Вильям Хайнесен - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Вильям Хайнесен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, насквозь пронизаны национальной спецификой. Произведения, включенные в настоящий сборник, вышли в свет на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

Действие романа «Черный котел» развертывается в период второй мировой войны и изображает коренные изменения, вызванные в жизни Фарерских островов бурями, потрясавшими «большой мир». На Фарерских островах высаживаются английские войска и постепенно развиваются коммерческие контакты с Англией. Исконное занятие моряков островов — ловля рыбы, становится чрезвычайно опасным и одновременно очень прибыльным делом. Подрываются на минах суда, гибнут люди, а правительство доставку рыбы в Англию окружает ореолом «подвига во имя родины». Роман призван разоблачить обман, восстановить подлинную картину событий военного времени.

Роман «Пропащие музыканты» — тоже своеобразный отклик на исторические события. Усиление международной напряженности, угроза новой мировой катастрофы повергает многих писателей в пессимистическое настроение, лишает их веры в силы человека. На смену уверенности приходит растерянность и страх. Роман В. Хайнесена, несмотря на трагизм повествования, не лишен веры в человека и обращен к молодому поколению.

---

В зале кое-где вспыхивает веселье.

— Хорошо, — говорит Анкерсен. — Хорошо. Теперь мне, пожалуй, все стало ясно.

Веселье нарастает.

— Рада это слышать! — отвечает фру Ниллегор с нескрываемым торжеством.

Лицо у Анкерсена усталое и глубоко расстроенное. Он понуро кивает:

— Ладно. Ладно. Я буду краток.

Тут он поднимает голову и снова возвышает голос:

— Ибо я ведь давно уже это замечаю! И теперь я понял, к чему шло дело. Печальная истина состоит в том, что общество «Идун» постепенно все более и более превращалось в мирское, бездумное общество. Общество без всякого духовного содержания. И теперь, когда наша земная цель достигнута, что же осталось от того высокого духа, каким отмечено было начало нашей работы? Но не затем же мы начинали, чтобы, дойдя досюда, остановиться! Однако, что ж. Быть может, миссия общества «Идун» на этом окончена. Быть может, покамест оно исчерпало свои возможности.

Анкерсен глубоко вздыхает. Собравшиеся следят за ним с величайшим интересом.

— Но, как сказано, я себе мыслил это не так. И поэтому теперь, дорогие друзья, поэтому теперь я должен уйти. Поэтому теперь я должен порвать с этим обществом. Я пойду собственным путем. Мое место — не среди вкушающих пищу. Мое место — не в кругу сытых. Мое место — в борьбе! Там, где идет сражение, где льется кровь! И поэтому…

Анкерсен взволнован. Голос его срывается:

— Поэтому, друзья мои… Поэтому я хочу с вами проститься. Я вам не буду мешать. Приятного вам аппетита. Но только поймите, я себя чувствую здесь лишним.

— Нет, Анкерсен, нет! — протестует Ниллегор.

Фру Ниллегор с силой толкает мужа в бок, трясет головой и сама берет слово:

— Послушайте! Позвольте мне сделать небольшое замечание. Во-первых, я должна повторить, что Анкерсен сам вместе с другими предложил включить в меню говяжье жаркое. Да, Анкерсен! Можете говорить все, что угодно, мне безразлично! Вы сами предложили жаркое! И если вы теперь ни с того ни с сего портите нам праздник, так знайте, что вы поступаете низко! Низко! Да, я не боюсь это сказать! Ваше стремление выделиться, быть у всех на виду воистину не знает границ!

Ниллегор:

— Полно, Ида!

Фру Ниллегор угрожающе тычет скомканным, насквозь промокшим носовым платком в сторону трибуны:

— Да! Сегодня я выскажу все напрямик! Это низость со стороны Анкерсена — взять и прервать нашу общую трапезу ради того лишь, чтобы еще раз привлечь внимание к себе! Он просто не может вынести, чтоб мы спокойно ели и радовались! Знайте же, Анкерсен, вас раскусили! Вы могли бы уйти без всякого шума, если вы не одобряете того, что здесь происходит! Но теперь слишком поздно! Теперь вы нам все испортили! Ни о каком продолжении праздника не может быть и речи!

Фру Ниллегор охвачена ужасным нервным возбуждением. Она поворачивается к собравшимся:

— Видит бог, никто так не преклонялся перед Анкерсеном, как я! Я восхищалась им, я его любила! Да, Анкерсен, я тебя любила! Но теперь я тебя ненавижу! Потому что ты не человек! Ты бессердечный, отвратительный тиран! И я предлагаю, чтобы все мы сейчас встали из-за стола и разошлись по домам, и пусть Анкерсен познает холод одиночества! Пошли!..

Замешательство. Некоторые участники праздника поднимаются с мест, другие остаются сидеть, кое-кто с ожесточением принимается опять за еду.

— Скандал! Скандал! — стонет Ниллегор.

Он хватается руками за голову. Но где-то в самой глубине его души давнишний, слабо теплившийся огонек начинает шипеть и потрескивать.

— Анкерсен! — с торжеством восклицает он. — Анкерсен! Вам нельзя уходить, это некрасиво! Нельзя! Слышите?!

Но Анкерсен, слава богу, уже в прихожей. Он уже натягивает свои калоши.

— Послушайте, Анкерсен! — говорит Ниллегор. — Вы понимаете, что вели себя по-хамски? Вы хам, вот кто вы такой! Слышите?

