А. Махов - Микеланджело

• Название: Микеланджело
• Автор: А. Махов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014

Микеланджело Буонарроти (1475—1564) по праву считается одним из величайших гениев мирового искусства, достигшим в своем творчестве не только пределов мастерства, но и высочайших вершин духа. Подобно другим титанам итальянского Возрождения, он проявил себя в самых разных областях — скульптуре, живописи, архитектуре, поэзии. Его долгая жизнь не была лёгкой: сложный характер и бескомпромиссность натуры лишили его друзей, наделив множеством врагов и завистников, чья клевета ещё много веков пятнала его имя. Среди множества исследований, правдиво рассказывающих о судьбе и творениях великого мастера, одним из самых заметных обещает стать его новая биография, написанная Александром Маховым — историком итальянской культуры, переводчиком на русский язык поэтических творений Микеланджело, которые предстают в этой книге не менее значимой частью его творческого наследия, чем всем известные живописные и скульптурные шедевры.

---

— У каждого из нас свои заботы, — принялся объяснять Гонзага. — Ужель вам мало светового дня? Смеркается. Какая тут работа?

— Не вам, любезный, поучать меня. В Сикстине я не потерплю обмана и не держу вас боле, кардинал. Ступай и ты, дель Пьомбо Себастьяно!

— С каких-то пор помехою я стал? — недовольно спросил тот.

— Об этом знаешь ты и сам прекрасно, вбивая между мной и папой клин.

— Помощником хочу я быть.

— Напрасно. Я смолоду работаю один.

— Друг другу надо помогать, — угрюмо промолвил дель Пьомбо.

— Мы квиты. Тебе я помогал, как никому. Мои рисунки все тобой забыты?

— Обидно мне. Попрёки ни к чему.

— С твоей обидой зависть неразлучна, а потому тобою движет зло, которое с искусством несозвучно. Так знай, оно не просто ремесло, но и порывов добрых побудитель.

— Так вот как ты заговорил, непогрешимый мудрый наш учитель!

— Оставь. Учить желанья нет и сил. С самим собою разобраться впору.

Тогда дель Пьомбо решил ударить побольней, зная о его неприязни к знаменитому литератору:

— Прав Аретино, что в кругу друзей тебя подверг жестокому укору…

— О нём напоминать мне здесь не смей!

— Уж больно ты заносишься, приятель. А чем же плох отважный «бич князей», прославившийся всюду как писатель? Но кровью руки он не обагрил…

— Несчастный, убирайся вон отсюда, пока тебя взаправду не прибил, как подлого двурушника. Иуда!

К дель Пьомбо подошёл Урбино.

— Чего стоишь? Вот Бог, а вот порог — иль пришибу без шума и огласки.

— Попробуй тронь! — ответил тот, ретируясь. — Тебя пора в острог.

Они остались одни в капелле.

— Поставь мне на леса свечу и краски, — приказал Микеланжело. — Известка не усохла ли? Проверь.

— Она свежа, — заверил Урбино, — раз в полдень слой положен.

— Иди домой. Закрой плотнее дверь. Сейчас я говорить не расположен — мне надо одному побыть в тиши.

— Но, мастер, я…

— Ступай! Иль быть нам в ссоре, — и он по ступенькам поднялся на леса.

Взяв лежащую там палитру и кисть, он никак не мог приступить к росписи — настолько стычка с дель Пьомбо его вывела из себя. Он задумался. Если разобраться, он чужаком живёт в своей отчизне, где мерзка и глумлива мира суть. Судьбою поднят он на дыбу жизни, и нескончаем на Голгофу путь…

Пока он размешивал краски на палитре, в голове роились грустные мысли: «От прытких палачей невольно взвоешь, а клевета, как оспа, на лице. Её ничем не ототрёшь, не смоешь, и в гроб сойдёшь с позором на челе».

Выбрав нужный тон, он вплотную подошёл к стене.

— А судьи кто? — прозвучал гулким эхом его вопрос в тишине. — Подлецы с ворами. Им наизнанку душу подавай, чтоб в ней копаться грязными руками.

Нет, он ещё с ними поборется, и в его сознании мелькнула дерзкая мысль…

— Стена, посыл последний принимай!

Быстрыми мазками он принялся писать автопортрет: содранная кожа в виде лица-маски, выражающей боль и страдание. Этот странный автопортрет он пририсовал к левой руке святого Варфоломея, в котором легко узнаваем главный клеветник Аретино с характерным лысым черепом.

Стало темнеть, и пришлось зажечь свечу. Отойдя на шаг от стены, чтобы получше разглядеть написанное, Микеланджело перекрестился и произнёс вслух, словно разговаривая с самим собой:

— Прости, Господь, что, упредив решенье, себя заране поместил в аду. Мне не дождаться часа искупленья — я был не раз с тобою не в ладу.

Спускаясь вниз, он оступился. От резкого движения голова пошла кругом, и свеча выпала из рук. В кромешной темноте послышались шум падения и стон. Резко распахнулась дверь, и в освещённом проёме возникла фигура Урбино. Увидев распластанного на полу мастера, он закричал:

— Врача! Он в папской был опочивальне.

Вбежала стража с фонарями. Урбино склонился над Микеланджело, стараясь понять, что с ним.

— Я только вышел, дверь слегка прикрыв. Ужели всё, и вот конец печальный?

