Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

• Название: Едва замаскированная автобиография
• Автор: Джеймс Делингпоул
• Издательство: Амфора. ТИД Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00531-8

Вы молоды, амбициозны, наивны и циничны одновременно. Вы любите женщин, но теорию с практикой пока не соединили. Вы только что поступили в Оксфорд, а на дворе — 1984 год. И открытия, которые вас ждут, вполне могут быть открытиями как восхитительными, так и… э-э… не очень.

Но попробовать стоит.

---

Так и сделаем.

Тук-тук.

Ответа нет. Но внутри слышно тихую музыку.

ТУК-ТУК.

Из приоткрывшейся двери испуганно выглядывает сонный сосед.

— Простите за беспокойство, но я подумал, что нужно познакомиться: я буду жить здесь, в квартире моей двоюродной сестры, несколько месяцев, стало быть, я ваш новый сосед.

— Ну да, хорошо. Привет.

Сзади его о чем-то спрашивает женский голос.

Сосед оборачивается и отвечает:

— Все в порядке, это малый из соседней квартиры. — Он снова поворачивается ко мне: — Во всяком случае, рад познакомиться, — говорит он, собираясь закрыть дверь.

— Еще один вопрос, — спешу я пробормотать, пока голос рассудка не остановил меня.

— Да?

— Наркотики.

— Что?

— Я хотел узнать, нет ли у вас наркотиков.

— Каких наркотиков?

— Тех, что курят. Марихуана. Что-нибудь в этом роде.

— Ты хочешь узнать, нет ли у меня наркотиков, которые я мог бы тебе продать?

— Да, пожалуй. Хотя, возможно, вы мне просто одолжите их.

— Извини, приятель, нет.

— A-а, ну ладно.

Вся эта сцена кажется настолько невероятной, что, вернувшись к себе, я пытаюсь убедить себя в том, что ничего этого не было. Но потом я слышу раскаты хохота из-за соседней двери.

Я даю себе клятву никогда больше не вести себя таким беззастенчивым образом. Но потом вспоминаю, что как раз отсутствие у меня беззастенчивости пару часов назад и привело меня к нынешнему положению, потому что, сядь я рядом с той девушкой, а не за два сиденья от нее, меня бы сейчас здесь не было: скорее всего, я бы вместе с ними принимал участие в оргии с сексом и наркотиками.

Теперь я доведен до отчаяния. Не настолько, чтобы наброситься на «Кампари», но настолько, чтобы проверить слухи, которые ходили в школе: если хочешь прибалдеть, можно покурить тертый мускатный орех или волоконца, которые тянутся вдоль мякоти банана.

Поразительно, но у меня есть то и другое. В ожидании, пока волокна от двух почерневших бананов, догнивавших на холодильнике, подсохнут на плите, я создаю себе соответствующее настроение, достав пластинку «Best of Jimi Hendrix» и прокручивая «All Along the Watchtower» снова и снова, потому что это единственная песня из фильма, которая у меня есть. Потом я выкладываю волоконца вдоль края моих трех листиков, сдабриваю таким же количеством мускатного ореха, как для косяка, и высыпаю туда же содержимое старой сигареты. Et voila.

Получается не так противно, как я опасался. Сладкий и пряный вкус. Ничего удивительного — благодаря мускатному ореху. Мой школьный рецепт догорает после нескольких быстрых глубоких затяжек. Сначала не чувствую ничего, кроме головокружения, вызванного табаком, но постепенно подступают тошнота, потеря ориентации и мучительная головная боль. С головной болью я справляюсь с помощью пары таблеток парацетамола; победить тошноту, которую я объясняю пустым желудком, я стараюсь с помощью остатков несъедобных бананов, извлеченных из мусорного ведра — все равно в таком состоянии я не пойду в магазин за продуктами; а затем я пытаюсь насладиться потерей ориентации, которая кажется многообещающей.

Или я просто выдаю желаемое за действительное?

Думаю, что нет, потому что неожиданно бутылка «Кампари» перестает быть такой непривлекательной, как за полчаса до того. Даже возникает интерес к ней.

Спотыкаясь, я добираюсь до бутылки, открываю крышку и принюхиваюсь к содержимому.

Да. Горько и противно. Совсем как в детстве, когда дедушка, пивший эту штуку, дал мне сделать глоток, и я изумился: «Как ты можешь пить такую гадость?» А он ответил: «К этому привязываешься».

Смотрю на часы на камине. Десять минут седьмого. Еще очень далеко до открытия пабов. Похоже, что выбора нет.

Я бы добавил в вино льда, содовой и лимонного сока, но у меня их нет, а кроме того, не хочется разбавлять эту штуку: нужно выпить ее как можно быстрее, чтобы у вкусовых бугорков не было времени среагировать на этот кошмар.

Буль.

Брр.

Буль буль буль буль.

Брррр.

БУЛЬ.

Уже легче.

БУЛЬ БУЛЬ БУЛЬБУЛЬБУЛЬ БУЛЬ.

Готово.

