Елена Блонди - Хаидэ

• Название: Хаидэ
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

Заключительная часть трилогии о княжне Хаидэ

---

— Водит его, водит, — закричал гнутый мужчина, не отрывая глаз от схватки и размахивая одной рукой, а другой цепляясь за соседа, — чтоб устал!

Нуба бежал, петляя и резко останавливаясь, прыгал и разворачивался, почти не глядя на льва, лишь слушая удары лап и взрыкивания. Откатываясь от загородки, услышал, как лев заревел, когда когти вонзились в жерди. Забор затрещал и люди, визжа, кинулись отступать, толкаясь, и падая друг на друга. По ноге ударила вырванная из забора жердь, Нуба схватил ее в левую руку и ткнул в морду набежавшего зверя. Еле успел расцепить пальцы, чтоб мощный рывок не вывернул ему кисть. И упал, когда когти зацепили кангу, сбивая с ног. Лев свернулся, похожий на великанского котенка, играющего с мышью, чтоб заключив добычу в объятия, прижать ее к груди и вспороть задними лапами. Но за мгновение до того, как веера железных когтей вонзились в спину соперника, взвизгнул, дергая лапой с намотанной на ней кангой. — Светлый нож прошелся поперек плененной ноги, рассекая сухожилия в сгибе.

«Все состоит из плоти, помни об этом. Она имеет свой язык, она говорит, даже когда молчит голова. И язык плоти един для всех, даже если ты не понимаешь чужого языка».

Из бедра Нубы бежала кровь, за его спиной готовились вспороть кожу когти, когда внимательные глаза старого маримму проплыли перед его глазами. Плоть подчинялась ножу, если он остро наточен и послушен твердой руке. А ум и память, соединяясь, приходили на помощь железу и собственной силе.

Лев отвлекся на миг, но этого хватило Нубе, чтоб вывернуться из его хватки и снова, изгибая спину, протечь в волоске от выпущенных когтей. Как рыба. Как там, в темной воде, куда он нырял, заплывая под старые коряги и ядовитые заросли подводных трав, кожей чувствуя через еле уловимое движение воды, как нужно избежать прикосновения.

«Не думай, как рыба в темной воде, будь ей». Глаза маримму исчезли, уступив место множеству светлых внимательных лиц: мальчики-воины повторяют уроки Зубов Дракона. Не думай… Будь…

Ускользая, он дотянулся до ремня и выдернул узел канги, оставляя на когтях раненой лапы полосу ткани. Прогнал мысль о том, что можно намотать на другую лапу, стреножить — порвет, как паутину. И снова побежал, кидаясь в сторону, когда лев настигал и прыгал.

— Убей! — заверещал кто-то, и толпа, улюлюкая, подхватила, обращаясь то ли к убегавшему Нубе, то ли ко льву.

— Убей! У-бей!..

— Тебе придется закончить бой, не век убегать, — прошептал Даориций, поглаживая крашеную иссиня-черную бороду.

Нож прилипал к вымазанной в крови руке, Нуба на бегу чуть разжал пальцы, чтоб взять его поудобнее. И упал, сбитый грудью прыгнувшего зверя.

Даориций подался вперед, не замечая, как тянет сам себя за конец бороды. Краем глаза заметил, как странно застыл рядом тот, белый с квадратным лицом, закрыв глаза и будто прислушиваясь к чему-то. Но некогда было смотреть внимательнее и он уставился на поляну, боясь пропустить конец. Лев горбился, собирая лапы, чтоб проткнуть подмятого соперника. И Даориций увидел, как странно они похожи, когда оба лежат, — одного роста, с буграми мускулов на вздутых плечах и бедрах. Будто лев стал человеком, а тот превращался в зверя. Нож, что выронил при падении Нуба, валялся рядом с пальцами вытянутой руки. Вот сейчас он дотянется и…

Но рука согнулась, что-то делая рядом с животом зверя. Мелькнула между лап, и в нависшую морду полетела горсть песка, из борозды, взрытой когтями во время бега. И когда лев зарычал, мотнув головой, тогда рука стремительно вернулась к ножу, будто выросла, удлиняясь черной змеей, уцепила рукоять, подняла, а нож скользил по запыленной ладони, укладываясь, как надо.

Вдох, во время которого случились эти движения, напоминавшие предсмертные содрогания зарезанной козы, не успел завершиться, как воздух, наполненный огнями, треском и воплями, покрыло сверху двойным криком. Кричал зверь, мотая головой с торчащей в глазнице рукоятью ножа. И кричал человек, отворачивая лицо, по которому, слабея, съезжала лапа с наполовину убранными когтями. Отваливаясь от добычи, лев сел, мотая толстым хвостом и тряся головой, а потом, отталкиваясь здоровой лапой, и поворачивая морду набок, чтоб разглядеть, кинулся на обидчика. Тот, падая навзничь и тоже уставив на льва один уцелевший глаз, а другая сторона лица сплошь была залита кровавым месивом с жутким стеклянным блеском, протянул руку и, выдергивая нож, всадил его в грудь зверю, который из-за ослепшего глаза чуть сместил направление прыжка.

