Елена Морозова - Мария Антуанетта

• Название: Мария Антуанетта
• Автор: Елена Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03672-7

Мария Антуанетта (1755—1793), королева Франции, гильотинированная революционным французским народом. Известная своей любовью к нарядам и легкомысленным заявлением «Если у народа нет хлеба, пусть ест пирожные», она в разное время вызывала то ненависть, то неуемные хвалы. В настоящей книге автор, не осуждая и не восхваляя свою героиню, показывает ее не с позиций политической истории, а в контексте окружавшей ее повседневности, такой, какой видели ее современники — те, кто любил ее, и те, кто старался ее использовать или погубить. Мария Антуанетта — прежде всего женщина, она живет и любит, не задумываясь о неумолимой поступи Истории, но в час испытаний проявляет истинно королевское величие и силу духа.

---

В Париже поддержкой королеве в те дни стал Барнав: он уговаривал ее сделать все возможное, чтобы убедить народ, что она и король добровольно принимают конституцию. Ибо тогда народ забудет о их бегстве и снова полюбит своих монархов. Был ли Барнав искренен, зная, какую разнузданную памфлетную кампанию открыли против королевы после неудачного побега? Возможно, он просто хотел приободрить ее величество, находившуюся практически в изоляции. «Я никого не вижу, последние новости узнаю только из газет, но на их основании я не могу составить правильного мнения», — писала королева Барнаву. Надо полагать, газету Эбера «Папаша Дюшен», которая в грубых площадных выражениях яростно обрушивалась на Марию Антуанетту, ей не доставляли.

Наконец 4 сентября текст конституции, утвержденной Национальным собранием, вручили королю, предоставив ему десять дней на ознакомление. В этот же день из дворца убрали охрану, королева получила право закрываться у себя в комнате, а сад Тюильри открыли для прогулок. Понимая, что конституцию принимать придется, королева заранее оправдывалась перед братом, а в его лице и перед остальными монархами Европы и призывала брата поторопиться с введением войск, ибо сия мера «становится особенно необходимой, потому что королю придется принимать конституцию; иначе он поступить не может, ибо племя тигров, что поглотило королевство, объявит его преступником; французы же, находящиеся за границей, наверняка заподозрят нас в сговоре с тиграми». Братья действительно прислали Людовику длинное письмо, в котором уговаривали его отвергнуть конституцию, а дабы укрепить его уверенность в помощи извне, приложили копию декларации, подписанной в Пильнице.

Желая вернуть королю доверие народа, Барнав набросал для Людовика текст выступления в Собрании в день принесения присяги конституции. Он был уверен, что королева сможет повлиять на супруга. Но Мария Антуанетта, уверенная в обратном, написала ему, что, скорее всего, король ознакомится с его речью и речью Монморена и на их основе составит собственную. Она была права: король сам составил свою коротенькую речь и 14 сентября торжественно поклялся в верности конституции. С абсолютной монархией было покончено. Монархия оставалась наследной, но отныне властью короля Франции наделяла нация. Как и в день коронации, королева сидела наверху в ложе и со слезами на глазах наблюдала за церемонией. «Боже мой, почему мне предназначено жить в такое время и в окружении этих людей! Но не думайте, что мужество меня покинуло. Не ради себя, ради сына я выдержу, пройду до конца свой долгий и тернистый путь», — писала она Мерси.

Депутаты Собрания овациями приветствовали обещание Людовика XVI блюсти конституцию и под звуки военного оркестра проводили его до Тюильри. 18 сентября в честь принятия конституции в Париже устроили народные гулянья. В небо взмыл аэростат с эмблемой конституции. Король и его семья в открытой карете ездили по Елисейским Полям и старались улыбаться как можно радостнее. Однако, как заметила мадам де Сталь, «за любезной улыбкой королевы таилась глубокая грусть». Вечером в городе зажглась иллюминация, был устроен фейерверк. Раздавались крики «Да здравствует король!», а иногда и «Да здравствует королева!». Но, как пишет Кампан, при каждой здравице высоченный субъект, то ли фанатик, то ли наемник, весь вечер следовавший за королевским экипажем, громогласно выкрикивал: «Нет, не верьте этому: да здравствует нация!» «Как грустно, что вся эта красота оставляет в нашем сердце лишь чувство беспокойства и печали», — глядя на расцвеченный огнями Париж, вздыхала Мария Антуанетта.

