Душан Збавитель - Одно жаркое индийское лето

• Название: Одно жаркое индийское лето
• Автор: Душан Збавитель
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1986

Известный чехословацкий индолог Душан Збавитель в 1979 г. по приглашению правительства Индии посетил штат Западная Бенгалия для получения почетной премии имени Р. Тагора. Автор живо и достоверно воссоздал атмосферу «жаркого» лета 1979 г., ставшего «одним из ключевых моментов в истории Индии».

В книге рассказывается об истории главного города Западной Бенгалии — Калькутты, больших и малых городов этого штата, дается описание жизни и быта бенгальцев — простых тружеников городов и деревень.

---

Прежде имело силу изречение: каковы виды па урожай, такова и Дурга-пуджа. Теперь этот праздник повсеместно отмечается одинаково пышно каждый год, особенно в городах, какой бы урожай ни ожидался. Десятки тысяч статуй богини, ежегодно изготовляемые лишь для этой цели из глины, взятой со дна священной реки Ганг, нарядно раскрашенные и разодетые, расставляются повсюду, куда ни глянешь, — в специальных шатрах на улицах и площадях, в тупиках и перед домами, — и люди целыми днями, а особенно по вечерам ходят от одной к другой, чтобы увидеть их как можно больше. Ибо даршан — лицезрение священной статуи — считается религиозной заслугой, которая зачтется в будущих перевоплощениях индуиста.

Сказать по правде, нынче в соблюдении этой старой традиции уже не столько набожности, сколько радостного предвкушения общей забавы и необычного зрелища. «Владельцы» статуй Дурги, словно бы соревнуясь друг с другом, стараются одеть богиню понаряднее, а вечером — ярче и изобретательнее всех украсить ее гирляндами разноцветных фонариков; у многих с утра до позднего вечера для увеселения могущественной богини и всех набожных и безбожных посетителей играет духовой оркестр. Школьников, чтобы они могли участвовать в общем веселье, отпускают на каникулы, длящиеся не менее недели. Организуются разные театральные и танцевальные представления. Все поют песни. Редакции бенгальских журналов выпускают специальные пуджасанкхья — праздничные номера в несколько сот страниц, где сосредоточено лучшее, что в течение года было создано в области поэзии и прозы. А когда в конце пятидневных празднеств все статуи свозят к Хугли или другой реке, чтобы глина вновь вернулась туда, откуда ее взяли, разыгрывается продолжающееся до глубокой ночи пестрое зрелище с фейерверком и петардами.

Тесную связь индийца с силами природы выявляют и другие индуистские божества, а также способ поклонения им. И удивляться тут нечему. Природа в Индии всегда была тем могущественнейшим фактором, который решал, как люди будут жить на протяжении всего года. Еще ведийский предок нынешних жителей Северной Индии три тысячелетия назад воплощал ее сокрушительные силы в культе сверхъестественных существ, обладающих божественным могуществом, и взывал к Индре — повелителю богов как к владыке погоды, грома и молнии и к Варуне — не только стражу небесного порядка, но и блюстителю закономерной смены времен года и характера погоды, заботящемуся о том, чтобы все это происходило без каких-либо катастрофических нарушений, несущих голод и смерть. А когда ведийский брахманизм постепенно превратился в индуизм, некоторые из бесчисленных его божеств получили в свое ведение отдельные природные явления, чтобы верующему было к кому обратиться, когда нужно испросить защиту от засухи, тайфуна, наводнения и необходимо гарантировать деревне богатый урожай.

Индуистские боги и богини день за днем утрачивают свои позиции и авторитет, но природа вопреки техническому прогрессу по-прежнему определяет здесь судьбы людей. Полное использование ее даров и максимальное ограничение ее разрушительных сил — задача, выполнить которую Индии еще только предстоит. О том, что Индия уже приступила к решению этой непростой задачи, свидетельствуют не только плотины и ирригационные системы, но и метеорологические спутники собственного производства, а также другие достижения самой современной техники, служащие человеку в его борьбе со стихиями. А это, безусловно, еще одно обнадеживающее доказательство правильности индийского пути в лучшее завтра.

Горсть калькуттских неприятностей

Когда я искренне хвалил Калькутту и называл ее самым симпатичным и живым городом Индии, куда всегда охотно снова приезжаешь, мне доводилось не раз встречать недоверчивую реакцию иностранцев, проживших там довольно долго, и даже туристов, проведших в западнобенгальской столице всего несколько дней и в ужасе оттуда сбежавших.

— Да это самый грязный город на свете, — утверждали одни.

— Город, где нельзя ни жить, ни передвигаться, — спешили заверить меня другие.

«Бедность», «голод», «нищета», «преступность», «грязь», «беспорядок» — вот слова, которые чаще всего слышишь при упоминании Калькутты.

В какой-то мере все это правда. Калькутта — огромный город; в нем, как в фокусе, сконцентрированы недостатки, свойственные всем многонаселенным метрополиям, и тот, кто не видит или не способен увидеть не менее значительные ее достоинства, полностью подпадает под воздействие негативных впечатлений.

