Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

• Название: Едва замаскированная автобиография
• Автор: Джеймс Делингпоул
• Издательство: Амфора. ТИД Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00531-8

Вы молоды, амбициозны, наивны и циничны одновременно. Вы любите женщин, но теорию с практикой пока не соединили. Вы только что поступили в Оксфорд, а на дворе — 1984 год. И открытия, которые вас ждут, вполне могут быть открытиями как восхитительными, так и… э-э… не очень.

Но попробовать стоит.

---

Джеймс Делингпоул Едва замаскированная автобиография

Все рассказчики врут.

Б. С. Джонсон

«Не слишком ли вы молоды, чтобы писать мемуары?»

Спрячься в раковину

У моего первого в жизни косяка привкус сосисок: нежных, из сверхтонко помолотой бракованной свинины и говядины, того сорта стопроцентных копыт с яйцами, которые мамочки покупают в магазинах замороженных продуктов для угощения на детских праздниках. От таких тянет блевать.

Как сейчас. В раковину, в которую только что помочился Нортон. (Мерзкая привычка, которую я скоро усвою сам, поскольку в ближайшую уборную нужно спускаться на два лестничных пролета).

— На эту дурь можно положиться, — говорит он незадолго до того, как это происходит.

— Меня тошнит.

— Сделай еще затяжку, — говорит он, — почувствуешь себя лучше.

Я чувствую, что лучше не будет. Перед глазами у меня все катится, желудок в состоянии свободного падения, и остатками ума я репетирую трехсекундный бросок от кровати до манящей фаянсовой раковины. В очень замедленном темпе.

Но разве я могу сказать «нет»? В конце концов, это «исторический момент». В одном ряду с первой недозволенной выпивкой (паб «Dirty Duck», поездка со школой в Стратфорд в 1981-м), первым поцелуем (Уэнди, Крит, 1980-й), первой самостоятельной поездкой на автомобиле (Бромсгроув, 1982-й) и первым настоящим половым актом (?) (!!).

Понятно, что никто не хочет, чтобы его первый в жизни опыт с наркотиками оказался неудачным. Так же как не хочется, чтобы первый настоящий половой акт ознаменовался вопросом «он уже там?» и сокрушительным ударом «и это все?». Поэтому приходится упорно продолжать с этим дрянным, с привкусом сосисок, окурком. Затягиваешься еще глубже, улыбаешься тошнотворной улыбкой, напоминающей вступление кларнета в «Even In The Quietest Moments» группы Supertramp, которую ты неосмотрительно завел в качестве музыкального фона, и повторять себе: «Мне хорошо! Мне хорошо! Мне хорошо — нетнетнетясейчаскажется…»

— Ну как, лучше? — спрашивает Нортон.

Я хочу согласно кивнуть, но моя голова у меня между ног, и в любом случае это было бы ложью. Мне не стало лучше, я чувствую себя ужасно, но по-другому: смесь неприятных ощущений после рвоты (кисло в носу, режет в горле) и полного разочарования. Эта штука, решаю я, совсем не то, что они нам обещали.

Нортон воспринимает это как сигнал к тому, чтобы свернуть еще одну сигарету — «забраться повыше», как говорят у нас, опытных наркоманов.

Мне приходит в голову, что хорошего в этом жалком опыте только и есть: терминология, ритуал, ожидание.

Нортон укладывает, как полагается, папиросную бумагу Ризлас (один листок снизу, два сверху — старательно отмечаю я).

Нортон разворачивает фольгу, в которой оказывается красно-коричневая масса размером с горошину. (Здорово! Ты видишь? Ты видишь? Хороший товар!)

Нортон подпаливает массу — маслянистый дым, запах сарделек — и раскрашивает ее вдоль бумажного желобка.

Нортон пробегает языком вдоль всей своей сигареты, так что — нет, ну он просто артист! — табак аккуратно высыпается в форме сигареты.

— Сделаешь мне чинарик? — спрашивает он.

— Что сделать?

— Дай мне вон ту бумажку, — говорит он.

Он показывает на мое драгоценное приглашение на вечеринку с выпивкой для первокурсников в «Союзе», где я встречу своего Себастьяна, обращу на себя общее внимание и свяжу жизнь с самой прелестной и умной старшекурсницей, прежде чем поселиться в своем обширном сельском имении и написать Великий английский роман о своей молодости, проведенной с самыми яркими молодыми дарованиями со времен Брайана Хауарда и Ивлина Во.

Нортон берет белую карточку. С испугом и восторгом одновременно я слежу за тем, как он отрывает от нее уголок и сворачивает в трубочку.

Теперь дело за малым. Всего несколько операций — нет, это толково! понятия не имел, что в зажигалках Clipper есть трамбовка для табака! — и мы приехали. Через мгновение я поймаю действительный, настоящий, высокий кайф!

И вдруг ты его ловишь. И не испытываешь удовольствия. И понимаешь, что предварительные ласки — единственно стоящее в этой процедуре с наркотиками. Все остальное — сплошное разочарование.

Если только нет еще какого-нибудь важного внешнего аспекта, о котором ты пока не знаешь. На всякий случай нужно затянуться этим вторым косяком — обращаю внимание на крутую терминологию.

И действительно, тошнота немного проходит. Теперь я просто чувствую…

Я чувству…

Хм.

— Слушай, правда чертовски хорошая музыка на этом альбоме? — спрашиваю я.

— Мм, — говорит Нортон.

— Нет, в самом деле. Просто фантастическая. Нет, до «Crime of the Century», конечно, не дотягивает, но все же. Я могу сыграть на рояле этот кусочек, «Fool’s Overture».

— Круто.

— Ты просто поддакиваешь мне.