Лев закричал, как мог бы кричать человек, если он огромен и совершенно безумен. В голосе его, пылающем яростью, слышалось удивление. И вторя ему, кричал человек, что складываясь и извиваясь, выдрался из-под окровавленного живота и, рванувшись, упал в стороне от бьющих по воздуху лап издыхающего зверя. Человек кричал, как мог бы кричать зверь, когда он полон свершившейся угрозы.

И Даориций, до того испытывающий лишь азарт, ощутил темный ужас. Казалось ему, что лев, умирая, становится человеком, а тот, стирая с лица и шеи жирные потеки, поглощает звериное, принимая его в свою душу.

Лев пытался ползти, загребая лапами собственную кровь, перемешанную с изрытой землей. Полз к сопернику, что победил его. А тот, отползая, сел, не переставая кричать, садящимся, хриплым голосом. И замолчав, поднялся, качаясь и оглядывая толпу сверкающим глазом. Рукой прижимал рану на бедре. Медленно поворачиваясь, увидел блестящий халат купца и побрел в его сторону, не оглядываясь на подыхающего зверя.

— Он забрал его смерть, себе. Теперь он — вечный, — сказал кто-то трезвым голосом. И по толпе пронесся суеверный испуганный шепот.

— Добейте льва, — приказал Даориций. Незаметно повел плечами, покрытыми холодным потом. Он не верил в байки и слухи простолюдинов, но то, что шло к нему сейчас, могло напугать любого просвещенного путешественника.

— Я… — прохрипел Нуба, вцепляясь в кривые толстые жерди забора, — я… победил.

— Да-да. Ты победил. Эй, кто там, перевяжите раны. И с лицом. Сделайте, что там нужно.

Он отвернулся и быстро пошел, продираясь через гомонящую толпу. Рядом с ним заспешил второй покупатель драгоценной вазы.

— Мне жаль, — отрывисто сказал купец, — я был уверен. И тогда ваза ушла бы к тебе, уважаемый.

— Боги решили так, а не иначе, — вежливо отозвался квадратный, — не спорить же нам. С богами.

Голос был странен и Даориций мельком глянул, досадуя. Не хватит ли странностей для одного дня?

— Я не в обиде, саха Даориций. Нам бы поговорить. Наедине.

— Если проводишь меня к пристани, там мой корабль, там есть мое вино, хорошее. И нет ушей.

Спутник молча кивнул.

— Я до сих пор не знаю твоего имени, достойный.

— Выбери любое, — предложил тот с усмешкой.

— Ясно, — отрывисто ответил купец.

Молча они спустились мимо опустевших столов и лавок по ступенькам, вырубленным в глине обрывчика, прошагали по скрипучей пристани и остановились рядом с небольшим пузатым парусником Даориция. Купец махнул рукой подбежавшему сторожу и двум матросам, отпуская их в толпу, прихватить конец не увиденного зрелища. И уселся за маленький столик, ставя к ногам сумку. На столике в беспорядке теснились кувшины и валялись огрызки лепешек.

— Вот кубок и вино, саха без имени. Что ты хотел сказать мне?

Вдалеке кричали и ахали. Сверху у столов уже затопали редкие шаги тех, кто вернулся утолить жажду и перекусить, делясь впечатлениями. А тут было тихо и по черной воде по-прежнему змеились тусклые красные полосы от редких факелов.

— Я послан с миссией, достойный саха Даориций. Кем и зачем, тебе знать не нужно. Но иногда нас посылают не только те, кто имеет язык и ум. Тебя, например, послала судьба. Не иначе.

Безымянный глотнул вина и поставив кубок, нагнулся над столом. Сказал негромко:

— Этот боец. Он не захочет покидать тебя. Если выживет. Нужно, чтоб выжил. И не теряй его из виду столько времени, сколько сумеешь. У тебя ведь хорошая память, купец? Он будет спрашивать. И рассказывать. А ты слушай.

— Почему я должен…

— Сколько ты просил за свой горшок? Тридцать? Тут сотня, — кошель глухо брякнул о столешницу, — просто запоминай все. Настанет время, когда к тебе подойдет человек, и покажет такой знак.

В неярком свете фонаря, висевшего на качающейся мачте, тускло и холодно блеснуло старое серебро, щетинясь углами и крючковатыми лапками на них.

— Запомнил? Ему и расскажешь, все, что узнал о новом попутчике. И запоминай не только события. Что ест, как спит, о ком думает и о чем волнуется. Что радует его и что печалит.

Пряча странную штуку за воротник плаща, безымянный улыбнулся:

— Трудно не будет. Боец силен и добр. А значит — открыт. Стань ему другом, саха Даориций, рассказывая о том, как ты был у далекого холодного моря, чьи берега покрыты степью.