Юрий Герт - Ночь предопределений

• Название: Ночь предопределений
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

В романе «Ночь предопределений» сплетены история и современность. Герой Ю.Герта - писатель - приезжает на Мангышлак, место действия своей будущей книги о Зигмунте Сераковском, революционере-демократе, сподвижнике Чернышевского и Герцена, более ста лет назад сосланного в эти края. В романе два основных сюжетных узла. Первый - главный - связан с нашим временем. Нефтяники, архитекторы, журналисты, с которыми встречается герой романа, а в особенности события, разворачивающиеся перед ним, заставляют его требовательно вглядеться в себя, заново определить свою жизненную позицию. В центре второго узла - судьба революционера, дающая возможность осмыслить значение личности в масштабах истории

---

— Я понимаю, все понимаю, — эти чабаны, например… Целый год в степи, где-нибудь на дальних отгонах, и зимой — гололеды, бураны; и на сто, на двести километров — ни живой души, а по ночам — то ли ветер воет за окном, то ли волки… Ведь это — бр-р-р!.. — Он передернул плечами. В короткой паузе послышался тонкий, хватающий за душу посвист ветра. — Слышите?.. — усмехнулся Карцев. — Что называется, легок на помине… Так вот, эти люди… Честнейшие, чистейшие, святые люди…

— Святые!.. — повторил Жаик. — Правильно, правильно — святые люди!.. — и закивал головой.

— Я мужик, — Карцев вытянул перед собой руки, вверх ладонями. — Я знаю, что это значит — выходить каждого ягненка, уберечь каждую овцу… — Руки у него были небольшие, аккуратной формы, привыкшие к ватману, карандашу… — И когда за спиной этих чистейших, святых людей заваривают грязные дела, и кто-то, пользуясь, так сказать, плодами их труда, пытается набить свой карман… Я понимаю! — сказал Карцев. — Понимаю вас, Казеке! Как тут утерпеть, выдержать?..

— Но где они были, — он впился глазами в Темирова, и голос его, до того рокотавший на низах, утончился и зазвенел, — где они были, эти люди, когда вас мешали с грязью?.. Перетрухали — все до одного?..

— Не так! — с досадой воскликнула Айгуль, бросив на стол карандаш, которым что-то до того чертила на листе бумаги. — Не так вы все понимаете!..

— Но факт остается фактом! — прервал ее Карцев. — Да, фактом! И ради них… — Он вскочил, сделал два или три шага, уткнулся в шкаф и вернулся на прежнее место. — Ради них, говорите вы… Убейте — не понимаю!

— А я все объясню, — сказал Жаик. — Хорошие люди, честные, слов нет… Но — люди, люди… — Он сокрушенно вздохнул: — Им тоже ведь кое-что достается — награды, поощрения, анау-мынау… А что и откуда — они в этом не разбираются, люди простые… И тут — Казеке, и за ним — слух: премий, наград хочет лишить…

— Ясное дело, — сказал он, барабаня пальцами по пустому подлокотнику кресла, в котором сидел Темиров. — Приносят тебе ведомость и тут же карандашик в руку вкладывают, на — распишись, вот в этом месте… — Для живописности он покрутил пальцем по ладони, словно играя в «кашку варила». — И вот здесь… Кто откажется?

— Вся задача в том, чтобы соединить государственный и личный интересы, — наставительно произнес Сергей, глядя на Темирова. — И об этом думают, у-у-умные головы думают… Простите меня, Казеке, — поумней наших… И тут всякая партизанщина… От нее иной раз больше вреда, чем пользы… — Он нервничал, это заметно было по тому, как бегал, ища поддержки, его взгляд, хотя голос звучал подчеркнуто солидно, весомо.

Государственный интерес… Премии… Как будто сам он этого не знает, думал Феликс. И не знает всего, что мы можем сказать… Потому он и не смотрит, и молчит с таким презрительным превосходством… И Айгуль… — Сидя у стола, она сложила — уголок в уголок — бумажный лист и водила ногтем по сгибу вверх-вниз, вверх-вниз. Лицо ее было наклонено так низко, что Феликс, продолжая стоять, видел только черные, блестевшие на свету волосы. Паненка Айгуль, подумал он, глядя на ее палец с темно-красным, скользящим по бумаге ноготком; ему вспомнилось раннее утро, Кургантас и то, как вслед за книксеном он поймал ее руку, прижал к губам…

Наверное, она ощутила на себе его взгляд и, приподняв голову, отвела рукой, откинула назад густую прядь. Феликс увидел ее глаза, губы, усмешку на них — горькую, разящую…

— Вы правы, Казеке!.. — Он не заметил, как все повернулись к нему, перед ним был только статистик, его сумрачное, каменно-неподвижное лицо.

— Вы правы!.. И хозяйственные проблемы, планы, премии — все это еще ничего не решает… То есть — решает, конечно, и многое решает, но главное, в чем Казеке прав, — он обращался ко всем, и ко всем даже больше, чем к Темирову, но смотрел только на него, — главное — это человек, его достоинство, главное — суметь, даже когда это тебе не выгодно — впрочем, именно, именно тогда, когда не выгодно, когда это к явной невыгоде твоей — остаться человеком! Вот в чем Казеке прав — и с чем, кстати, никто из нас не спорит!..

Он ощутил вокруг некоторую ошеломленность и вслед за нею — негромкий и как бы вынужденный шумок одобрения.

— Браво! — сказал Спиридонов, прежде молчавший. — Брависсимо!..

