Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

• Название: Собрание сочинений. Том 1
• Автор: Петр Павленко
• Издательство: Государственное ихдательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1953

В первый том собрания сочинений советского писателя П. А. Павленко входят романы «Баррикады» и «На Востоке».

Роман «Баррикады» рассказывает о революционных событиях Парижской Коммуны.

Роман «На Востоке» показывает новые качества людей, созданных Октябрьской революцией. Вчерашние пастухи, слесари, охотники, прачки, ставшие знатными людьми своей родины, создают новое, разрушая старое, дряблое, сгнившее.

---

Ван Сюн-тин быстро нырнул в темный узкий овражек и прижался к земле.

«Эх, Васька! Надолго теперь зашумит земля».

Он лег и стал думать воспоминаниями и догадками о своей жизни, которая в какой уж раз начиналась заново и конца которой никто предсказать не сможет. Вот он был огородником. Да был ли? Не отец ли это его сеял репу и продавал ее русскому попу? А кто ходил к русским драться с офицерами? Опять он. А потом опять сеял репу. А потом пошел в партизаны, и на огород нет дороги. А теперь война, и он командир. И, вспоминая самого себя, думал он о себе — огороднике, как об отце партизана, о себе — партизане, как отце командира, и, улыбаясь, гордился, что он из себя родил двух новых людей и еще родит много. Он думал об огороднике Ван Сюн-тине и хвалил его, что он был хозяин и честный труженик, но знал отлично, что огородник человек жестокий, прижимистый и любил иногда обмануть соседа.

Партизан же Ван Сюн-тин был совсем другой. Это был смелый человек и злой, ничем не похожий на огородника. Смелый человек, злой, очень прямой на слово, не хитрец. У него никакой жалости ни к кому не было. У него было одно слово: убить.

А командир Ван Сюн-тин стал немножко похож на огородника, который казался дедушкой, — командир любил думать, петь песни, умел смотреть людям в глаза и понимать, когда они говорят правду, а когда ложь. Но он не был ни хитрецом., ни тихим, ни злым и ничего не хотел для себя, и ничего не жалел для людей. Он был умнее и огородника и партизана. Так из одного человека вышло трое.

В это время начался штурм советской земли.

Ван Сюн-тин услышал дальний грохот орудий, но он не смутил его размышлений. Промчались через реку японские эскадроны. Быстрый свист воздуха пронесся с русской стороны. Ван Сюн-тин сбежал к реке. Впереди ползли связисты, саперы сколачивали мост, у моста на корточках сидели шоферы, и повара говорили, что никакого обеда сегодня не будет.

Ван Сюн-тин пошел вброд. Раненые кони бились в мелкой речушке. На дворе Лузы, привязанный к столбу, катался на земле Банзай. Издалека узнав Ван Сюн-тина, он замер и прижался к земле, а когда огородник отстегнул цепь, пес кинулся ему на грудь, повалил его, схватил за горло и крепко прижал к земле. Так он долго стоял, всматриваясь в темноту, прислушиваясь к скрежету пуль и быстро нюхая воздух.

Темный дом Лузы бесновался. Окна его лопались с треском. Стекла бились на мелкие осколки, трещали рамы, взлетали с крыши куски железа, и пули выклевывали штукатурку стен. Дом трещал, дымился, распахивал двери, будто выгоняя на двор непрошенных гостей, и махал ставнями. Радиорупор хрипел, захлебываясь: «Браво, браво! Бис!» — и чей-то мужественный голос запевал громкую песню.

Банзай взвизгнул и отпустил Ван Сюн-тина.

Вернувшись к себе, Ван Сюн-тин разбудил дежурного ординарца, мирно спавшего в погребе, и послал сказать старшинкам, что план действия тот же — мешать и вредить, где и как можно, жечь машины и портить дороги, сохраняя секретность.

И еще не наступил день, как встали пожары до горизонта.

На командном пункте командира ударной группы все было готово к сражению. В траве лежали или сидели на деревьях офицеры генерального штаба с телефонами, звукоуловителями и полевыми книжками, каждый — на своем направлении. Офицеры-ординарцы наблюдали в бинокли, каждый — на своем направлении. Тут же наготове лежали конные и пешие вестовые, каждый — на своем направлении.

В три часа пятнадцать минут раздался грохот орудий. В короткие паузы между орудийным ревом проник треск пулеметов.

Гвардейские дивизии двинулись к советской границе.

Слева от гвардейской дивизии генерала Орисака шла танковая дивизия Нисио-младшего, брата командующего третьей армией, прозванного «французским воробышком». Во время большой войны он был на Западном фронте и даже сражался на Сомме, за что получил — ко всеобщему удивлению — румынский орден.

Справа двигалась кавдивизия генерала Када. Было очень темно. С высокой сопки командира группы все же был виден тусклый отпечаток холмов и долинок за рубежом. Ветра не было.

