Эльза Триоле - Анна-Мария

• Название: Анна-Мария
• Автор: Эльза Триоле
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1963

«Анна-Мария» — роман, вписанный в быль своего времени. Автор надеется донести до советского читателя и роман и быль, реальность романа и романтику были: нашу фантастическую действительность.

Герои этого романа и судьбы их — вымышленные. Не вымышлены атмосфера, ситуация, быт во Франции 1936–1946 годов и в оккупированной Германии 1945 года. Автор подчеркивает сплетение вымысла и были, дабы его не упрекнули в разнузданной фантазии.

Довоенный Париж, времена гражданской войны в Испании… Молниеносная «странная война», как ее тогда называли, и странное освобождение, где победители скоро стали походить на побежденных… Крепости, замки, потайные ходы, гаражи, сеновалы, набитые оружием, генералы-заговорщики, бродящие по стране «вооруженные призраки» — вся эта фантастика действительно существовала. И существует поныне: военные заговоры, убийства, террор… «Вооруженные призраки» нашего времени, дети и внуки тех, что мы знавали до и во время войны: все те же против все тех же… Ведь победы полной не бывает, как не бывает и победы раз навсегда. «Освобождение» надо охранять, дабы не приходилось его отвоевывать снова и снова.

---

— Когда только мы от тебя избавимся! Не вздумай, выйдя на волю, рассказывать, что тебя здесь истязали, что мы хуже бошей!

Надзиратель с грохотом захлопнул дверь, а заключенный подмигнул Роберу, состроив уморительную рожу.

XXXIV

Анна-Мария не остановилась в П., она ехала всю ночь и успела попасть на утренний автобус, который должен был довезти ее до селения. Она надеялась застать там Жако, но на постоялом дворе ей сказали, что в связи с делом Бувена он решил объехать деревни и сейчас его нет на месте.

Погода стояла почти жаркая, благословенная пора ранней осени, солнечные дни, которые вам не причитаются, — бесплатное приложение к лету. Анна-Мария постучалась к Жозефу.

— Надеюсь, что вслед за мной не появятся жандармы, как в тот раз…

— Вслед за тобой появилось солнце! Только не говори, что ты обедаешь у Луизетты!

Мирейль, как всегда молчаливая, не спускала глаз с Анны-Марии. Малыш, в великолепном настроении, возился на полу. Он был до смешного похож на отца. Жозеф степенно выкладывал новости, речь его была точной, под стать симметричному, с правильными чертами, лицу: сегодня днем все отправляются в Кремай, там местный праздник, и полковник Вуарон выбрал этот день для организации митинга в защиту Робера. Говорят, что в тюрьме переполох, не знают, как избавиться от неудобного постояльца. В день уличной демонстрации толпа собралась у тюрьмы и громкоговорители на машине, принадлежавшей газете, кричали: «Свободу Бувену!» Толпа чуть не пошла на приступ! Но полковник произнес речь, и все успокоились. Дабы присутствовать на митинге в Кремае, рабочие решили не идти в этот день на завод: отработают в воскресенье.

На этот раз без стука вошли не жандармы, а женщина… Кольца в ушах, черные гладкие блестящие волосы, седая прядь на лбу… Лицо цыганки, но одета по-крестьянски.

— Жозеф, — сказала она, — мне нужно поговорить с тобой.

— Говори, это Барышня… Мать Тото… — объяснил он Анне-Марии.

Женщина бросила на Анну-Марию взгляд раненого животного, у нее были усталые веки, а радужная оболочка глаз такая же черная, как зрачки. Должно быть, еще совсем недавно она была красавицей.

— Слушай, — начала она, — не могу я больше молчать. Все скажу, хотя бы тебе одному, Жозеф… Зря я молчала до сих пор… Тото был еще здесь, ты знаешь, он вечно шляется неизвестно где, но он еще никогда не сидел в тюрьме… Я шла по большой дороге, несла свежие яйца для дочки Марии — она, бедная, уже не встает, недолго протянет. Вот тут-то я их и встретила. Они вышли из машины… чужие, я их никогда не видела. Тот, что поменьше, сказал: «Если ты хочешь, чтобы твой сын остался жив, выкладывай пятьдесят тысяч франков…» У меня ноги подкосились… Господи Иисусе, Мария, Иосиф! «Никто тебя не трогает, — сказал маленький, — чего ж ты трясешься! Иди домой и принеси пятьдесят тысяч франков, а не то прощайся со своим То-то!» Господи боже мой, Мария, Иосиф!..