Феликс вонзил пальцы ему в плечо.

— С этим никто из нас и не спорит, Казеке!.. Напротив! Совершенно напротив!.. Дело в другом, Казеке: какой в этом смысл?.. — Он зажегся. Он уже не чувствовал себя лицемером, только лицемером.

— Ведь не думаете же вы, что от инспектора отдела статистики при райисполкоме (он с нарочитой, жестокой тщательностью выговорил этот длинный титул) так уж много зависит? Что от того, как будут заполнены ваши бланки (он опять-таки намеренно, даже с удивившей его самого жестокостью, вместо «ведомости» или «отчеты» употребил небрежное «бланки»), зависит, так сказать, благоденствие всего района?.. — Он заметил, что Темиров, наклонясь, о чем-то тихо спросил Жаика, и тот помедлил, потер мочку уха, прежде чем ответить…

«Благоденствие», — мелькнуло у Феликса, — есть ли оно, это слово, на казахском?.. Впрочем, пояснять, останавливаться он не стал. — И что уцелей в этом качестве вы и дальше, поголовье овец в районе будет стремительно увеличиваться, воровство исчезнет, приписки прекратятся?.. Или — что если, как удачно выразился Сергей… если вы на всем скаку смените седло, то район из-за этого будет ввергнут в катастрофу?.. Ведь не так вы наивны, чтобы так думать! Тогда — зачем? Можете вы ответить?.. Какой смысл в этой вашей борьбе, упорстве, беспрерывных жертвах?.. Ради кого? Чего?

Темиров молчал.

— Он прав, Казеке, — закивал Жаик, похлопывая Темирова по отвесно срезанному плечу, — он прав…

— Лучше не скажешь, — сказал Сергей, с надсадой прочищая горло.

Карцев развел руками, и даже гипнотизер издал похожий на хрюканье, но вполне одобрительный звук.

— Все мы желаем вам добра, — сказал Феликс, — в этом вы не можете сомневаться… Каждый из нас трижды поставил себя на ваше место, Казеке, хотя в этом не было и нужды: наверное, каждый в свое время уже пережил то, что переживаете вы сейчас… Да, — сказал он, заметив недоуменье Темирова, короткую вспышку в его глазах, — у каждого, поверьте в жизни уже что-то такое было… Я ведь тоже впервые здесь встретился, познакомился… Все мы здесь впервые познакомились, и даже не очень… Не очень много знаем о жизни друг друга, но я совершенно уверен, что у любого нечто подобное случалось, — у всех, кто собрался в этой комнате… (он не выделил Айгуль, как бы просто не заметил ее). И мы не хотим чтобы для вас это кончилось тем же…

Может быть, ему это показалось, было плохо видно да и смотрел он на статистика, только на него, но в этом месте у Жаика странно вспыхнуло в глазах и жирный, округлый подбородок мелко задергался.

Как бы там ни было, — закончил Феликс (и это было тоже для нее, и скорее для нее, чем для Темирова, словно ушедшего в себя, по нему трудно было определить, слышит он Феликса или не слышит), — подумайте, Казеке, над тем, что мы говорили… Подумайте, постарайтесь нас понять… Разница между людьми не в том, что одни способны на борьбу и жертвы, а другие — не способны… Просто одни верят что жертвы эти имеют смысл, а другие — нет…

Жаик поднялся и обнял его, растроганно трепля по спине. Карцев поймал и пожал ему руку. Гронский тяжело заворочался, заскрипел пружинами, вставая с кровати.

— Что же, — произнес он, заложив большие пальцы обеих рук за туго натянутые подтяжки на выпуклой груди, — что же… — Он посопел, как бы настраиваясь, собираясь с мыслями. — Все, что можно… Что нужно было сказать… м-м-м… уже сказано… И мне остается…

Он был, конечно, менее великолепен, чем на сцене, сейчас, в полосатых подтяжках и домашних, на босу ногу шлепанцах… А возможно и более, подумал Феликс, возможно… Он поменялся с Гронским местами, теперь тот стоял посреди номера, отбрасывая на заднюю стену и дверь огромную плотную тень.

— … совсем немного, — сказал Гронский. Но тут из-за его спины, из тени, лежащей на стене черным сгустком, с воздетыми к потолку, сплетенными руками метнулся Спиридонов.

— Казбек!.. — возопил он неистовым, рыдающим голосом, — Казбек, дорогуша!.. Пошли ты их всех к собачьей матери!.. Хочешь — на колени стану, только пошли!..

Он, как на ходулях, качнулся на длинных ногах, когда Карцев ухватил его за локоть. «Пьяная скотина», — пробормотал тот сквозь зубы, выталкивая Спиридонова в коридор без особого, впрочем, сопротивления с его стороны.

В распахнувшейся двери мелькнули, а потом уже и протиснулись в номер, очевидно, таившиеся где-то поблизости Бек Рита и Вера.

— Так вот, — продолжал Гронский, с присущим ему самообладанием делая вид, будто ничего не случилось. — Вы слышали, о чем тут мы говорили, и, конечно, понимаете, что мы хотим вам добра… Только, только добра, — повторил он, поправляя на носу очки, подсаживая их ближе к глазам: — Только добра… И вы будете… Нам бы хотелось, — поправился он, но голос его все равно звучал отрывисто, резко, — нам бы хотелось, чтобы впредь вы вели себя как благоразумный человек… — Феликс не слышал, что говорил Гронский дальше.