Юрий Сафронов - Дневник Верховского

• Название: Дневник Верховского
• Автор: Юрий Сафронов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-1861-1

Дневник капитана Генерального штаба Александра Ивановича Верховского является уникальным историческим документом, рассказывающим о том, что именно происходило на Балканах в дни, предшествующие покушению на наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. А.И. Верховский известен не только как автор многочисленных военных трудов, но и книг «Россия на Голгофе» (1918) и «На трудном перевале» (1959).

Материалы дневника позволяют по-новому взглянуть на всемирную трагедию, разыгравшуюся после роковых выстрелов, прозвучавших в городе Сараево 15 (28) июня 1914 г. В книге широко использованы исторические документы, иллюстрации и фотоматериалы из личного архива сестры А.И. Верховского.

---

Я же с гувернанткой Бетен остался в Белграде у американского консула, пока мы не поехали в Абацию (теперь Опатия), где и встретились вместе. В конце июля отец получил телеграмму, вследствие которой мы побросали вещи в Абации (после войны мы их получили обратно) и через Аграм (теперь Загреб) поездом выехали в Белград. В Землин (теперь Земун) мы прибыли после того, как Австрия объявила войну Сербии. Сообщения с Белградом прекратились, а единственный железнодорожный мост вот-вот должен был быть взорван. Мы также ожидали, что Россия вступит в защиту Сербии и тогда австрийские власти смогут нас интернировать.

В то время немецким посланником в Белграде был граф фон Шпее (Spee), брат адмирала Максимилиана фон Шпее, погибшего в 1914 г. при морском бое с английским флотом в Южной Атлантике. Узнав, что отец с семьёй в Землине и не может перебраться в Белград, посол прислал посольскую моторную лодку, дабы переправить нас через Дунай.

В тот лее день отец ушёл с сербской армией, а мать, брат, Бетен и я оставались еще три дня в Белграде, после чего король Петр прислал за нами дворцовые экипажи, довезшие нас до Авалы, где нас ждал его вагон, в котором мы отправились в Россию. Отец же остался в Сербии, находясь с королевичем Александром в Корфу и Салониках.

То, о чем Вы пишете на стр. 56, действительно, неправдоподобно. Окна столовой в посольстве (я там часто бывал и до, и после войны) выходили на широкий балкон со стороны сада, а не на улицу. Сад круто спускался к службам, и балкон получался на втором этаже. В саду могли только быть служащие посольства, и то, так как день был воскресный, сомнительно, чтобы там вообще кто-то был. Поэтому «звон бокалов» — явно выдумка.

Отец умер в 1942 г. от последствий немецкой бомбардировки. Василий Штрандман умер или в конце 60-х, или в начале 70-х годов в Вашингтоне. Посылаю Вам фотографию, снятую в Белграде уже после окончания войны. На первом плане отец, за ним улыбается полковник Лазаревич, который его заменил, так как отец служил в историческом отделе сербского военного штаба, а в цилиндре Василий Штрандман. Сербского генерала я не узнаю.

Так как прошло много лет по выходе Вашей статьи и я не знаю, получите ли Вы это письмо, то буду очень рад узнать о получении.

С полным почтением,

Николай Артамонов»{159}

В.Н. Штрандман в своих воспоминаниях отмечал, что и Гартвиг советовал Артамонову не прекращать своего отпуска; это видно из письма посланника от 8 (21) июля, посланного за два дня до его кончины{160}.

Военный министр Сербии Стефанович разрешил провести за границей отпуск значительному числу офицеров, что, на первый взгляд, выглядит более чем странным… Летом 1914 года в отпуске находились не только сербские офицеры, но и члены русской белградской миссии: переводчик Мамулов, первый секретарь миссии Штрандман и др. В отпуск (после дня рождения короля Петра, — 29 июня/12 июля) собирался и Гартвиг. Причем, как следует из воспоминаний Штрандмана, посланник намеревался находиться на отдыхе и лечении в Германии (в Наугейме) сравнительно долго, и потому советовал Штрандману не спешить и «набираться сил, чтобы взять на себя управление миссией в его отсутствие»{161}. Такое положение с отпусками в русской дипмиссии явно показывает, что берлинские сплетни о пьяной оргии в посольстве, после получения вести об убийстве Франца Фердинанда являются явно клеветническими и направленными на разжигание духа ненависти к сербам и к русским. Это же подтверждается и письмом Н.В. Артамонова к академику Ю.А. Писареву, где убедительно показана явная невозможность услышать со стороны улицы «звон бокалов».

