Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

• Название: Большая Охота. Разгром УПА
• Автор: Георгий Санников
• Издательство: ОЛМА
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2002
• ISBN: 9785224033119

Автор книги четверть века проработал в органах государственной безопасности, участвовал в работе по ликвидации остатков вооруженного бандитизма на территории Западной Украины. Книга рассказывает о националистическом движении ОУН, о многолетнем кровавом противостоянии на Украине, где шла необъявленная гражданская война, унесшая более сотни тысяч жизней с обеих сторон. Автор дает откровенные оценки политическим событиям прошлого, участником или свидетелем которых был сам автор, и интерпретирует их с позиции сегодняшнего дня.

---

«Небось, военную форму привык носить, — подумалось Куку. Ишь как тянется перед крепышом. И ручки по швам держит. Конечно же, крепыш старше его по званию, да и по возрасту намного старше».

— Я ушел, — сказал Птушко и быстрым шагом вышел в коридор.

Новый сотрудник с важным видом уселся на место ушедшего. В комнате вновь воцарилась гнетущая тишина, прерываемая покашливанием Кука и выдохами табачного дыма закурившего папиросу молодого человека. В комнате было накурено. Дым медленно выходил в открытую форточку. Прошло несколько томительных минут. Они смотрели друг на друга и каждый внимательно изучал своего визави. В сидевшем за столом чекисте все излучало молодость и энергию. Вот он резко встал и, не спуская глаз с сидевшего напротив у стены Кука, стремительно пересек кабинет, подошел к зарешеченному с внутренней стороны большому окну, распахнул его, зафиксировав створки крючками. Так же стремительно вернулся к своему месту. Он явно напускал на себя строгость, стараясь придать лицу соответствующее выражение. Еще не приобретший суровую мужскую строгость рот с припухшими по-юношески губами выдавали в нем весельчака и насмешника. В глазах его, пристально рассматривающих Кука, мелькали озорные искорки. Он с нескрываемым интересом и довольно откровенно рассматривал Кука.

Так, спустя несколько месяцев, описывал нашу встречу в следственном корпусе Лемиш, рассказывая свои первые впечатления обо мне.

Начальник отдела послал меня подменить Бориса Птушко на время вызова его для доклада к руководству. Мне повезло: в этот момент никого из допущенных к работе с Куком не оказалось под рукой.

Я рассматривал сидевшего передо мной Кука и думал, что не окажись в нужный момент в кабинете, подменить Птушко пошел бы другой сотрудник и я не получил бы такой возможности вот так близко, совсем рядом, видеть знаменитого Лемиша, Коваля — Васыля Кука. «Надо же, — думал я, пытаясь поймать его взгляд, — такой малоприметный занимает такое высокое положение в националистическом движении, второе лицо после Степана Бандеры в ОУН. За ним годами охотились тысячи людей, а он так ловко уходил из капканов, расставленных вокруг него органами ГБ. Этот человек, Лемиш, отправлял в бой тысячные массы. Распространяемые им идеи имеют широкое хождение, и не только среди простых крестьян-вуек, поддерживавших его боевиков, но и в студенческой, молодежной среде, интеллигенции».

В конце 40-х Лемиш написал свою знаменитую и сильно действовавшую на умы людей в пропагандистском плане брошюру «Колхозное рабство». В ней на базе многочисленных и действительно имевших место примеров делалась попытка развенчать ленинскую идею социалистической кооперации сельского хозяйства в том виде, в котором она была известна западноукраинскому крестьянству. Пьянство, мздоимство, произвол местных руководителей, расхищение колхозной и социалистической собственности — все это убедительно подавалось автором, вызывая отрицательное отношение к колхозно-кооперативному строю, что серьезно тормозило колхозное строительство в западных областях Украины. Изъятие у населения этих брошюр считалось удачно проведенной операцией. Тем, у кого они обнаруживались, грозили серьезные последствия, а сами брошюры незамедлительно уничтожались.

Лемиш хорошо знал психологию западно-украинского крестьянина и удачно использовал это. В условиях безземелья, жесточайшей нищеты и невиданного национального угнетения крестьяне рассчитывали только на себя, свои силы, свое хозяйство, свою землю и верили только в нее — кормилицу. В силу тяжелых социально-политических условий сотни тысяч украинцев в XIX и в начале ХХ века покидали родные земли и выезжали за океан — в Канаду, США, Южную Америку, Австралию, спасаясь от верной гибели. Именно украинские крестьяне обогатили своим опытом и трудом земледелие этих стран. Знаменитая канадская и американская пшеница были получены не без участия украинских землепашцев…

Наконец, наши взгляды встретились. Я разочарованно продолжал смотреть на Лемиша, ожидая увидеть в глазах врага лютую ненависть, непреодолимую злобу. Вместо этого я увидел в его глазах обыкновенное человеческое любопытство, наверное, в связи с появлением нового лица.