Одзу приказал произвести обстрел переднего плана красных химснарядами короткого летучего действия и двинул на прорыв танковый полк и легкие бомбардировщики.

— Не будем терять времени, встретим солнце на русской земле.

Русская земля засветилась. Огонь сигнальных бомб и пламя взрывов побежали по ней низкими молниями.

Через городок Санчагоу пробежали минеры, гранатометчики, химики. За ними пошла вторая волна пехоты.

Первый пояс укрепленных точек оказался почти на географической черте границы. Разведчики Одзу еще слышали урчанье пограничных псов и негромкие голоса патрулей.

Первый удар приняли на себя пограничники.

Еще третьего дня они почувствовали войну и, всегда готовые к ней, теперь с особым чувством упрямства залегли на краю страны. Проводники с собаками на перекрестках троп и в ложбинах, электрики в проволочной колючке, снайперы перед бродами. Тарасюк покинул свою заставу в начале ночи. Приехавший в родные места Луза был с ним. Они вошли на узкую тропу в густом кустарнике.

— Стой! Ложись! — прошептала впереди них ночь, и они легли.

Стройный ясень пошептался с Тарасюком и, взмахнув ветвями, тотчас отошел в сторону, слившись с темной грядой зелени, обступившей тропу. Ночь была проста, обыкновенна. Приоткрыв молодое лицо, ясень, что только что подходил к ним, бросил вслед Василию Лузе букет едва распустившихся полевых цветов. Василий поклонился ночи, кустам, деревьям.

— Спасибо за ласку, товарищи! — одними губами сказал он, касаясь руками зелени на краю тропы и не зная точно, люди ли то, или деревья.

Выйдя на поля колхоза «25 Октября», уже безлюдного, они легли в том месте, где когда-то стоял полевой шалаш Лузы.

В два часа ночи лес, пригибаясь и падая, бесшумно придвинулся к самой реке. Вслед ему осторожно заковыляли большие камни, стога сена, пни и муравейники.

Тарасюк лежал с наушниками на голове.

— Переправляются, — прошептал он в начале третьего, и у реки звонко и весело взлетело эхо первого выстрела. Фазаны, шлепая сонными крыльями по сухой прошлогодней траве, рванулись прочь. Залаял, взвизгивая, пес слева.

— Похоже, что у тебя на усадьбе, — произнес уже громко и как-то освобожденно Тарасюк, снимая трубки и растирая замлевшие уши.

Оружейный огонь запрыгал с места на место и враз, стеной, определился вдоль берега. Пограничные снайперы били по первым группам переправляющихся, но земля за ними еще молчала.

От Тигровой сопки, за хатой Лузы, шел самый сильный и раскатистый грохот стрельбы, он слабел у бывшей лавки торгсина и вновь начинался у старых корейских хуторов.

— Как полагаешь действовать-то? — спросил Луза.

— Вот поздоровкаюсь с ними за ручку разок-другой, а там оттянусь за точки, — сказал Тарасюк, подтягивая ремень и пряча в футляр бинокль. — А камешки я им оставлю.

— Те-то? — спросил Луза, намекая на недавно проковылявшие мимо них к реке предметы.

— Угу!

Но у реки уже сам по себе затевался штыковой бой. Сообщения приходили одно за другим — противник скапливался перед участком мехсоединения Богданова и территориальной дивизии.

— Раз такое дело, лучше валяй к своим, — решил тогда Тарасюк.

— У меня интересу мало. Толкану их штыком раза два да оставлю перед точками. Всего и работы.

Вызвав связиста, он быстро и сухо отправил с ним Лузу, веля бойцу доставить Василия в штаб полковника Богданова, а сам ползком заторопился к обрыву темного берега, откуда сквозь выстрелы уже слышались иногда бессвязные, скрежещущие звуки человеческих голосов.

Первые группы гвардейцев дивизии Орисака, мокрые с ног до головы, карабкались на гребень советского берега. Иные окапывались или протягивали телефонные провода, другие крепили шныряющий взад и вперед понтон, за который, сдержанно кряхтя, держалось множество раненных при переходе речки солдат.

Пограничники подобрались к ним, катя впереди себя пулемет.

Тарасюк бросил сигнальную ракету — и все, что было живого на советском берегу, молча ринулось к воде в штыки. Встречный бой завязался на середине речушки. Тогда первый взрыв японского снаряда потряс советскую землю — она еще молчала, — и за этим первым ударом забушевал воздух, в котором поникли и растворились отдельные звуки.

Все затряслось и задымило. Сухой и тяжелый ливень каменьев, горячих, сожженных огнем ветвей и раздробленных деревьев пал на землю.

Советская сторона все еще молчала. С маньчжурского берега показались танки-амфибии и осторожно спустились к реке, как бы поджидая конца артиллерийской подготовки.

Бросив понтон, Тарасюк отвел и уложил своих пограничников в подземные норы, на пути танков.