Вильям Хайнесен - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Вильям Хайнесен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, насквозь пронизаны национальной спецификой. Произведения, включенные в настоящий сборник, вышли в свет на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

Действие романа «Черный котел» развертывается в период второй мировой войны и изображает коренные изменения, вызванные в жизни Фарерских островов бурями, потрясавшими «большой мир». На Фарерских островах высаживаются английские войска и постепенно развиваются коммерческие контакты с Англией. Исконное занятие моряков островов — ловля рыбы, становится чрезвычайно опасным и одновременно очень прибыльным делом. Подрываются на минах суда, гибнут люди, а правительство доставку рыбы в Англию окружает ореолом «подвига во имя родины». Роман призван разоблачить обман, восстановить подлинную картину событий военного времени.

Роман «Пропащие музыканты» — тоже своеобразный отклик на исторические события. Усиление международной напряженности, угроза новой мировой катастрофы повергает многих писателей в пессимистическое настроение, лишает их веры в силы человека. На смену уверенности приходит растерянность и страх. Роман В. Хайнесена, несмотря на трагизм повествования, не лишен веры в человека и обращен к молодому поколению.

---

Она поедет навестить жениха. Теперь, когда она отказалась от места, времени у нее достаточно.

Но сначала напишет. Она должна поделиться с ним сегодня же.

Лива откинулась назад, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Жестокий внутренний голос до боли резко и отчетливо произнес: «Юхан никогда не выздоровеет. Он лежит, как фру Опперман, и ждет смерти. Он умрет. Умрет, как умер Ивар. Может, в этом году. Может, в следующем. Он станет неузнаваемым, жалким слепком с того, кем он был, чужим, как Ивар, с лицом и руками словно из серой бумаги, из грязного картона!»

«Смерть, смерть. — Жестокое слово неумолчно звучало в ее ушах. — Смерть подстерегает, смерть никого не щадит… Время смерти, время смерти. Чего только не придется нам пережить, пока нас не осияет великий свет и мы не пребудем вечно с ним, победившим смерть!..»

Лива тряхнула головой и открыла глаза. Замерзшие могилы, засохшая трава. Кресты и памятники, мраморные грустящие голубки, белые статуэтки под стеклянными колпаками и слова: «Здесь покоится прах…» Все так странно, безжизненно, все серо, чуждо и незначительно по сравнению с живым огнем в ее душе. «Что это со мной?» — изумленно подумала она.

Ей, сидящей на этой скамейке, двадцать три года. Она слышит биение своего сердца, хруст песка и ракушек под ногами, ее щеки пощипывает мороз, она — живая. Слышит она и бурное кипение города импорта, удары молота, шум моторов и лебедок, автомобильные гудки, собачий лай, голоса, звуки волынки. Она быстро поднялась, потянулась, сделала глубокий вздох, зевнула, почувствовала, что хочет есть и пить, что ей хочется что-то сделать, чтобы опять стать самой собой. «Вот я живу, — снова подумала она и тихо покачала головой, удивляясь и себе и всему окружающему. — Вот я живу… но еще немного, и это тоже пройдет. И только тогда начнется настоящая жизнь, вечная!..»

У могилы Ивара стоял Опперман. Да, конечно. Это ее не удивило. Опперман — маленький и нелепый, жалкий и глупый, влюбленный и смешной. Теперь, освободившись от него, она словно впервые увидела его как следует. Он такой смешной, такой весь земной, раб этого мира и маммоны. Она поймала себя на мысли: «А что будет с Опперманом в жизни вечной?»

«А Ивар, с ним что будет? Боже милостивый, что будет с Иваром?» Этот вопрос не раз возникал в ее голове за последние дни и ночи, но она все пыталась отложить ответ на него. Теперь он наступал на нее снова, безжалостно и жестоко. Ей нужно встретиться с Симоном и серьезно поговорить с ним.

Могила была уже засыпана. Опперман помогал могильщикам уложить венки, тщательно разглаживал шелковые ленты, точь-в-точь так, как разглаживал материю и дамские чулки на своем складе. Он был смешон. Она не могла на него сердиться. На траве лежало несколько белых с черным ободком карточек. Могила издавала удушливый запах вянущей листвы и цветов. Наконец венки были уложены, могильщики попрощались и ушли. Пальто Оппермана было запачкано землей и покрылось инеем, он тщетно пытался отчистить его.

— Красивый могила, Лива? — Она не ответила, и он продолжал болтать — О, редкий могила! Ты видеть много новые могилы, но такой никогда!

У кладбищенской калитки их дороги расходились. Опперман схватил руку Ливы, сжал ее и сказал:

— О Лива, ты совсем не сердиться, может быть, все снова быть хорошо, мы ничего плохое не сделали, у нас чистая совесть, это самое главное. Ты рассердилась, но, Лива, ты снова быть хорошая… Я это видеть по тебе! Ты, может быть, опять прийти, да? Ты просто хотеть отпуск. Ехать твой жених? Снова прийти на старое место?

— Нет, Опперман, — сказала Лива. — Я не вернусь. Но спасибо за все ваши хлопоты сегодня.

— Старое место, я говорю, — продолжал Опперман. — Ты не нужно старое место, ты можешь получить новое, какое хочешь, гораздо лучше место, ведь я очень высоко ценить тебя, Лива, ты очень умный девушка. Мы только немножко ссориться иногда, и все будет снова о’кей!.. О! Я вижу по тебе, Лива, ты прийти опять, ты только одуматься! Прощай, привет отец, привет дети. Скажи, я завтра посылать им шоколад… Энгильберт возьмет собой, когда идти к лисицам! Милая!

