Олег Ивик - Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи

• Название: Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи
• Автор: Олег Ивик
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91678-225-7

Кочевники сюнну, они же хунну, издревле тревожили границы Китая. На рубеже III и II веков до н. э. они создали мощный союз племен, послуживший основой гигантской степной империи, которая стала угрожать существованию самого Китая. И даже постройка укреплений, которые позже превратились в Великую Китайскую стену, не смогла бы спасти Поднебесную, если бы не разрывавшие степную державу внутренние противоречия. Значительная часть сюнну в конце концов попала под власть Китая и растворилась среди его жителей. Но северная ветвь этого народа в конце I века н. э. отправилась на запад и, вобрав в себя, как губка, многие племена, породила гуннов, чье нашествие привело к гибели Римской империи и ознаменовало в Европе переход от Античности к Средневековью.

Истории народа сюнну посвящена книга писателя Олега Ивика и археолога Владимира Ключникова, написанная с опорой на древние китайские источники и труды современных историков и археологов.

---

«Многие из участвовавших в прошлых походах [против сюнну] затерялись [в их землях] и не вернулись назад, поэтому их сыновья и внуки, которые живут в бедности и находятся в стесненном положении, могут однажды бежать к своим родственникам. (…) Кроме того, рабы и рабыни пограничных жителей печалятся о своей тяжелой жизни, среди них много желающих бежать, и они говорят: “Ходят слухи, у сюнну спокойная жизнь, но что поделаешь, если поставлены строгие караулы?” Несмотря на это, иногда они все же убегают за укрепленную линию. (…) Воры и разбойники жестоки и лукавы, они нарушают законы, объединяются в шайки, и, если, попав в безвыходное положение, [они] убегут на север за укрепленную линию, их уже нельзя будет наказать»{189}.

И все же силами случайных беглецов, разбойников и неквалифицированных рабов невозможно было развить земледелие и ремесла, хотя бы и исполнявшие подсобную роль в скотоводческом государстве. Поэтому сюнну использовали для этих целей пленных китайцев{190}. Среди них могли быть мирные жители — Бань Гу сообщает о том, как в 91 году до н. э. «сюнну вторглись в округа Шангу и Уюань, перебили и угнали в плен чиновников и народ»{191}. Но могли быть и сдавшиеся в плен солдаты. Мы уже упоминали о том, как император У-ди отправил воевать против сюнну Ли Гуан-ли, военачальника города Эрши, «во главе шестидесяти тысяч всадников и ста тысяч пехотинцев». Война продолжалась всего лишь десять дней, после чего китайский главнокомандующий узнал, что, пока он сражался за своего императора, тот казнил всю его семью по подозрению в колдовстве. Ли Гуан-ли немедленно прекратил военные действия и «вместе со своими войсками сдался сюнну». В результате огромное количество китайских солдат стали подданными (или рабами) сюннуского шаньюя: «[В Хань] удалось вернуться только одному-двум воинам из тысячи»{192}.

Такого рода сообщениями — об угоне мирных пограничных жителей и о сдаче в плен целых китайских армий — пестрят исторические хроники. Эти люди в основном и становились обитателями земледельческих и ремесленных поселений на территории сюннуской державы.

Еще одним источником китайских товаров для сюнну были рынки, располагавшиеся на таможенных заставах. Но открытия и работы этих рынков кочевникам приходилось добиваться с боем — точно так же, как и «подарков». Сюнну, да и любые кочевники, были кровно заинтересованы в торговле с оседлыми жителями. Дело в том, что в случае удачных сезонов, когда поголовье скота увеличивается, его избыток надо немедленно продавать — земля не прокормит больше определенного количества животных. Кроме того, засуха, снежная буря или мор в любой момент могут погубить все богатство кочевника, а такие катаклизмы случаются в степях Центральной Азии регулярно, с периодичностью примерно раз в 10—12 лет{193}. Земледелец в этом смысле чувствует себя в большей безопасности: природа не всегда посылает богатый урожай, но уж если он собран, ему мало что угрожает. Кроме того, земледелец в значительной мере автономен — в древности любая деревня, как правило, производила почти все, что было нужно ее жителям, и могла обойтись без торговли. Кочевник — не мог.

Что же касается политики ханьской администрации, она состояла в том, чтобы оградить жителей от контактов со степью, максимально привязав их к центру{194}. В огромном и порой достаточно рыхлом государстве, которым являлся Китай, окраины и так слишком часто стремились к отделению и к сепаратным переговорам с кочевниками, и поощрять их экономическую самостоятельность император не собирался. Недаром в сочинении «Спор о соли и железе», составленном по материалам реального придворного диспута о законах, регулирующих торговлю, есть такие слова: «Истинный царь закрывает [доступ] к “ [дарованным] Небом богатствам”, накладывает запрет на [торговлю на] рынках на пограничных заставах»{195}.

Тем не менее Китаю пришлось пойти на уступки, и уже Сяо Вэнь (правил в 179—157 годах до н. э.) «открыл торговлю на пограничных пропускных пунктах»{196}. Эту традицию продолжили его преемники Сяо Цзин и У-ди{197}. Они разрешили своим подданным торговлю, хотя и в ограниченном ассортименте (было запрещено продавать кочевникам стратегические товары — как сырье, так и готовые изделия, в том числе железо и оружие){198}.

