Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии

• Название: Капитан полевой артиллерии
• Автор: Сергей Карпущенко
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00752-8, 5-300-00753-6 (т. 1)

В романе «Капитан полевой артиллерии» описывается один из почти забытых эпизодов времен первой мировой войны: оборона неприступной крепости Новогеоргиевск. Главный герой, капитан полевой артиллерии Лихунов, попадает в немецкий плен, где начинает вести дневник, в котором находят отражение не только картины обороны крепости и жизни русского офицера в плену, но и размышления о смысле жизни, о вере, о том, что же такое война и кому она нужна…

---

– Значит… эта… ручка вниз… и на себя тянуть…

Ответ был правильным, но неуверенность Фомина заставила фельдфебеля засомневаться в его знаниях. Он покрутил своей небольшой головкой и, наклонив ее к погону, спросил:

– А что ты, Фомин, станешь делать, если опосля спуска курка выстрела не было? А?

Всем стало очевидно, что ответа Фомин не знает. Сибиряк стоял и смотрел на казенную часть орудия, будто выискивая подсказку. Протянул большую, крестьянскую лапу к затвору, потрогал за ручку.

– Ну, не ведаешь? – приготовился браниться фельдфебель, что делал не по злобе, а из соображений лучшего устройства службы.

– Не знаю, господин фельдфебель, – вздохнул Фомин.

– Ах ты, сучара! – взвизгнул фельдфебель, полоснув виноватого давно заготовленным ругательством. – Как не знаешь? Я ж сам вас, дурней, наставлял?

Лихунов, нахмуренный, злой, прошел к орудию.

– Как же ты не знаешь, паразит? – усилил негодование фельдфебель, увидев командира дивизиона. – Рази не я тебя учил, что ежели опосля спуска выстрела не воспоследовало, то надо предохранитель назад оттянуть, взявшись за его колечко? Где, где колечко это? Показуй!

Фомин, взволнованный вконец, трясущейся ладонью трогал детали затвора и не мог найти кольцо предохранителя. Лихунов, очень желая не выказать раздражения, спросил, обращаясь ко всем:

– Так, кто еще не знает, где располагается предохранитель? Поднимите руки, и не бойтесь, не бойтесь, никого наказывать не буду.

Вначале поднялась одна робкая рука, потом полезли вверх еще пять.

– Ну а все остальные, как я полагаю, знают? – потеплел голос Лихунова, которому понравилась честность подчиненных.

– Знаем, – пробасил кто-то. – Дураки одни не знают, где колечко энто.

Другой голос поспешил заверить Лихунова:

– Не боись, ваше высокоблагородие, мы уж подучим тех – будут знать и затвор, и камплесары, и накатники. Подтянем несмышленых. Они ж недавно в батарее. Толще… в руках ничего не держали.

Все дружно загоготали. Смеялись даже те, о ком шел разговор. Лихунов тоже улыбнулся, но когда хохот утих, громким, взволнованным голосом обратился к артиллеристам:

– Братцы, недавно мы с вами на Карпатах отражали атаки австрийцев, и скоро нас снова ждут бои, тяжелые, жестокие, потому что германцы, с которыми придется нам драться, сильные, упрямые и беспощадные враги. Нас послали сюда, чтобы помочь защитить эту крепость, являющуюся оплотом, опорой для армии всего Варшавского района. Драться мы будем не за этими высокими стенами, а на передней линии, возможно, плохо укрепленной. Знаю, что присягу свою вы не нарушите, за царя и отечество умрете с радостью, но разве смерть ваша будет исполнением долга воинского? Нет, вначале должны вы нанести врагу России тяжкий урон. Для этого же как можно выходить на позицию, не зная своего оружия? Уже тем нарушаете вы присягу, что являетесь недостаточно готовыми к сражению, и сегодняшнее занятие ваше меня, признаюсь, раздражило. Как может артиллерист не знать орудие? – Лихунов замолк, обвел взглядом притихших канониров, которые, чувствуя свою вину, молчали тоже. И закончил жестким тоном приказа: – Завтра вечером я лично проэкзаменую каждого в дивизионе. Не ждите снисхождения…

Он двинулся через толпу спешивших посторониться артиллеристов к воротам цейхгауза, чтобы посмотреть на то, как хранятся пушки, и уже в самом помещении, прохладном, полутемном, где пахло ружейной смазкой, его остановил голос канонира Левушкина:

– Ваше высокоблагородие, обратиться разрешите.

Лихунов остановился:

– Ну чего тебе?

Левушкин, болезненное лицо которого в полумраке цейхгауза выглядело лицом умирающего от тяжкого, давнего недуга, протянул Лихунову какой-то мятый листик газетной бумаги с оторванным углом:

– Ваше высокоблагородие, вот гляньте, что сегодня дневальный у нас в казарме нашел. Не знаем, что и думать.