Налицо отсутствие каких бы то ни было агрессивных намерений как со стороны Сербии, так и России. В отпусках были: сербский премьер Н. Пашич, который прибыл в Белград из отпуска 11 (26) июля утром, после объявления Австрийского ультиматума, начальник Генерального штаба Сербии герой Балканских войн Р. Путник, так же как и начальник Генерального штаба России Н. Янушкевич…

Русский военный агент во Франции граф А. Игнатьев был в недоумении: «Много таинственного и необъяснимого, в особенности в русских делах, оставила после себя мировая война, и первые загадочные совпадения обстоятельств начались для меня именно в это памятное утро 24 июля. Чем, например, можно объяснить, что во главе самого ответственного, секретного дела — разведки — оказались офицеры с такими нерусскими именами, как Монкевиц, по отчеству Августович, и Энкель, по имени Оскар? Каким образом в эти последние, решительные дни и часы почти все русские военные агенты находились везде, где угодно, только не на своих постах? Почему и меня в это утро Монкевиц и Энкель так упорно убеждали использовать отпуск и поехать к матери в деревню?

— Вы, дорогой Алексей Алексеевич, вечный пессимист. Австрийский ультиматум Сербии — это только небольшое дипломатическое обострение, — объясняли они мне»{162}.

Балканское направление накануне Великой войны, по-видимому, мало интересовало отдельных руководителей Генштаба, и этот стратегический просчет самым негативным образом сказался в ходе разворачивавшихся военных действий.

Объективности ради нельзя не отметить, что с легкой руки Троцкого и академика М.Н. Покровского, в научный оборот на несколько десятилетий прочно вошло понятие о непосредственной виновности «русской военной партии»{163}. Но и в других самых разных источниках настойчиво высказывалось предположение, что за В.А. Артамоновым в Петербурге стояла влиятельная группа во главе с великим князем Николаем Николаевичем, весьма заинтересованным лично в сербских и черногорских делах по причине близких родственных связей с королевской семьей Карагеоргиевичей и черногорской королевской семьей Негошей. К «партии войны» примыкал-де и начальник российского Генштаба генерал-лейтенант Н.Н. Янушкевич, который лишь 2(15) июля 1914 года возвратился в Петербург из служебной командировки и приступил к исправлению своих обязанностей{164}.

Военный министр В.А. Сухомлинов в своих воспоминаниях (1924) писал, что образ действий великого князя Николая Николаевича и генерала Янушкевича был подобен действию игроков, ставивших на карту судьбу армии, русского народа и дома Романовых, и что их политика была легкомысленной игрой…

Все свидетельствует о том, что вина полковника Артамонова проявилась в излишней доверчивости, неосторожности и даже служебной халатности по отношению к Димитриевичу и руководимой им «Черной руке». И не более того. Также не существует никаких убедительных доказательств участия Верховского во всей этой истории. Как тут не вспомнить древнюю китайскую мудрость: «Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет»…

Верховский, общаясь и с правящей сербской военной и политической элитой и с простыми сербами, понимал настроения в Сербии и в то же время не переоценивал сложившихся за десятки лет представлений о симпатиях всех балканских народов к России. Действительно, подавляющая часть православного населения Сербии искренне сочувствовала России. Но только православного… Заслуживает внимания мнение и жены Артамонова, Людмилы Михайловны, — «очень наблюдательной барыни», заявлявшей Верховскому, что сербам верить нельзя… Как правило, жены зачастую озвучивают мнение своих мужей, а если это так, то вряд ли Артамонов мог быть настолько «простачком», чтобы не понимать всех последствий покушения на эрцгерцога. В конце концов оказалось, что правящая сербская элита руководствовалась собственными, эгоистическими и националистическими целями и устремлениями. Все эти иллюзии и дипломатические просчеты русской дипломатии, в конечном итоге, весьма дорого обошлись народам России.

Сам Артамонов свое невозвращение в Белград тотчас после покушения объяснял в своих записках недопустимым легкомыслием… Кажется, что такое объяснение выглядит вполне правдоподобно. Тем более что роковые выстрелы Гаврилы Принципа, прозвучавшие 15 (28) июня 1914 года, поначалу не привели к какому-либо серьезному возмущению ни в одной европейской стране. Не менее удивительно, что вдруг, через некоторое время, какие-то таинственные силы привели в действие программу разрушения старого миропорядка. Эти таинственные силы, олицетворение «мирового зла», правящие миром, вполне можно уподобить авторитетам криминального мира, мастерски скрывающим, кто они на самом деле…

Считается доказанным, что Троцкий, Зиновьев и Радек знали о подготовке заговора и его организаторов, знали о планах превращения югославского освободительного движения в орудие масонов и международных авантюристов разного калибра. Радек хотел раскрыть эту тайну на московском процессе 1937 года, но ему не дали говорить{165}.