Однако я вовсе не пытаюсь утверждать, будто жизнь в Калькутте лишена каких-либо недостатков. Должен признать, что в каждый из своих приездов сюда я переживал нелегкие минуты и сам себе твердил: «С какой стати я тут торчу? Почему не еду в какой-нибудь другой город? Ведь жить тут невозможно!»

Поэтому в интересах объективности следует рассказать и о менее приятных сторонах калькуттской жизни и вспомнить о вещах, которые при всем желании не могут нравиться.

Я провел несколько первых дней в Калькутте в качестве гостя Индийского комитета по культурным связям с заграницей и остановился в великолепной гостинице «Гранд-отель». Вы найдете ее в самых старых «бедекерах». Стоит «Гранд-отель» уже добрых несколько десятков лет на Чауринги — главном проспекте Калькутты. Здесь есть прекрасный плавательный бассейн, ресторан, где готовят фирменные тихоокеанские блюда, здесь постояльцев обслуживают, вероятно, несколько тысяч одетых в ливреи слуг, коридорных, официантов и швейцаров, правда, оборудование отеля уже весьма устарело. Мне дали номер (такого я бы себе никогда не мог позволить, потому что он стоил 250 рупий в день без завтрака), в котором интенсивно работающий кондиционер или электрический климатизатор никакими силами нельзя было ни выключить, ни переставить на другой режим работы. Вот почему в первую же ночь при тридцатиградусной жаре на улице я порядком продрог.

На следующий день кондиционер дважды подряд часа на два-три самопроизвольно отключался. Сначала по своей неискушенности я решил, что аппарат перегрелся, позвонил коридорному и сказал о неисправности.

— Вовсе это не неисправность, саб, а «лоуд-шеддинг», — последовал ответ коридорного.

Такое слово бесполезно искать в словаре бенгальского языка. Коридорный и я объяснялись по-бенгальски, хотя он был ория, а я чех, и все же в последующие два месяца я слышал это слово от своих бенгальских друзей не реже, чем приветствие номошкар или непременное кемон ачен (как поживаете?). Load-shedding по-английски означает «снижение нагрузки», т. е. временное падение напряжения в сети, и индийцы, страдающие от этого явления, которое без преувеличения можно сравнить с извержением вулкана, позаимствовали слово у англичан.

Живя в «Гранд-отеле», я еще в полной мере не осознал, что может означать это столь невинно звучащее слово. За время, пока ток отсутствовал, температура в моем переохлажденном номере успела подняться лишь до вполне приемлемого уровня, так что я, пожалуй, был единственным человеком в Калькутте, который не ощущал столь резко, что такое «лоуд-шеддинг».

Через несколько дней я на неделю переселился в одну из четырех «мужских» комнат, расположенных на первом этаже в женском общежитии международной Христианской ассоциации молодых женщин (YWCA). Там, конечно, кондиционеров уже не было, а под потолком висели простые электрические вентиляторы, и только тогда я сразу понял, почему «лоуд-шеддинг» — предмет стольких разговоров и причина стольких нареканий и жалоб.

Около четырех часов пополудни, когда температура воздуха достигла 41 °C и я прилег с книгой в руке под крутящимся пропеллером, его мощные лопасти неожиданно остановились. Из комнаты, где есть кондиционер, холод выходит постепенно — окна и двери, разумеется, должны оставаться закрытыми, — но там, где воздух освежает лишь вентилятор, после его отключения почти мгновенно становится душно и жарко. Моя комната на первом этаже, за которую женщины-христианки не по-христиански запросили 66 рупий в день, вообще не имела окон, в ней была лишь дверь, ведущая на широкую крытую галерею, а перед ней — два раскаленных солнцем теннисных корта.

Как только я открыл дверь, мне в лицо в полном смысле слова ударил обжигающий воздух. Но выбирать не приходилось — лучше печься в горячей тени галереи, чем задыхаться в комнате без окон и вентилятора. И потому я сидел в луже собственного пота и каждые полчаса уползал в ванную, чтобы принять душ, в этакую жару, разумеется, совершенно теплый. Нечего и говорить, что в подобной ситуации нелегко сосредоточиться даже на самом легком чтении.

После шести часов вечера совсем стемнело и стало чуть-чуть прохладнее, но для меня почти ничего не изменилось. На каменные плиты галереи вышли женщины и девушки со всего общежития. Они устроились прямо на плитах и стали громко щебетать, стараясь перекричать друг друга. Из двух или трех транзисторов, разумеется настроенных на разные станции, неслась пронзительная музыка. Среди женских голосов — сопрано и альтов — порой слышался и более низкий мужской — скучающих девушек развлекали несколько пришлых кавалеров. Так продолжалось почти до половины двенадцатого ночи, когда наконец снова зажглись лампочки, завертелись вентиляторы и все разошлись по своим комнатам. Но к тому времени я уже готов был согласиться с киплинговской характеристикой Калькутты из одного очень старого очерка об этом городе, который писатель назвал «City of Dreadful Nights» — «Город кошмарных ночей».