От лежащего на полу Микеланджело послышалось бормотанье:

— Пришла за мной…

— Он что-то шепчет. Жив! — радостно закричал Урбино.

Вбежал доктор Ронтини.

— Всем расступиться! Больше света! Тише, — и он нагнулся над лежащим мастером. — А кости целы, хоть удар силён. Хрип, пена изо рта, пульс еле слышен. Буонарроти!

Доктор привстал:

— Без сознанья он. Соорудите из плащей носилки!

— Домой не донести его живым, — запричитал Урбино. — О Господи, трясутся все поджилки!

Обернувшись к стражникам, Ронтини приказал:

— В соседний зал несите! Там решим. Приподнимайте очень осторожно!

Стража вынесла мастера из капеллы, высоко подняв на руках, словно воина с поля брани.

Тронув Ронтини за рукав, Урбино указал ему на стену:

— Глядите, доктор! Вон портрет его.

Ронтини подошёл поближе.

— Непостижимо! Господи, как можно так вывернуть себя же самого? Какая сила самобичеванья и боль за грешный мир в чертах лица! — Ронтини перекрестился. — Дай Бог, чтоб людям странное посланье не стало бы последним от творца.

Узнав о случившемся, в капеллу вбежали взволнованные придворные.

— Самоубийство иль несчастный случай? — спросил Гонзага.

— Да говорите, доктор! — взмолился Бьяджо. — Страх какой.

— Я верю в организм его могучий, и передайте папе — он живой.

Но тут Урбино не выдержал:

— Чего раскаркались, воронья стая? Он всех вас, сволочей, переживёт!

К нему подошёл дель Пьомбо:

— Тебя, брат, укусила муха злая?

— С кем разговариваешь, обормот! — возмутился Гонзага.

— Вы довели его до исступленья своим паскудством, сукины сыны!

Кардинал в ответ пожал плечами:

— Он пьян или объелся белены.

Стараясь его успокоить, дель Пьомбо по-дружески посоветовал:

— Чего ты распаляешься, приятель? Оставь свой неуместный дерзкий тон.

Но Урбино не поддался на уговоры:

— Сюда лишь папа, наш работодатель, имеет доступ. Вы, мерзавцы, вон! — и он схватил железный прут. Увидев, что малый готов от угроз перейти к делу, все поспешно покинули капеллу.

* * *

Дома, придя в себя, Микеланджело никого не хотел видеть. Но с помощью толкового Урбино доктору Ронтини удалось через окно проникнуть в спальню мастера и уговорить принять кое-какие успокаивающие лекарства. Дело-то было серьёзное, поскольку шестидесятишестилетний художник упал почти с десятиметровой высоты на каменный пол. К счастью, не был повреждён тазобедренный сустав. Но удар был столь силён, что вызвал нарушение внутренних органов и перелом берцовой кости, приносящий нестерпимую боль. Пришлось наложить на сломанную ногу шины.

Друзья окружили его вниманием и заботой, а от папы то и дело появлялся посыльный с гостинцами и пожеланием скорейшего выздоровления. Он изо дня в день ждал появления Виттории, приказав Урбино навести в доме чистоту и порядок. Но маркиза Колонна не смогла, видимо, преодолеть сословные предрассудки. Навестивший его вездесущий португалец де Ольянда рассказал, что она денно и нощно молится о нём и его выздоровлении. Он был благодарен ей за поддержку в трудную минуту и передал с гостем посвящённый обожаемой донне мадригал, который сочинил в дни болезни:

То спотыкаясь, то вовсю хромая,
Я меж грехом и благостью мечусь
И о душе пекусь.
Иссякли силы — сердце охладело.
Слепой и ковыляя,
С прямой стези сбиваюсь то и дело.
Вот лист бумаги белой.
Так подскажи, о донна, те слова,
Чтоб не обманом — правдою дышать,
Соблазн отринув смело,
А подлая молва
Остаток дней не сможет омрачать.
О, если б только знать,
Какую участь мне готовит небо,
Раз никогда я праведником не был? (162)

* * *

В Сикстинской капелле были убраны леса и шли последние приготовления, чтобы достойно представить миру новое творения Микеланджело. Но сам художник устранился от суеты, связанной с подготовкой к открытию.

Торжественное освящение фрески состоялось на Рождество 1541 года в присутствии коронованных особ и знатных гостей, прибывших из разных стран. На следующий день доступ в капеллу был открыт для широкой публики, напор которой с трудом сдерживала швейцарская гвардия, облачённая по такому случаю в новую униформу, пошитую по рисункам Микеланджело.

В те праздничные дни в доме Виттории Колонна, выходящем фасадом на улицу, которая вела к соборной площади, собрались её знакомые.

— Толпа не убывает. Что за люди! — с возмущением промолвил Пол, отойдя от окна. — Безумцы — всех бы в сумасшедший дом.

— Наплыв в Сикстину ещё больше будет, — заверила Джулия Гонзага. — Молва сейчас растёт как снежный ком, и вряд ли холод пыл толпы остудит.

Пошевелив кочергой угли, Пол расположился у камина.

— Мы, Джулия, прервали ваш рассказ.

— Так что там после мессы приключилось? — поинтересовалась хозяйка дома.

— Когда открыли фреску напоказ, молчанье гробовое воцарилось. Едва похвал начался робкий хор, как папа Павел весь преобразился, и радостью его зажёгся взор. Но автор как сквозь землю провалился.