Она говорила быстро-быстро, по ее смуглой коже пробегала дрожь, как по хребту лошади.

— Ну и что же ты сделала? — спросил Жозеф.

— Я принесла им пятьдесят тысяч франков. И никому ничего не сказала.

В комнате наступило растерянное молчание. Осенние мухи словно взбесились. Мальчик поднял крик. Мирейль взяла его на руки. Он стал уже слишком большим, слишком тяжелым для нее.

— Чего не сделаешь ради спасения сына, — сказал Жозеф, — дашь отрезать собственную руку, если надо. Тебя можно понять. Но не скажу, Сильвия, что ты поступила правильно. Надо было поймать этих бандитов… Для общей пользы. Кто тебе поручится, что это не они возвели поклеп на Тото?

— Нет, не они, — возразила Сильвия. — К нему приходили из полиции и предлагали работать с ними. Но Тото им сказал: «Мне это не по нутру!» Тогда они его посадили…

— Что ты говоришь, Сильвия?.. Почему ты вдруг выкладываешь все это?

— А почему за Робера все заступаются, а за моего сына никто? И сегодня все соберутся в Кремае, а о Тото никто не заикнется!..

Сильвия говорила все той же монотонной скороговоркой; видно было, как пульсирует жилка на худой, дочерна загорелой шее.

— Сама знаешь, почему… Ты сама знаешь, что твой Тото парень хороший, но шальной какой-то, ты же сама знаешь… Он весь в отца, что в голову ему взбредет, то и делает… Пойми, мы не могли его оставить даже в маки…

— В вашем маки не было ни одного парня, который бы стоил его!..

— Послушай, Сильвия, в последний раз, когда я видел Тото — мы с ним возвращались вечером из Кремая, — он расстрелял все патроны из своего пистолета по придорожным платанам.

— Это не он стрелял в трактирщика! — Глаза у Сильвии — как черная бездна, кольца в ушах раскачиваются. Просто огонь, сыну было в кого пойти. — Пусть Барышня скажет, справедливо ли держать в тюрьме ни в чем не повинного человека!

— Никто и не спорит… У Тото есть адвокат, есть свидетели, и он выкарабкается… Но пойми, если, освободившись, он вздумает мстить… Тото не способен рассуждать трезво, он никого не слушает, мы за него ручаться не можем… А ты можешь?

— Иисус, Мария, Иосиф! — прошептала Сильвия. Она встала.

— Закуси с нами, — предложила всегда молчаливая Мирейль.

Сильвия покачала головой, но поцеловала Мирейль, поцеловала мальчика, потом протянула Анне-Марии руку и задержала ее руку в своей, словно что-то хотела сказать. Но ничего не сказала. Жозеф вышел проводить ее.

Мирейль накрывала на стол; для Барышни она достала вилку и нож с костяными черенками, тарелку в цветочках, нераспечатанную бутылку вина. Она сновала из кухни к столу, от стола на кухню, улыбалась Анне-Марии и поглядывала на дверь: в присутствии Жозефа она меньше робела. Анна-Мария думала о Сильвии… Несчастная!.. Есть ли на свете счастливые матери? Она завидовала Мирейль, которая держит своего мальчика на руках. Дети перерастают вас так же, как они вырастают из одежды. Вернулся Жозеф. Мирейль поставила на стол суповую миску.

После обеда Анна-Мария попрощалась с Жозефом и с Мирейль, она хотела зайти к Луизетте. По-прежнему светило прекрасное осеннее солнце, воздух отливал золотом. Ах! Снова смотреть на небо над поселком, смотреть на весь мир именно отсюда! Даже сами мысли становятся здесь совсем иными, будто она все еще та Анна-Мария, времен Сопротивления. Булочник, мясник… Вот и парикмахерская.