Лихунов принял из рук канонира листок, приблизился к отворенным воротам цейхгауза и стал читать неяркий, мелкий шрифт. Это была прокламация, в которой грамотно и живым, доходчивым языком объяснялось солдатам, что война, развязанная милитаристами, нужна лишь угнетателям рабочего класса, потому что несет капиталистам возможность заработать миллионы ценой чужой крови. Неизвестный автор призывал солдат отказываться идти в бой, брататься с неприятельскими солдатами и готовиться к тому, чтобы повернуть оружие в сторону тех, кто погнал их на войну, совсем ненужную рабочим и крестьянам. Заканчивалась прокламация призывом к пролетариям всех стран объединяться.

Лихунов прочел прокламацию дважды. Серьезно политикой он никогда не интересовался, о мнениях разных партий по поводу войны знал лишь смутно, листовка подписана не была, поэтому определить, какой организации принадлежит авторство, Лихунов не мог. Однако он понял очень хорошо, что призыв прокламации брататься с врагами и отказываться идти в бой – это предательский призыв, ведущий к разложению армии и, значит, к поражению. Лихунову вспомнились слова Развалова о необходимости эвакуировать гарнизон Новогеоргиевска, которые так раздражали его, и злоба, некрасивая, жгучая, не стесняемая разумом, заполыхала в нем.

– Это тебе сам дневальный передал? – дрожащим голосом спросил он у Левушкина.

– Нет, не он, – испугался канонир. – То мне Федюшкин передал.

– А ему кто? Дневальный?

– Нет. Федюшкину бомбардир какой-то, не знаю кто.

– Сколько, полагаешь, человек прочло… эту дрянь?

Левушкин посмотрел на Лихунова, не зная, врать или говорить правду.

– Ну же, ну! – схватил его за плечо Лихунов.

– Да точно кто ж вам скажет, – совсем оробел Левушкин, и уже жалел о том, что подошел с листовкой к дивизионному. – Полбатареи, может, или меньше…

Лихунов замялся.

– Ну… а вслух говорили о прокламации? Обсуждали? Какие мнения были?

– Да так, кое-кто вякал…

– Что, что говорили? – горел нетерпением Лихунов.

– Да болтали, что надо бы прежде поглядеть на рожи германцев, прежде чем брататься, какой там из него еще брат получится.

– А еще что?

– Да больше ничего, вашесыкородие. Так, посмеялись, да и на самокрутки листы энти отправили.

– Значит, не одна прокламация была.

– Нет, много.

Лихунов закусил губу в сильном раздумье.

– Ты вот что, Левушкин. Помнишь тот разоренный костел с иконами изрезанными?

– Как не помнить, ваше высокоблагородие, – нахмурился канонир.- До смерти мерзости такой не забуду.

– Ну так вот, всем, всем товарищам своим расскажи, что ты видел там. Про иконы расскажи, про дерьмо у алтаря, про ризы содранные. Расскажи, что все это сделали германцы, немцы, с которыми прокламация мириться предлагает, да не только мириться, но и брататься. Понял ты меня? – и снова схватил Девушкина за плечо.

Канонир посмотрел на дивизионного взглядом, полным слез, и прошептал:

– Все им расскажу, ваше высокоблагородие. В своей батарее и в других тоже. Да я уж и рассказывал. Антиллеристы очень германца за пакость такую ругали. Думаю, не пойдем мириться с гансиками. Бить их будем бесщадно. Верьте уж нам.

– Вот и хорошо, Левушкин, вот и хорошо. А если ты у кого другие листовки увидишь с содержанием подобным, то мне о том незамедлительно скажи. Особенно же, если кого прокламации распространяющим увидишь, мне доложи. Не бойся, я тебя не наушничать, фискалить прошу, а как подобает честному воину поступить требую. Сам понимаешь, нельзя нам с германцами мириться. Никак нельзя. Понял ты меня, Левушкин?

– Понял, вашесокоблагородие, – кивнул растроганный канонир.

– Ну вот и хорошо, а теперь иди. Тому, кто слабо знает пушку, орудие изучить помогай.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – вяло вздернул Левушкин к фуражке растопыренные кривые пальцы и вышел из цейхгауза. А Лихунов, переживая новость, обошел помещение, был придирчив к ответственным за хранение орудий чинам и хмур.

Потом он снова пытался добиться аудиенции у начальника крепостной артиллерии и был принят после того, как прождал в приемной генерала целый час. Римский-Корсаков, едва ли не дряхлый старик, принял его сухо, выслушал рапорт Лихунова невнимательно – разглядывал какие-то литографии,- на просьбу капитана подыскать для должности командира дивизиона другое, более подходящее лицо ответил предложением подождать – более подходящих лиц в крепости пока не было ввиду нехватки кадровых офицеров. На вопрос Лихунова, когда дивизион будет переведен из крепости на передовую линию, Римский-Корсаков удивленно поднял брови и, пожевав тонкими старческими губами, заявил, что пока не видит надобности в присутствии дивизиона на передовой.

– Но ведь нужно подготовить позиции к бою, – упрямо сказал Лихунов, на что генерал ответил:

– Голубчик мой, наши передовые позиции так хорошо оборудованы для действия полевой артиллерии, что в случае необходимости вам лишь придется занять указанные места и стрелять, стрелять, стрелять.