Вильям Хайнесен - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Вильям Хайнесен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, насквозь пронизаны национальной спецификой. Произведения, включенные в настоящий сборник, вышли в свет на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

Действие романа «Черный котел» развертывается в период второй мировой войны и изображает коренные изменения, вызванные в жизни Фарерских островов бурями, потрясавшими «большой мир». На Фарерских островах высаживаются английские войска и постепенно развиваются коммерческие контакты с Англией. Исконное занятие моряков островов — ловля рыбы, становится чрезвычайно опасным и одновременно очень прибыльным делом. Подрываются на минах суда, гибнут люди, а правительство доставку рыбы в Англию окружает ореолом «подвига во имя родины». Роман призван разоблачить обман, восстановить подлинную картину событий военного времени.

Роман «Пропащие музыканты» — тоже своеобразный отклик на исторические события. Усиление международной напряженности, угроза новой мировой катастрофы повергает многих писателей в пессимистическое настроение, лишает их веры в силы человека. На смену уверенности приходит растерянность и страх. Роман В. Хайнесена, несмотря на трагизм повествования, не лишен веры в человека и обращен к молодому поколению.

---

Лива с тревогой почувствовала, что где-то в уголке ее сердца затаилась обида на Симона. Это нехорошо, ведь она должна испытывать благодарность к человеку, который дал ей горчичное зерно веры, самый драгоценный дар, который может получить человек, единственно необходимый. Она посоветуется с ним, расскажет ему об этом честно и открыто, как обычно. Он поймет и простит ее. Своим мысленным взором она видела его спокойное худое лицо, его открытый взгляд. Симон не похож на других людей, он сильнее их, правдивее, он — носитель духа божия и его справедливости.

Внизу, в недостроенном доме, снова зажегся огонек. И снова гнев вспыхнул в ее сердце. Надо бы побежать туда, выгнать эту пару наглецов. Но это было бы смешно. Можно бы зайти к Сигрун, сестре Юхана, и поделиться своим возмущением. Сигрун ее поймет. Нет-нет, Ливе хотелось думать, что это очень юная пара, юноша и девушка впервые оказались вместе. Юноша влюблен и скромен и от застенчивости только и знает, что курить сигарету за сигаретой…

Лива поднялась, дрожа от холода. Ей очень захотелось пойти к будущей золовке. Сигрун немного странная и смешная, частенько она выводила Ливу из себя, но сегодня Ливе как раз и нужно бы встряхнуться.

Сигрун дома не оказалось. Ее брат Енс Фердинанд чистил в кухне ботинки. Енсу Фердинанду шла праздничная одежда, у него было красивое лицо, красивее, чем у Юхана, но в чертах его чувствовалась и слабость, и напряженность, характерные для горбунов. Голос же был не высокий, как это часто бывает у горбатых, а низкий и глубокий.

— Добрый день, Лива, — сказал он. — Входи, сестра скоро вернется.

Енс Фердинанд взял ее руку и долго держал в своей. От него сильно пахло спиртом, и прекрасные карие глаза покраснели.

— Чудесно, что ты пришла, — медленно проговорил он. — Чудесно! Ну скажите, у кого еще есть такая невестка?

Голос его слегка дрожал, и говорил он взволнованно:

— Ты… ты — самое прелестное существо на этой земле, Лива. Я говорю это тебе открыто, потому что сегодня немножко перебрал. Ты заслуживаешь того, чтобы на тебя молились. Видит бог, заслуживаешь… Все мужчины должны тебе поклоняться. Только… зачем ты вступила в эту крендельную секту, Лива? Я и сказать не могу, как мне стало больно, когда я узнал об этом. Что у тебя общего с этим дурачьем? Поверь мне, они не желают тебе добра, они хотят только завлечь тебя. Они ищут развлечений — вот и все, и хитро обхаживают тебя… они, видите ли, любят друг друга во Христе… Все это отвратительный, гнусный расчет. Не сердись, Лива! А если хочешь, сердись, но я говорю правду. Больше я ни слова не скажу. Я не хотел тебя обидеть.

— Я не сержусь на тебя, Енс Фердинанд, — ответила Лива. — Я просто не обращаю внимания на то, что ты говоришь. Ты бы послушал Симона… Я уверена, ты изменил бы мнение.

Енс Фердинанд кивнул.

— Лива! — горячо произнес он. — По сравнению с тобой я жалкое ничтожество.

Он снова протянул ей руку:

— Ну, я ухожу. Ухожу один… Я — конченый человек… Да, это так, и я это знаю лучше всех. Мир — отвратительная лавочка, вонючая бойня. И вот среди всего этого ужаса такое создание, как ты!.. И что, черт подери, что тут скажешь? Что, может быть, жизнь не так уж плоха? Что все же есть радость в мире?

Енс Фердинанд глубоко вздохнул. На глазах у него выступили слезы.

— Я пьян, Лива, потому так и говорю, прости меня… Вот и сестра идет… Я ухожу. Прощай, Лива, прощай, прощай!

Лива улыбнулась, покачала головой. Но вдруг он ощутил ее руку на своей голове и услышал ее шепот:

— Иисус Христос да хранит тебя, мой бедный друг!

Он потерянно взглянул на нее.

Послышались шаги по гравию, вернулась Сигрун. В прихожей между ней и братом произошла стычка. Лива слышала, как она назвала его ничтожеством, позором для семьи.