* * *

Что происходит дальше, не совсем понятно. Я падаю в единственное кресло, радуясь своей сообразительности — не просто сообразительности, но чертовской сообразительности, благодаря которой я одержал победу над темными силами трезвости и сумел действительно… Боже, я совершенно разбит, окоченел, все идет кругом перед глазами, и тут вдруг я чувствую прокисший вкус поднимающейся по горлу и ударяющей в нос блевоты, а в висках начинает жутко стучать. Когда я добираюсь до часов на кухне, отмечая по пути, что ноги плохо слушаются меня, а рубашка вся мокрая и вымазана кусочками пищи, я обнаруживаю, что уже больше одиннадцати часов. Это удар, потому что в паб идти уже поздно, а выпить мне сейчас очень не мешало бы.

Помню, что потом я моюсь в ванне и раздается громкий стук в дверь, который я сначала принимаю за стук в голове, но кто-то действительно стучит снаружи.

— Войдите, — говорю я автоматически.

Это тот тип, который так странно смотрел на меня в магазине.

— Так это ты, — говорит он раздраженно.

— Я.

— Стало быть, ты двоюродный брат Сьюзен.

— Да.

— А она тебя не предупреждала по поводу мытья после десяти часов? Я рано ухожу на работу, а когда гудят трубы, я не могу спать.

— A-а. Извини.

— И еще одна вещь, — говорит он. — Когда в следующий раз полезешь в ванну, подумай: может быть, стоит сначала раздеться.

Я смотрю на себя. Верное замечание.

В рифму к «шлюхе»

Сентябрь 1987

Кв. 3, Сент-Полз-роуд, 88,

Лондон N1

Дорогая Молли!

Как тебе в Йеле?

Но хватит о тебе, потому что поговорить мне хочется о самом себе, и раз никого из моих прочих так называемых друзей нисколько не волнуют мои захватывающие приключения в Лондиниуме, я решил рассказать о них тебе. Не подумай, что непомерная длина моего письма как-то связана с тем, что я пытаюсь написать свой чертов роман или что возникла острая потребность в передислокации.

Что раздражает, когда пишешь роман, так это невозможность просто сесть и быстро набросать его. Я начал писать и сочинил шесть глав, и там были неплохие шутки и хорошие диалоги, и герои были списаны исключительно с людей, которых мы знаем, включая и тебя, — надеюсь, у тебя не будет возражений: я просто рассказал о твоем доме и о тебе в общем плане, но не о твоих взглядах и чертах характера, а сексуальные сцены не слишком откровенны. Ну, если подумать, то, конечно, откровенны. Чертовски откровенны. Но может быть, они с пользой напомнят о том, какую страшную ошибку мы наверняка совершили бы, если бы осуществили свое намерение сделать что-то такое, о чем можно пожалеть.

Что касается той части моей карьеры, которая не связана с писательством, то ее начало выглядит еще хуже. Прежде всего, состоялась моя беседа с этим жутким снобом в «Харперз энд Куин», с которым ты, должно быть, близко знакома, поэтому не называю его имени. На нем был дорогущий костюм, и я представляю, как он, глядя на то, во что был одет я, думал: «Я полагал, что, окончивший Оксфорд и с фамилией как у графа Эссекского, этот Джош Девере окажется молодым щеголем, но вижу, что он — полная деревенщина». После чего он лишился чувств, и его отхаживал нюхательной солью какой-то клеврет в напудренном парике.

Последний гвоздь в мой гроб, видимо, забил ответ на его вопрос о моих пристрастиях в архитектуре. Как ты знаешь, я крупный эксперт в этой области и очень ей интересуюсь. Правильно, наверно, было бы выдать что-то вроде «ах, обожаю великолепные аркады моего несравненного Крайст-Черча». Вместо этого я начал что-то болтать о своем увлечении Латьенсом, о котором ничего не знал, пока в метро мне не попалась в «Ивнинг стэндард» статья о каких-то его постройках, и я решил, что таким способом покажу знакомство со злободневными темами. «А, Лутьенс», — произнес он презрительно, как будто я только что сообщил ему, что больше всего мне нравятся здания, построенные из дерьма. Я также заметил, что он произнес «лут», в рифму со «шлюхой», тогда как я говорил в рифму с «сажей», считая его голландцем.

Конечно, мне нужно было назвать георгианскую архитектуру. Это я теперь знаю, потому что когда пошел на свое второе интервью в «Спектэйтор», то там сзади на стенке был текст в рамочке, где говорилось о том, что георгианская архитектура — единственная правильная и подлинная форма для лондонских зданий. Или какая-то еще подобная чушь. Сути разговора я не помню, потому что после слов: «Вы понимаете, что у нас нет вакансий?» — я потерял интерес к беседе.

Впрочем, припоминаю самый конец. Он спросил, какие у меня есть идеи относительно возможных статей. Я ответил, что по моим сведениям журналистам-новичкам не рекомендуется делиться своими идеями с редакторами, потому что довольно часто те поручают писать эти статьи другим, более опытным журналистам. Мне казалось, что это было лучше, чем признаться в отсутствии каких-либо идей, а кроме того, я думал произвести на него впечатление прямотой и честностью. Ответом был его слабый смех. Как будто я оскорбил его лично.