Позже Лемиш мне говорил, что на него произвели впечатление моя молодость и энергия, любознательность и умение понравиться собеседнику…

Мы продолжали смотреть друг на друга и в наших глазах было явное любопытство. Я не выдержал первым.

— Ничего, что я открыл окно? Здесь мы здорово накурили. Насколько я знаю, вы не курите.

— Да, мне это мешает. В камере душновато, прогулки короткие. Я привык к простору, к лесному воздуху. В городе я чувствую себя хуже.

— Конечно, тюрьма — не дом родной, — я вруг заволновался и голос мой сделался хрипловатым. — Но у вас опыт тюремной жизни имеется. Уверен, что условия советской тюрьмы, и именно для вас, намного лучше польской и немецкой, — закончил я «тюремной» темой, давая тем самым понять, что мне известна биография Кука.

— А какая разница, тюрьма, она везде тюрьма. Тем, кто не прошел тюрьму никогда не понять сладость свободы, воли. Вы, я слышу, не украинец, или украинец, хорошо владеющий украинским языком, но родной язык ваш — русский?

— Да, я не украинец, — ответил я, стараясь внешне остаться невозмутимым, — я русский, но, мне кажется, достаточно хорошо владею украинским. Вам не нравится мой украинский, Василий Степанович?

Такая форма обращения понравилась Куку. Как пояснил мне позже Кук, это был первый сотрудник, назвавший его по имени-отчеству. Все, встречавшиеся с ним до этого дня, в том числе и начальство разных рангов, обращались к нему просто на «вы», не называя ни имени, ни тем более отчества.

— Нет, отчего же, вы хорошо владеете украинским, но если вам легче говорить на русском, можете разговаривать со мной на вашем родном языке.

— Мне доставляет удовольствие говорить с вами исключительно на украинском. Я люблю Украину, живущих здесь людей, люблю украинский язык, песни. Они звучат для меня как самые красивые и родные. Я считаю Украину своей родиной. А в общем-то, у нас у всех одна Родина — Советский Союз.

Кук с удивлением посмотрел на меня и, усмехнувшись, неожиданно произнес:

— Я думаю, что у коммунистов, тем более у чекистов тоже имеется родина, где они родились и выросли. Родина — в понимании национальной принадлежности человека. В конечном счете не только кровь матери и отца дают национальность. Главное, где человек родился и сформировался психически, какой язык у него родной, на каком языке он не только говорит, но и мыслит, какую культуру он всосал с молоком матери. Что из человеческих ценностей и культуры являются самым близким и родным. Вот там и родина.

Постепенно начатый диалог превратился в разговор о праве нации на самоопределение. Уловив момент, я попытался перевести вспыхнувший спор на другую тему, а именно — земельный, крестьянский вопрос, и вновь эта тема сразу же стала «колючей» и «горячей». Когда спустя два часа, в кабинет вошли руководители: начальник отдела Николай Иванович, зам. председателя КГБ Украины Николай Тихонович Мороз, зам. начальника управления Василий Иванович и с ними Птушко, Кук и я стояли друг против друга посредине комнаты и, жестикулируя, доказывали каждый свою правоту.

— Вас в коридоре слышно, — почему-то весело улыбаясь, сказал Николай Тихонович, — шумите как на политзанятиях.

Возбужденные спором, с раскрасневшимися лицами мы стояли молча, глядя на вошедших.

— Вы садитесь, — махнул зампред в сторону Кука, — а вы свободны, — и Николай Тихонович показал мне рукой на дверь.

С чувством вины шел я на свое рабочее место. Уверен был, что накажут за нарушение приказа не вступать с арестованным в разговор. Однако то, что произошло спустя пару часов, превзошло все мои ожидания…

— К Николаю Тихоновичу, — услышал я в телефонной трубке голос дежурного офицера в приемной.

Осторожно, как будто это как-то могло повлиять на решение зам. Председателя или, может быть, даже на мою дальнейшую судьбу, я опустил трубку на рычаг и посмотрел на бывших здесь же начальников отделений Васю Педченко и Ивана Бабенко, зашедших к нам, как говорили, пообщаться с народом и перекурить. Они и наши сотрудники Борис Павленко и Дима Жирко уже знали от меня о случившемся в следственном корпусе и пришли к однозначному выводу: я точно получу взыскание и, естественно, запрет на дальнейшее участие в работе с Лемишем. Только начальник отделения Василий Иванович, у которого я работал, сказал уверенно и как-то даже весело:

— Не дрейфь, все обойдется.

Василий Педченко поддержал его:

— Где наша не пропадала. Николай Тихонович сам из оперработников, поймет тебя. Ну поругает для порядка. Возьми, затянись перед заходом, — и Василий Иванович протянул мне свою недокуренную папиросу.