— Меня несет вверх.

— Хиппи, — говорю я.

— Rich. От фанатов Supertramp, — говорит он.

— Supertramp — это не хиппи, по-моему.

— Это не Joy Division.

— Но ты ведь не любитель Joy Division? Тот тип в школе — помнишь, на год старше нас и с лягушачьей кожей? — любил Joy Division. Ты что, хочешь стать таким, как он?

— Чушь. Он был круче, чем мы могли понять.

— Ладно. Какую музыку тебе завести?

— Supertramp будет нормально, — говорит он.

— Jethro Tull? Focus? Bowie?

— A Smiths у тебя есть?

— Пока нет.

Нортон смеется.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Типичный для тебя ответ.

— Что ты имеешь в виду?

— Круто, Джош, круто. Ты становишься параноиком.

— Я не становлюсь параноиком.

Нет, он прав. Моя коллекция музыки — дрянь. Наркоту я не переношу физически. А теперь мой лучший друг указывает на какой-то ужасный недостаток характера, о котором мне ничего не известно.

— Я ничего плохого не имел в виду, — говорит Нортон. — Просто ты хочешь иметь все.

— Ну да. Что в этом плохого?

— В этом ничего плохого. Я просто заметил. Это как твои ботинки…

Я смотрю на свои ботинки. Мои толстые коричневые башмаки «Алан Макафи», купленные перед поступлением, потому что я прочел в «Справочнике слоун-рейнджера», что молодому и элегантному оксфордскому старшекурснику они требуются по этикету. Ботинки, которые под действием паранойи, вызванной марихуаной, и насмешливого взгляда Нортона начинают казаться мне очень похожими на те, которые демонстрировал герой «Мистера Глупца» Роджера Харгривза.

— …и вельветовые брюки, — говорит он.

Они не из Hackett — и обратите внимание, какое тщательное внимание я уделяю историческим деталям, потому что Hackett тогда еще не существовало, — а из магазина в пассаже Burlington.

— …и рубашка… — говорит он.

Viyella. М & S.

— …Я хочу сказать… Понимаешь, ты не носил такие вещи в школе, — говорит он.

— По вполне очевидным причинам: я полагал, что в школе мы должны были носить форму.

Нортон смотрит на меня насмешливо-проницательно.

— Джош. Ты ведь из Бирмингема.

— Я живу — как тебе должно быть хорошо известно, потому что ты там неоднократно бывал, — не в самом Бирмингеме. В Оулд Ректори. Там большой сад. Кругом поля. Где пасутся лошади и живут лисы. Извини меня, раз мы заговорили о неубедительности новых образов, то я вспоминаю, что, когда мы виделись в последний раз, ты был блондином.

— Стало быть, ты признаешь, что твой новый образ неубедителен, — говорит он.

— Более убедителен, чем если бы я превратился в какого-нибудь придурковатого студента-левака и стал разрушать систему, крася волосы в черный цвет и выступая за переименование бара колледжа в Зал Манделы.

— В моем колледже это уже сделали.

— Ну, в Крайст-Черче так не поступили и не поступят. Именно поэтому я поступил сюда и не пошел в твой грязный сарай для велосипедов. Класс. Традиции. Стиль. Вот для чего идут в Оксфорд.

— А не ради травки, секса или образования?

— Ну да, ради первых двух.

— Но именно об этом я и говорю. Это настолько типично для тебя. Ты хочешь курить травку и ходить в твиде. Ты хочешь ходить с важным видом, как золотая молодежь, и спать с женщинами.

— Золотая молодежь тоже спит с женщинами, как ты понимаешь. Для чего, по-твоему, существуют секретутки? Но я — не золотая молодежь…

— А кто ты?

— Я — это я. Как ты сказал. Я сам. Я сам. Я сам. Я хочу любить Supertramp и хочу любить Smiths. Я хочу быть крутым и элегантным. Хочу принимать наркотики и пить Krug в клубах Assassins, Buller и Loder и прочих сообществах, в которые желаю вступить. Я хочу трахаться. Это похоже на действие алкоголя? Бывает ли, например, после этого кошмарное похмелье, когда вспоминаешь все, что говорил накануне, и думаешь: «Боже мой, какая я дрянь», — потому что если это так, мне лучше замолчать. Потому что я рассказываю тебе об этом только потому, что ты мой друг. Никому другому я этого не рассказал бы. По крайней мере, мне так кажется. Я понимаю, что у меня здесь есть некоторые проблемы. Не то чтобы это было реальной проблемой, потому что я могу очень мило и откровенно рассказывать о себе — даже тем, с кем только что познакомился. Но иногда я жалею, что так поступаю. Во-первых, я выглядел бы гораздо солиднее. Потому быть крутым — это и значит не слишком раскрываться. Никогда не показывать своих эмоций. Как ты. Потому что, как… — черт, вот что делает эта штука: заставляет говорить такие вещи, как «как». Теперь я начну говорить «старик». Старик. Хе-хе-хе — нет, ты знаешь, как это бывает, когда встречаешь на вечеринке кого-нибудь, кто весь — сердечность, открытость и дружелюбие. «Чудесный малый, — думаешь ты, и в то же время: — Нет, ни к чему заходить дальше, потому что я знаю, что он собой представляет». А с другой стороны, встречаешь кого-нибудь не слишком приветливого, замкнутого и думаешь: «О! В этом малом есть глубина. Очаровательно. И очевидно, что я его не интересую», — и он становится тебе еще более интересен, потому что тогда стараешься доказать ему, как ты интересен, и понравиться ему, поэтому гораздо больше стараешься перед такими, как ты, чем перед такими, как я, и у тебя оказывается больше друзей. Как ты считаешь?