Рот Оппермана искривился, словно от боли, в глазах у него стояли слезы.

Лива испуганно отдернула руку.

— Нет, Опперман, — сказала она. — Я не вернусь. Мое решение твердо. Но не считайте меня неблагодарной. Я только это и хотела сказать. Мы не должны расстаться врагами, Опперман.

— О нет, милая, — воскликнул Опперман, — никогда, никогда!

Он прижал ее руку к груди и повторил:

— Никогда!

— Отпустите же меня! — сказала Лива и смущенно оглянулась. И вдруг словно вся сжалась и залилась краской… По холму поднимался Симон-пекарь. Симон был свидетелем этой нелепой сцены. Что он мог подумать!

— Прощай, любимая, до свиданья! — сказал Опперман.

— Я шел к вам, — начал пекарь. — Что тут такое, Лива? Карточки с венков? Что ты хочешь с ними делать? Нелепо хранить подобные вещи.

— Я знаю, — ответила Лива, — но Опперман хотел, чтобы я взяла их домой.

Симон вздохнул и сказал с упреком:

— Тебе не следует делать все, что велит Опперман. Пусть другие ползают на брюхе перед его богатством, это не пристало ни тебе, ни мне. Для нас он прах, ничто.

— Я знаю, Симон, — живо откликнулась Лива. Она подумала — не выбросить ли ей карточки.

— Ты понимаешь, что он домогается тебя? — спросил Симон.

Голос его слегка дрожал. Лива снова почувствовала, что краснеет. Звук голоса Симона проникал ей глубоко в душу, волновал. Она ответила, не глядя на него:

— Мне нет дела до Оппермана. Я отказалась от места.

Подойдя к обочине, она бросила карточки в канаву.

— Рад это слышать, — тихо проговорил Симон. — Ты нам нужна, мы не можем обойтись без тебя.

Ливе стало тепло от этих слов, она взяла его за руку:

— Спасибо, Симон. Я не изменю вам.

Некоторое время они шли молча. Симон прерывисто дышал, он был взволнован. Внезапно он остановился и жестко сказал:

— Я должен признаться тебе, Лива, иначе я не смогу продолжать свой путь.

Лива взглянула на него удивленно и вопросительно. Он ответил ей холодным взглядом.

— Видишь ли, — начал он, — когда я увидел, что Опперман прижимает твою руку к груди, меня обдало жаром. Это было дьявольское наваждение, которое, я знаю, я должен отринуть и побороть! Этот жар был страстью к тебе, Лива… ревностью, называй как хочешь! Это дело рук сатаны. Помолимся!

Он упал на колени на обочине дороги. Лива растерялась. Молящий, жалобный голос пронизывал ее до мозга костей:

— Разорви паутину, сплетенную сатаной, разбей его силки… не дай дьявольскому напитку отравить наши души. Ибо в Писании сказано: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Симон поднялся, взгляд его был суров и холоден.

— Иди домой, девушка, — сказал он. — Я не пойду с тобой. Мне нужно побыть одному. Иди с господом.

Он повернулся и быстро зашагал прочь.

Лива стояла, склонив голову и зажав рот руками. Она не сразу пришла в себя и осознала, что произошло. Но постепенно это дошло до ее сознания и наполнило и горячей тревогой, и глубоким страхом.

6

Фредерику было очень интересно, чего хочет от него Понтус-часовщик. Не предложит ли он ему снова быть капитаном «Адмирала»? Понтусу не везло в спекуляциях рыбой. Первый рейс арендованной им шхуны продолжался дольше, чем предполагалось, и был неудачен. Понтус потерял на этом деле значительную сумму. И рассчитал шкипера Томаса Берга.

— Ну и туп же этот Томас Берг, — сказал Понтус. — Дал себя провести и даже пикнуть не посмел. Но ведь он сын учителя, книги читает, какой от него может быть толк? Да и самого меня обвели вокруг пальца. Этот мошенник, оптовик Свейнссон, — величайший мерзавец, какого мне когда-либо приходилось встречать. Он обещал, что в Эфферсфьорде мы первыми получим товар, и самый лучший, но «Адмиралу» пришлось ждать четырнадцать дней и, когда наконец подошла его очередь, остались лишь отбросы, испорченная рыба. Слышал ли ты что-нибудь подобное? Они навязали нам полное судно гнилой рыбы, угрозами заставили шкипера взять ее, мерзавцы, а он был так глуп, что взял!

Понтус подавил желание чихнуть и вытер глаза.

— Я страшно много потерял, Фредерик, — двадцать пять тысяч крон. Они погибли навеки, попали в карманы этих акул. Я пожаловался Свейнссону, но он, конечно, застраховал себя со всех сторон, мерзавцы заботятся об этом в первую очередь. Тогда я обратился к адвокату Снельману, нашему самому лучшему адвокату, чтобы привлечь к суду обманщиков, но он ответил, что это безнадежно, потому что, увы, исландский суд всегда решает в пользу исландцев, а иностранцы оказываются виноватыми. Они там все гангстеры.

Понтус не сердился, даже не повышал голоса, он улыбался и уныло теребил свои жалкие усики.