не в своей тарелке. Мне бы уйти, но я не двигался с места. Тетушка Гюллю все никак не возвращалась. В конце концов я отправился в школу — повидать Ахмеда.

На рынке я повстречался со своими старыми знакомыми: Февзи Агджой и Мехмедом Терди. Они столярничали. Терди послал за тетушкой Гюллю. Мы встретились с ней в доме Терди. Сначала она растерялась в мужском обществе, потом оправилась и все объяснила:

— И в депо, и в кофейне есть несколько подлецов, они-то и подначивают моего лежебоку, моего соню. Но дом-то не их, а наш. Я поговорю с Бекиром-джаном. Не будем мы затевать никакого ремонта. Живи себе на здоровье. Что они с нами сделают — не повесят же!

Душевный человек тетушка Гюллю, очень душевный. Благодаря ей я и живу в этом доме. И еще — ради Бекира-эде. Жаль мне, очень жаль этого соню, который предает себя, все, что в нем есть хорошего, не видит ничего дальше своего носа. Я стараюсь понять, почему Бекир-эде такой непробудный соня, а в последнее время он стал еще и жиреть, брюхо отрастил.

Пока тетушка Гюллю латает и штопает прожженное белье, я раздумываю над всем тем, что сейчас вам рассказал. Да, Бекир-эде — соня, непробудный соня, но ведь он наделен непомерной силой. Двумя ударами он уложил жену и меня. Кто знает, какие чудеса он совершит, какие неприступные твердыни разрушит в тот день, когда наконец осознает свое могущество, свое человеческое достоинство!

Ну а пока мы живем по-старому.

Перевод А. Ибрагимова.

Доходный дом «Хна»

Перед вечерним эзаном кто-то постучал в дом таможенного инспектора Абдюлхалима из деревни Байрактепе.

— Спаси меня, господи, от лиходеев, — помолился инспектор. Он вытащил револьвер из кобуры, взял электрический фонарик и пошел открывать дверь. И кого это нелегкая принесла так поздно?

За дверью стояли трое контрабандистов, все трое из шайки Хашо: Шинаси, Самед и его, Абдюлхалима, односельчанин Вахаб (для краткости — Хоп).

Дом Абдюлхалима стоял в уединенном месте, на краю махалле Шехрекюстю. Будь у него деньги, он давно уже переселился бы в один из новых доходных домов. Уж туда-то контрабандисты не посмели бы ломиться так нагло. А если бы и заявились, можно было бы разговаривать с ними другим языком.

— Извини, что побеспокоили. Мы хотели бы с тобой потолковать.

— О чем нам еще толковать? Все и так уже говорено-переговорено. Я же сказал: не могу — и баста! Весь задержанный товар и составленный протокол переданы в вышестоящую инстанцию.

— Выслушай нас. Если не возражаешь, мы войдем. Ты уж извини, что потревожили.

— Мой дом — неподходящее место для таких разговоров, Самед-эфенди. Приходите завтра в контору.

— Сперва выслушай. Мы тоже не во дворцах живем. Удели нам минут пять.

Абдюлхалим растворил дверь шире.

— Проходите. Дома одни ребятишки, уроки делают. Проходите, пожалуйста. Запросто, без церемоний.

Никакой гостиной у него, само собой, не было, он провел незваных гостей в небольшую комнатенку, окном к реке. Там стояла застланная тахта с подушками, два стула. На полу — рваные килимы. Окна затянуты выцветшими миткалевыми занавесками.

Абдюлхалим зажег свет.

— У меня тут беспорядок. Не обращайте внимания.

Он пожал руку всем троим контрабандистам. Осведомился об их здоровье. Посмотрел в лицо своему односельчанину.

— Ну а ты как поживаешь, Хоп-эфенди?