Нет, Анкерсен ничего не слышит и не видит. У него такое выражение, будто мыслями он унесся далеко, в другой мир. Он не рассержен, просто мысли его где-то далеко.

Огонек в душе Ниллегора разгорается, извергая клубы копоти и дыма. Едко усмехаясь, учитель шипит:

— Но имей в виду, Анкерсен, теперь твоя песенка спета! Ты окончательно вышел в тираж! Ты просто гнусный хам, самый настоящий бессердечный негодяй, ты, если хочешь знать, демагог и бандит, узколобый тупица, злобная старая жаба!..

Анкерсен смотрит на него. Безмолвно. Вид у него ничуть не рассерженный. Просто мысли его где-то далеко. Как бы в рассеянности, он берет Ниллегора за руку и говорит:

— Прощай, Ниллегор. Я должен уйти. Не удерживай меня.

Ниллегор в отчаянии отворачивается и забивается в самую гущу верхней одежды в безлюдном гардеробе. Здесь он мгновение стоит и стонет.

И тут из праздничного зала, где царила мертвая тишина, проникает в прихожую одинокий звук… кошмарный звук… словно душераздирающий крик петуха, которому неудачно пытались отрубить голову… визгливый, идиотский плач.

Он с лихорадочной поспешностью бросается в зал и видит именно то зрелище, которое ожидал увидеть: Ида сидит, откинувшись назад, и тщетно пытается заглушить свой судорожный истерический плач с помощью носового платка.

Сконфуженные члены общества «Идун», которые проходят мимо Сапожного двора, возвращаясь домой с расстроившегося благодарственного праздника, различают в свете луны очертания кучки людей, собравшихся вокруг поющего человека.

Это Анкерсен, начавший все сначала.

7. Поэт и смерть

Небо сегодня какого-то желтоватого, болезненного цвета, что, как известно, предвещает непогоду, да и барометр это подтверждает.

Да, по той или иной причине скоро разразится шторм.

Перед лицом погоды люди — как дети, которые наблюдают жизнь и хлопоты взрослых, толком не понимая, что же, собственно, происходит. Погода сегодня вечером намерена обернуться непогодой. Собирается буря, неведомо почему. И ничего с этим не поделаешь, остается этому покориться. Так же, как покоряются судьбе.

Сириус лежит, раздумавшись, на своем одиноком ложе. Он возбужден и, пожалуй, даже немного радуется этой надвигающейся непогоде. Только что его навестили Оле Брэнди и Оливариус. Это они сказали, что барометр упал необыкновенно низко.

На чем бишь мы остановились? Да, покориться своей судьбе. А то еще можно, говорят, восстать против своей судьбы. Именно так сделал будто бы Бетховен. Но ведь, если разобраться, разве это не ерунда? Ведь если кто-то, как это называют, одержал верх над своей судьбой, значит, такова его судьба, чтобы одержать верх. Судьба — это и есть то, чему суждено сбыться. Или как?

Сириус утомлен и вместе с тем взбудоражен. Он смотрит в слепящий четырехугольник окна, в желтую пучину предвечернего света, которая теперь окрасилась в слабый красноватый тон, будто вызванный к жизни далеким трубным гласом. Плывут горные громады туч, серебристо-серые и пепельные. На мгновение все небо становится цвета грязного постельного белья. А славно было бы лежать на одной из складок этой гигантской небесной перины и с головокружительной высоты смотреть вниз, в пучину, наблюдая, как жадные метлы бури метут темнеющее море.

Ух! Шторм, верно, уже начался, вокруг Макбеттова дома слышится протяжный, боязливый свист, голые деревья в саду кузнеца пощелкивают, словно скелеты, восстающие из могил. И разом тьма падает резкой черной тенью на торопливую гряду туч… как тень огромной беспокойной, корчащейся в муках горы. Сириусу приходит на память поговорка о горе, которая родила… Темень ненастья наполняет его отрадой, при ней так уютно лежать в постели.

Между тем большая буря набирает силу. Вихри в исступленном самовластье кружат свой одинокий вальс на просторах великого океана. Бессмысленно и грандиозно. Волны несметными стадами спешат на северо-запад, словно стремясь к какой-то цели, хотя, как всем хорошо известно, никогда еще у бури не было никакой иной цели, кроме одной: бушевать.

Сириус видит в своем воображении, как разыгрывается шторм и вскипает бурное море у крутых, одиноких берегов. Стена прибоя, неспешно наливаясь, величаво вздымается в изжелта-бледном сумраке, на мгновение повисает, пошатываясь, в воздухе, затем плавно оседает обратно в глубь, где темная празелень распускается шипучими цветами пены. Иные из этих пенных роз чудовищно огромны и в полутьме пылко простирают во все стороны свои жемчужные щупальца. Весь берег превращается в живой волшебный сад пышных, страстных, безжалостных пенных цветов.

Да, все там бурлит, все буйно растет в призрачном свете судного дня, шумящие исполинские пущи тьмы вырастают из пучины, небо и море срастаются вместе. Под конец все поглощает тьма. Могучая, клокочущая, насыщенная бурей тьма.

И вот разражается яростный ливень, он стучит неистово, тысячеструйно в стекла окон и заполняет желобки железной крыши потоками холодной пресной воды. Сириус жаждет подставить горячий лоб под прохладную струю, томится по ней, блаженно отдается во власть непроглядной, струистой, бушующей тьмы…