Братья короля и присоединившиеся к ним принцы крови — Конде, герцог де Бурбон и герцог Энгиенский — заявили протест, утверждая, что короля заставили подписать конституцию, а значит, подпись его недействительна. В пространном письме Людовик объяснял братьям, почему он пошел на такой шаг: «…я знаю, мое поведение легко подвергнуть порицанию, особенно когда находишься далеко и не можешь правильно оценить мои доводы. Но когда, подобно мне, ты действуешь в убеждении, что действия твои произведены на благо общества, тебе не в чем себя упрекнуть». Похожее, только более короткое письмо было отправлено Леопольду II: «Я решил принять конституцию, потому что рассматриваю ее как волеизъявление большинства народа». Насколько Людовик был искренен, утверждая, что добровольно поставил свою подпись, сказать сложно. Скорее всего, он плыл по течению в надежде, что оно вынесет его и его семью к какому-нибудь спасительному берегу. Оставшись фактически без советников, Людовик, как человек книжный, стал искать ответы у Юма. «Он постоянно вспоминал историю Карла I, надеясь избежать его участи путем поведения прямо противоположного, и там, где Карл являл рвение и упорство, он проявлял снисходительность и уступчивость», — считал Мерси.

В своем кругу королева открыто не поддерживала принятую конституцию, но ради спасения семьи была готова ее терпеть. «После подписания королем конституции положение наше изменилось; отказаться от подписания было бы более благородно, но в наших обстоятельствах невозможно. <…> Однако даже с учетом Пильницкой декларации я не вижу, чтобы помощь из-за границы торопилась прийти к нам. Возможно, это и хорошо, ибо чем дальше, тем больше бед обрушится на этих оборванцев; быть может, они сами захотят вмешательства иностранцев», — писала она в сентябре Ферзену. Королева была уверена в нежизнеспособности новых законов, полагая, что как только они начнут работать, «государство развалится само собой». «…Уверена, конгресс всех держав, заинтересованных в сохранении французской монархии… является единственным способом помочь нам. <…> Надо только, чтобы эмигранты держались на заднем плане и собирали имеющиеся у них силы в одном месте, чтобы воспользоваться ими, если настанет крайний случай», — писала она Мерси.

Но конгресс, за который ратовала королева, не собрался. А братья короля вместе с принцами королевской крови обосновались в Трирском курфюршестве, точнее в городке Кобленц, что неподалеку от Кёльна, и устроили там настоящий двор в миниатюре — с королевской стражей (что привело в ярость Людовика XVI), с интригами, амурами, танцами, азартными играми и борьбой честолюбий и амбиций. Теперь королева боялась, что нетерпеливые принцы выступят во главе армии против Франции, а это означало, что королю придется объявлять им войну. Этого она допустить не могла, а потому продолжала писать, строить планы, снова писать… «У меня нет ни минутки для себя, все время уходит на встречи с нужными людьми, написание писем и занятия с детьми. Дети являются единственной моей отрадой… когда мне очень грустно, я беру малыша на колени, обнимаю его, целую, и его любовь дарует мне утешение», — сообщала она Ферзену.