Здесь уже знали, что Анна-Мария обедала у Жозефа, но все были слишком взволнованы, чтобы упрекать ее за это. Парикмахерская была закрыта с двенадцати часов, все готовились к кремайскому празднику. Жених Луизетты привел с собой приятеля, русского, настоящего «златокудрого богатыря». Луизетта была очаровательна, по-прежнему первая красавица в поселке. Рауль знал, кого выбрать… Правда, он выбирал многих!.. Но Луизетта стала теперь еще краше, как раз впору — ни худа, ни толста, крепкая и в то же время стройная… Возле нее Анна-Мария казалась совсем маленькой, а по сравнению с бархатистой кожей, с румяными щеками Луизетты кожа Анны-Марии, под налетом загара, пугала нежной болезненной прозрачностью. Невеста русского парня, девушка с него ростом, тоже была хороша собой.

Влезли в грузовичок, в нем уже было много народу, парни и девушки ехали стоя, все в праздничном настроении. Грузовичок катил по большой дороге, пролегавшей ниже села — «дорога американцев», как называла ее про себя Анна-Мария. Дорога, изрытая танками, до сих пор не была еще приведена в порядок, при каждом толчке все падали друг на друга и веселились еще пуще. Златокудрый богатырь рассказывал всякие небылицы; из-за шума мотора и криков никто ничего не понимал, но чем меньше понимали, тем больше смеялись… «Это история в русском духе, такое может случиться только с русским», — кричал богатырь и смеялся богатырским смехом.

Когда они прибыли в Кремай, праздник по существу еще не начинался. Поперек улицы висели гирлянды электрических лампочек, синих, белых, красных — то-то будет красиво вечером, на всех домах — флаги. Карусель вертелась еще впустую, со скрипом наигрывая какой-то танец, напротив карусели возвышался небольшой помост с трехцветными знаменами. Грузовичок остановился перед кафе, первыми слезли парни, чтобы помочь девушкам, — локоны на затылках запрыгали, замелькали голые ляжки над чулками. Молодежь заполнила все длинное, как коридор, кафе, куда Анна-Мария однажды заходила с Жозефом.

— Полковник еще не приехал, — сказал хозяин, — но он скоро будет! Все уже готово. Увидите, сколько понаедет народу!

Пока заказывали напитки, Анна-Мария незаметно вышла. Как они молоды… Ее молодость позади. Останься Рауль в живых, она сейчас была бы слишком старой для него. Но дело не в возрасте, Луизетте бы тоже не удалось его удержать. Жители селения, одетые по-воскресному, стекались на праздник. Анна-Мария подошла к общественному саду, — несмотря на праздник, он по-прежнему походил на кладбище, — свернула в узкую улочку… Здесь находилась зеленая площадь, похожая на осушенный бассейн. Ни души. Старые особнячки вокруг площади еще больше постарели с тех пор, как она видела их в последний раз, а может быть, осенние румяна были слишком бледны, чтобы скрасить их? По зеленому дну площади прошел человек с ведром. Он остановился возле фонтана, и в ведро с гулким шумом полилась струя воды. Анна-Мария свернула теперь в закоулок, такой узкий, что едва можно было пройти. Она добралась до той заброшенной части селения, где развалившиеся, стоявшие без крыш дома поросли изнутри зеленью; глухие стены без окон напоминали крепость. Все в этих краях походило на крепость, на тюрьму. Тюрьма становилась навязчивой идеей. Одних освобождали, других сажали… Что будет, когда этих «других» освободят? Да, заварилась каша… Погода по-прежнему стояла прекрасная, солнце шарило в зелени, пробивавшейся сквозь развалины. Анна-Мария была одна в этой пустыне, равнодушной к тому, что рядом праздник. Зачем она ехала в эту даль? Скука — или то, что она называла скукой, — по-прежнему не отставала от нее, как липкая бумага-мухоловка: отклеишь ее от юбки, она приклеивается к руке, к юбке, к блузке… Она не спросила у Жозефа, что еще натворил Лебо. Какое ей дело до Лебо? Жако от работы она оторвала, а сама не интересуется ровно ничем. Ее внутренний мир был, вероятно, похож на эти руины: мерзость запустения…