— Хорошо, спасибо, Абдюлхалим-агабей. Ты мне все равно что брат родной. В этом деле я человек сторонний. Товарищи пришли, попросили. «Недоразумение, — говорят, — вышло. Ты, — говорят, — из одной с ним деревни. Пойдем с нами. Упросим его, чтобы оказал милость. Пусть нам за отца будет. А уж мы вознаградим его как следует». Зачем же отпихивать счастье, если оно само подвалило? Вот я и подумал: «Птица с птицей всегда споется». И еще: «Звери снюхиваются, а люди сговариваются». Почему бы нам не потолковать еще раз? Должны же мы понять друг дружку! Ты мне все равно что родной. Только я человек простой, а ты высокий пост занимаешь. Как и ты, я тоже за свою родную страну душой болею. Если мы дадим тебе взятку, деньги, слава Аллаху, за границу не уплывут, дома останутся. Ведь мы с тобой земляки. Родились на жаркой Антебской земле. Вся она из края в край орошена кровью героев, здесь их останки. Жаль, что люди перестали любить друг дружку. Одни подались в контрабандисты, другие чиновниками заделались. А ты вот у нас таможенник… Пограничники-жандармы тоже, если разобраться, свои. Наши парни уезжают в Урфу, там поступают в полицию. Тамошние приезжают сюда. Вот и вся разница. Почему же мы смотрим на своих как на чужаков? Почему поступаем с ними как с чужаками? Хорошо ли это?.. Таможенников, сам знаешь, назначает государство. Оно назначает, оно и уволить может. Этот мундир, мой дорогой агабей, не на всю жизнь дается. Могут его и снять…

Абдюлхалим не проронил ни слова, искоса поглядывая на своего односельчанина.

— Чего ты крутишь? — нетерпеливо сплюнул Самед. — Говори прямо и открыто. Столкуемся — хорошо, не столкуемся — дальше пойдем. Лучше бы, конечно, столковаться. Но если они будут стоять намертво, найдем других, посговорчивее. Мало, что ли, людей служат в таможне, полиции и суде! Как в земле разные жилы попадаются, так и среди этих людей разные бывают. А кушать всем хочется, на то у нас и рот.

Кто-то робко постучал. Абдюлхалим открыл дверь. Вошла его жена. В руках у нее был поднос с чайником, стаканчиками, ложечками и сахаром. Поставив все это перед сидящими, она повернулась и ушла. Разливать чай вызвался Вахаб.

— Мы тут с товарищами посовещались, — продолжал Самед, — и решили поднять твой пай, Абдюлхалим-эфенди, до двадцати тысяч. Мой товарищ в таких делах еще новичок, мало предложил. Ну ничего, к пятнадцати тысячам добавит еще пять. Будь он поумней да порасторопней, это дело можно было бы провернуть за пять — десять тысяч. Ну а теперь пусть сам расплачивается. Учти, Абдюлхалим-эфенди, затянуть петлю на нашей шее не так-то просто. У нас есть заступники не только среди депутатов, но и среди сенаторов. Не у нас, так у товарищей наших. Есть тут краснобаи, распинаются: «Высокое общественное служение…» А на самом-то деле что? Кругом ералаш. И в таможне ералаш. О суде и полиции и говорить не приходится. Ты это лучше нашего знаешь. Даже если ты передашь дело вверх по инстанции, мы все равно отмотаемся. Придется только отвалить хороший куш — не двадцать тысяч, а все сорок-пятьдесят. Но тогда ни тебе, ни твоему напарнику Мустафе из Гёксу не перепадет и сорока пара[107]. Посылай протокол хоть в Анкару, хоть в Стамбул — все равно найдем ходы. Денег жалеть не станем. Сколько запросят — столько и выложим. Такое уж это дело — контрабанда: быстро деньги наживаются, так же быстро и уходят. Меня послали товарищи. Предлагают тебе двадцать. Ты уж извини, что мы тебя побеспокоили. Не обижайся на нас, Абдюлхалим-эфенди…

Контрабандисты молчали в ожидании ответа. Пока Абдюлхалим обдумывал, что им сказать, Самед покосился на товарищей:

— Подите гляньте, нет ли за нами хвоста.

Дождавшись, когда они останутся с Абдюлхалимом наедине, он повернулся к нему:

— Поговорим напрямую. Хочешь, я накину еще несколько тысяч? Деньги-то не из моего кармана. Товарищи, я знаю, согласятся. А могу и свои собственные дать. Главное, чтобы дело сладилось.