Александр Бушков - Провинциал, о котором заговорил Париж

• Название: Провинциал, о котором заговорил Париж
• Автор: Александр Бушков
• Издательство: ОЛМА Медиа Групп
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-373-03046-5

Не секрет, что в «Трех мушкетерах» А. Дюма исказил настоящую историю Франции. Александр Бушков перепроверил все факты и описал жизнь мушкетера, опираясь на реальные исторические события времен правления Людовика XIII.

Книга также выходила под названием «Д'Артаньян, Гвардеец Кардинала».

---

— Здесь может быть умысел…

— Прах вас побери, не я вас остановил, а вы меня, болван! — прямо-таки взревел д'Артаньян. — Мне и навязывать условия! Ну? Ладно, ладно, проваливайте отсюда, аббатик, у меня нет времени, и я, чего доброго, постараюсь вас убить моментально…

— Посмотрим, как это у вас получится! — вскричал побледневший Арамис и тоже выхватил шпагу. — Ну, извольте!

Клинки скрестились, последовало несколько выпадов.

— Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! — заорал кто-то из растущей толпы зевак. — Точно вам говорю, это сам знаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?!

Слышавший это краем уха д'Артаньян был несказанно обрадован репликой случайного зеваки — немалая честь быть принятым за легендарного Франсуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшего устраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгим эдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор не завязывал поединка в паре шагов от Лувра…

Но некогда было тешить самолюбие — рассерженный Арамис напирал не на шутку… Д'Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противника повернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодном положении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке у него сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, — вот только гасконцу было не до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутное представление все от того же недостатка образования. Он просто стремился покончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой — он сейчас не имел права оказаться убитым или раненым…

Собственно, они были не в равном положении — за Арамисом стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные мысли, за Францию…

Острие шпаги Арамиса пробило край плаща — но д'Артаньян, молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь повыше локтя.

Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не дай бог, не затянулся, — вдруг Арамис столь же ловко дерется и левой? — д'Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:

— Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…

— Признаю, — нехотя произнес Арамис, зажимая рану левой ладонью и пошатываясь.

— Ну, то-то, — удовлетворенно вздохнул д'Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. — Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку — драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит — ни тогда, в книжной лавке, ни теперь…

— Вообще-то говорят, что бог любит троицу, — процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид несгибаемый и стоический. — Мы еще встретимся.

— Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О вас позаботятся — тут столпилось столько народу… Вот черт!

Д'Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да и некуда — зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко опустивших алебарды. Д'Артаньяну они показались ордой спятивших поваров, накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.

Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукой пробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этой мыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершии длинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой два десятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самое подобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна против такого количества алебард…

Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальник стражи громко распорядился:

— Шевалье, извольте немедленно…

— Ну да, ну да, — проворчал д'Артаньян. — Отдать вам шпагу… Что еще может прийти в голову полицейским крючкам? У вас крайне убогая фантазия, господа… Вечно одно и то же. Вот, держите обе.

Видя, что сражения не предвидится, стражники уперли алебарды древками в землю. Д'Артаньян проводил грустным взглядом обе шпаги, свою и трофейную, перекочевавшие от начальника стражи к какому-то вовсе уж простоватому детине, рыжему, как Иуда. Что поделать, сопротивление было бессмысленно, достаточно вспомнить о Карле Смелом… [28]

Зеваки, ободренные мирным завершением конфликта, вновь сбились в плотную толпу. Кто-то громко объяснял соседям, что это сеньор де Бутвиль, отчаянный бретёр, попытался было превзойти самого себя, но, пожалуй что, перегнул палку…

Д'Артаньян был так озабочен и расстроен, что даже не попытался громко внести ясность — хотя при других обстоятельствах непременно указал бы добрым парижанам на их ошибку.

— Пойдемте, шевалье? — предложил начальник стражи вполне мирно, видя, что пленник не сопротивляется.

— В Шатле или в Консьержери? — осведомился д'Артаньян с недюжинным знанием вопроса.