Переписка с Барнавом подошла к концу: они перестали быть нужными друг другу. В последнем письме Барнав в качестве вознаграждения за свои труды попросил дозволения поцеловать руку королевы, подтверждая тем самым вывод, сделанный Мерси через три года после начала революции: «Очень многие заблуждались относительно продажности патриотов; на самом деле большинство из них были скорее честолюбцами и фанатиками, нежели корыстолюбцами». Как пишет Кампан, королева, заливаясь слезами, отказала Барнаву в испрошенной милости. Ходил слух, что у нее с Барнавом был роман, но в это верится с трудом. Хотя природное обаяние Марии Антуанетты по-прежнему заставляло восхищаться ею как мужчин, так и женщин, выглядела она значительно старше своих лет: поседела, похудела, постоянно чувствовала себя усталой — сказывалась ночная работа над письмами.

«Нам очень важно знать, насколько далеко простираются обязательства императора и других держав по отношению к братьям короля», — взволнованно спрашивала Мария Антуанетта Мерси. «Французы отвратительны по обе стороны границы; следует быть очень осторожными, ибо, если придется жить с теми, кто по эту сторону, надо поступать так, чтобы им не в чем было нас упрекнуть; но если те, кто по ту сторону, вновь станут господами, надо бы им тоже понравиться…» — писала она Ферзену Французские советчики в ее окружении не задерживались. Обрушиваясь на французов, она снова и снова возвращалась в своих воспоминаниях в Вену, к матери, и сознание того, что в жилах ее сына течет несколько капель крови Марии Терезии, придавало ей энергии. Королеву лихорадило; план, придуманный ею, был утопичен. Она хотела организовать вооруженную коалицию европейских монархов, которая пригрозит французам, те испугаются и в полной мере восстановят власть короля. Но ружье, как известно, всегда стреляет, тем более когда ружей много… Объединить европейские державы, разобщенные разностью интересов и ревниво следившие друг за другом, оказалось делом крайне не простым.

Учредительное собрание закрылось 30 сентября, передав эстафету Законодательному собранию. Выступивший на закрытии король объявил об окончании революции. Такое заявление отвечало желанию короля и фельянов, но никак не народа. Даже романтически влюбленный в королеву Барнав мягко упрекнул королевское семейство в двоедушии. На что Мария Антуанетта ответила, что у нее есть только одна цель: «Счастье короля и его народа». В Законодательном собрании, в котором она видела «сборище негодяев, безумцев и животных», влияние фельянов значительно ослабело. В королевской семье начались раздоры. «У нас царит настоящий ад; ничего нельзя сказать, даже с самыми лучшими намерениями. Моя сестра очень раздражительна, ее окружают интриганы, а главное, она находится под влиянием братьев, пребывающих за границей, так что нет никакой возможности поговорить с ней, чтобы не рассориться на целый день», — писала Мария Антуанетта Ферзену Сестра, то есть Мадам Елизавета, активно симпатизировавшая эмиграции, делала слабые попытки примирить Тюильри и Кобленц, но безуспешно. По словам современников, после бегства в Варенн эмиграция вошла в моду: бежали массово, и не только те, кому грозили преследования. «Тех, кто доверял нам, мы уговорили не уезжать. <…> Но что вы хотите? Стало хорошим тоном не исполнять нашу волю, говорить, что мы не свободны (что действительно правда), а следовательно, не можем говорить, что думаем, а потому поступать надобно наоборот», — писала королева Ферзену. И она, и Людовик были уверены: если эмигранты вторгнутся «не располагая превосходящими силами, они погубят и Францию, и короля». К Собранию она потеряла интерес: по ее словам, оно занималось «только причинами дороговизны хлеба и изданием декретов». Одним из таких декретов стал закон об эмигрантах. Призывы, исходившие из Кобленца, угрозы со стороны братьев короля и принцев не могли не волновать членов новоизбранного собрания, куда вошло много новых ярких ораторов из разночинцев. Молодые пылкие республиканцы в речах своих нападали на державы, поддерживавшие эмигрантов, и призывали объявить им войну ради безопасности Франции. Вскоре они объединились во фракцию, которая получила название жирондистов, так как большинство ее составляли уроженцы департамента Жиронда.