Несмотря на то что У-ди использовал открытие рынков как средство усыпить бдительность сюнну и возле этих же самых рынков наносил по ним военные удары, кочевники высоко ценили возможность торговать с жителями Поднебесной. Прошло не так уж много лет после нападения четырех китайских армий на сюннуских торговцев, и очередной шаньюй, вступив на престол, писал все тому же У-ди: «Ныне я хочу открыть вместе с Хань большие заставы [для торговли]…»{199} Да и сами китайцы, хотя и рассматривали открытие рынков прежде всего как средство политического влияния на сюнну, экономическую пользу от этого тоже имели, и немалую. В «Споре о соли и железе» говорится:

«Золото [из района рек] Жу и Хань, дань [тканью из] тонких волокон конопли — вот чем завлекают государства периферии и выуживают ценности у варваров цян и ху. Ведь за одну штуку простого неузорчатого шелка из государства центра [мы] получаем от сюнну товар стоимостью в несколько слитков золота[8] и таким образом сокращаем средства для расходов вражеского государства. По этой причине мулы, ослы и верблюды вступают [к нам за пограничную линию] укреплений непрерывной чередой, [так что задние животные] держат во рту хвосты [передних]; кулан и рыжие лошади с белым брюхом все без исключения становятся нашим домашним скотом»{200}.

* * *

Итак, сюнну благодаря ханьцам имели по крайней мере четыре источника, из которых в степь поступали продукты земледелия и ремесленные товары. Это труд захваченных в плен (или бежавших из Поднебесной) китайцев, рынки на пограничных заставах, императорские «подарки» и, наконец, добыча, полученная при набегах. Последняя составляла самую крупную «статью» из всего вышеперечисленного. Об этом можно судить хотя бы из рассказа Бань Гу о шаньюе Сяне (13—18 годы н. э.). Историк пишет, что шаньюй совершал набеги на китайцев, потому что «стоимость захваченного грабежами исчислялась миллионами монет в год, в то время как подарки по договору о мире, основанному на родстве, не превышали 1000 цзиней (около 250 килограммов{201}. — Авт.) золота».

Китайская бронзовая монета (а золотых и серебряных в Поднебесной не чеканили) по стандарту, установленному У-ди, весила 3,35 грамма{202}. Золото стоило дороже бронзы в сто раз{203}, и миллион бронзовых монет соответствовал 33,5 килограмма золота. Видимо, Бань Гу подразумевал «десятки миллионов».

Так или иначе, поживиться в приграничных районах Поднебесной можно было столь многим, что ради этой прибыли Сянь готов был отказаться не только от мира и от сопутствующих этому миру подарков, но и от собственного сына. К тому времени во взаимоотношениях китайцев и сюнну произошел некоторый сдвиг, и шаньюй уже не столь уверенно диктовали свои условия Срединному государству: теперь не только они получали из Поднебесной принцесс, но и их собственным сыновьям приходилось отправляться ко двору императоров в качестве заложников. Впрочем, дань, которую Китай выплачивал сюнну по мирным договорам, сохранялась. Но прибыль, получаемая в результате набегов, была так велика, что даже добродетельный историограф Бань Гу понял и не осудил корыстолюбивого шаньюя, признав: «Как при этих условиях он мог не отказаться от заложника и не пойти на потерю даваемых ему подарков?»{204}

Оценить общую прибыль от грабежей в цифрах, конечно, невозможно. Но объемы китайских подарков, отсылаемых в степь, известны. Как мы уже говорили, ежегодные выплаты по «договору о мире, основанному на родстве» составляли, по крайней мере в начале I века до н. э., 10000 даней рисового вина, 5000 ху проса, 10000 кусков различных шелковых тканей. К этому присовокуплялось «все остальное согласно прежнему договору»{205}. «Всем остальным», вероятно, были рис, солод, хлопок, пряжа и шелковая вата, которая шла на изготовление теплых халатов и одеял; иногда — золото.

Цифры эти производят внушительное впечатление, пока не подсчитаешь, какое, в сущности, незначительное количество едоков можно было накормить присланными продуктами. Нам известны нормы выдачи зерна в ханьской армии: согласно табличкам, найденным в Дзюйяне, солдаты ежемесячно получали, в пересчете на современные меры, 66,5 литра неочищенного зерна, то есть около 800 литров зерна в год{206}.

Бань Гу приводит схожие нормы, он пишет: «…на одного человека на 300 дней нужно 18 ху высушенного вареного риса» (из контекста ясно, что этот рис составлял едва ли ни единственную пищу воина в походе){207}. К его времени значение «ху», которое неоднократно менялось и в раннеханьское время составляло 34 литра, было стандартизовано и приравнено к 19,81 литра{208}. Следовательно, за год солдату выдавалось 438 литров зерна. Это почти в два раза меньше, чем по дзюйянским нормам, но надо не забывать, что неочищенное зерно занимает значительно больший объем, чем очищенное (например, для проса эти объемы различаются в два раза).