— Добрый вечер, Лива, — возбужденно сказала она, входя в кухню. — Если бы ты знала, что со мной сейчас было! Иду я с телефонной станции, а за мной погнались два пьяных матроса, посмотри — разорвали мне платье… Что ты скажешь? Воротничок оторван, пуговиц нет. Молокососы хотели меня изнасиловать… меня, тридцатитрехлетнюю! Завтра же иду к капитану Гилгуду, буду жаловаться и требовать возмещения за одежду. Непременно!

Сигрун села и перевела дух. Морщинки появились у нее под глазами, и она все продолжала рассказывать:

— Силы небесные, как они были наглы и глупы! И рассказать тебе не могу, как они себя вели. К счастью, я не понимала, что они болтали. Молоко на губах не обсохло, а туда же! Садись, Лива, поешь со мной, если хочешь. А к тебе не пристают? А Опперман? Такой блестящий мужчина, а?

Сигрун жеманно прошлась по кухне, подражая Опперману.

— Даже такой пользуется успехом, — фыркнула она. — Хоть он и не в военной форме. Впрочем, он иностранец, а это самое важное!

Расставляя тарелки, она продолжала:

— Скоро свадьба, двойная свадьба. Две дочки учителя Матиасена выходят каждая за своего сержанта. И охота им! Дочка корабельного мастера Анна уже овдовела… муж погиб в Италии, она только что получила известие, а Рита — блондинка, кассирша в кино — тоже вдова. А толстуха Астрид — она здорово растолстела — сошлась со старым унтер-офицером, он уже дедушка. Подумать только! А ведь отец уже десятки лет проповедует в «Капернауме», призывая молодежь бороться с искушениями, — боже, прости меня грешную! Вот и в нашем захолустье началась веселая жизнь… война, бомбежки, смерть, горе, а им все нипочем! Пожалуйста, Лива, садись!.. Я слышала, что твоя сестра Магдалена вернулась. С тремя детьми! И трех лет с мужем не прожила! И все будут жить у вас! Пока Ивар плавает, еще ничего. А если его убьют, Лива? Что тогда? Садись, милая, поешь!

— Спасибо, я не голодна, — сказала Лива.

Сигрун поставила ужин на стол, налила себе чашку чаю, уселась за маленький раскладной столик и принялась есть.

— Магдалена была такая хорошенькая, — сказала она. — Но очень уж ветреная. Кидалась от одного к другому, два, а то и три раза обручалась до того, как за Улофа вышла. И старшая дочка, говорят, не его.

Лива сощурила глаза. Она знала эту старую сплетню. Подло со стороны Сигрун вытаскивать ее на свет божий, когда Магдалена вернулась в отчий дом вдовой.

Сигрун ела с большим аппетитом, запивая крепким горячим чаем. На ее груди блестела брошка с эмблемой Союза христианской молодежи.

— У нас в союзе произошла потрясающая история, — поведала она Ливе доверительным шепотом. — Страшная история. Могу рассказать, к сожалению, уже весь город знает, может, ты ее уже и слышала. Это о дочке консула Тарновиуса Боргхильд. Она забеременела и не знает фамилии отца, только имя. Ну, что скажешь? А молодчик уже смылся. Да к тому же он вряд ли был единственным!..

Сигрун поджала губы и покачала головой, наливая себе новую чашку чаю.

— Мы все время читали ей мораль и изо всех сил старались наставить на путь истинный. Для того отец и послал ее к нам. Да еще внес в союз целых пятьсот крон, чтобы мы старались! Но все напрасно, девчонка оказалась неисправимой, прямо с наших собраний отправлялась грешить, лезла в самое болото. Это у нее от отца. До женитьбы он был таким ловеласом. Это у нее наследственное, Лива. Первородный грех. Бог карает за грехи отцов.

Сигрун ела и болтала:

— Послушай, твой брат Ивар здорово набрался сегодня вечером. Я видела мельком его и Фредерика. Они направлялись на танцульку к Марселиусу. А то куда же! Им бы только танцевать, а там пусть хоть весь мир погибнет. Танцевать, и пить, и… блудить, да, нечего бояться этого слова, оно тут к месту.

Сигрун словно смаковала противное слово, теплые морщинки сбежались под ее глазами. Потом сложила лицо в серьезные складки:

— Лишь бы Ивар держал себя в руках и не ввязывался в драку, как это с ним частенько бывает. И лишь бы не вводил в искушение моего бедного брата. Ведь Енс Фердинанд начал пить… ты сама видела, правда? Пока он ведет себя пристойно. Но он сегодня не пошел в типографию, а если он попадет в плохую компанию, это может затянуться на недели!.. А ему нельзя пить, у него сердце слабое. Он потом так мучится.

Сигрун вдруг схватила Ливу за руку, в голосе зазвучало огорчение, упрек:

— А ты сама, Лива! Я не понимаю и не могу тебе простить, что ты возжаешься с Симоном-пекарем и его шайкой! Держись от них подальше, Лива! Он ханжа, всех осуждает, думает, что он-то и владеет вечной истиной… Спасти душу можно только, мол, в его паршивой пекарне! Это скоро кончится, вот увидишь, он же ничего не делает, забросил свое ремесло. И вот-вот сядет на шею коммуне, а то попадет в тюрьму пли в сумасшедший дом.

— Ты все болтаешь, болтаешь, — вдруг сказала Лива.

Сигрун в изумлении уставилась на нее.

— Я хочу… я пришла с дурной вестью, — сказала Лива.

Сигрун отложила нож и вилку и склонила голову набок.

— Это… Юхан?