— В Консьержери, если ваша милость не возражает. Это гораздо ближе, а вам вряд ли есть разница… Даже наоборот, вам от Консьержери выйдет прямая выгода. От Консьержери гораздо дальше до Гревской площади, чем от Шатле, и когда вас поведут на плаху, полчасика дольше будете любоваться божьим светом…

— Что меня всегда привлекало в парижской полиции, — сказал д'Артаньян, — так это ее душевность и доброта…

Глава альгвазилов хмыкнул:

— Я-то что, ваша милость, я грубиян известный, вы еще нашего комиссара не видели, вот где добрейшая душа, нежная, как лилия…

Покосившись на него, д'Артаньян с сомнением покачал головой: он уже имел некоторый опыт общения с парижскими полицейскими комиссарами и добряков среди них что-то не заметил, как ни вглядывался…

Однако вскоре, пройдя под мрачными сводами тюремного замка Консьержери и представ перед комиссаром этого квартала, он готов был в первый момент подумать, что исключения из правил все же возможны. За столом, заваленным неизбежными бумагами, восседал необъятных размеров толстяк, из судейской мантии которого можно было, пожалуй, выкроить два, а то и три одеяния для его собратьев по профессии. Комиссар больше всего напоминал стог сена. Гигантское чрево не позволяло ему сесть к столу вплотную, так что он определенно не мог дотянуться до бумаг. Добродушнейшая физиономия чревоугодника и выпивохи была отягощена тремя внушительными подбородками, а щеки едва ли не лежали на плечах.

Глаза у толстяка оказались огромные, синие, взиравшие на вошедшего с детским любопытством, незамутненно-ясные…

— Фракондель, голубчик мой, душенька, кого вы мне привели? — воскликнул он с мягким укором. — Вернее, что вы мне тут наговорили? Ну какой же это Бутвиль? Шалопайчика Бутвиля я знаю в лицо и не теряю надежды с ним когда-нибудь свидеться, но он, прощелыга этакий, ветреник несказанный, постоянно резвится на чужой территории… Ну да ладно, коли уж привели этого, не уводить же его назад, не отпускать же на все четыре стороны! Еще, чего доброго, опять возмутит тишину и спокойствие наших милых улочек безбожной дуэлью! Уговорили, Фракондель, уговорили, плутишка! Оставляем его в нашем уютном заведении…

— Я бы хотел объясниться… — сказал д'Артаньян, нетерпеливо переступая.

— Хо-хо-хо! — расхохотался добрейший комиссар, так что его щеки и многочисленные подбородки затряслись самым уморительным образом. — Хороший вы мой, душечка, зря вы нетерпеливо этак ножкой по казенному полу постукиваете, словно жеребчик застоялый! Вы уж эти манеры бросьте, ласково вас прошу! Вы к нам завернули не на часок, а на всю вам оставшуюся жизнь… хотя сколько ее там осталось, вашей незадачливой жизни… Снимем сейчас с вас допросик, как полагается, потом придет хмурый такой дядька, сведет вас в подвальчик, сапожки испанские вам наденет и начнет, мерзавец, клинья вбивать, пока от косточек кашка не останется… Ну, а потом, обычным порядком, сведут вашу милость на Гревскую площадь, душевно попросят положить удалую головушку на чурбачок — и тот же дядька топориком вам по шейке ка-ак ахнет! У него это хорошо получается, вы и охнуть не успеете, как душенька отлетит! Имеем навык, знаете, вы у нас и не десятый даже, милый вы наш дворянчик, хо-хо-хо!

— Но позвольте…

— И не просите, и не позволю, хо-хо-хо! — заливаясь жизнерадостным смехом, воскликнул комиссар благодушно. — Ну сами подумайте, бесценный вы мой, как нам поступать с ветрогоном вроде вас, столь бессовестно нарушающим указы о запрете дуэлей, что вступили в строжайше запрещенный поединок под самыми окнами Лувра! Уж не прикажете ли принести вам из ближайшего кабаре бургундского с тушеными голубями, а то и веселых девок кликнуть? Нет, душенька, разговор с вами будет короткий — по накатанной колее пойдете, хе-хе-хе! Хо-хо-хо! Право слово, не дождетесь вы у нас развлечений кроме испанского сапога, честью вам клянусь!