Марк Ферро - Николай II

• Название: Николай II
• Автор: Марк Ферро
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-7133-0400-0

Книга крупнейшего французского специалиста по современной истории, в том числе и советского общества, написанная на архивных материалах, позволяет увидеть в новом свете и жизнь Николая II, этой во многом загадочной личности, и обстоятельства его гибели в Екатеринбурге в 1918 году.

Для историков, а также для широкого круга читателей.

---

Катастрофа у Цусимы 15 (28) мая, где русская эскадра Балтийского флота, отправившаяся на помощь флоту в Тихом океане, после семи с половиной месячного плавания была разгромлена японским флотом, так же как и остатки русской армии, вызвала волнения во флоте. Яркий пример — восстание на броненосце «Потемкин». Правительство тут же объявило восставших — будь то моряки или бастующие рабочие — «пособниками врага», хотя в действительности это могло относиться лишь к легиону польских добровольцев, отправившихся на обучение в Японию. Правда, отдельные революционеры (финны и пр.), более или менее связанные с японской контрразведкой, готовились взрывать поезда на Транссибирской железной дороге…

Либералы начали беспокоиться по поводу весьма серьезного ухудшения обстановки в стране. На съезде, состоявшемся в Москве, 300 делегатов из земств и городских дум приняли единогласно манифест нации, в котором обвиняли режим и бюрократию в том, что они угрожают безопасности трона. Они требовали свободно избираемого собрания представителей, отмены законов, препятствующих свободам, и введения в правительство людей, поддерживающих государственную реформу. Николай II согласился принять князя Трубецкого, возглавившего делегацию из 15 членов «во фраках и белых перчатках». Он сказал им: «Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская, — созывать выборных от народа — непреклонна. Привлечение их к работе государственной будет выполнено правильно. Я каждый день слежу и стою за этим делом…

Я твердо верю, что Россия выйдет обновленною из постигшего ее испытания. Пусть установится, как было встарь, единение между царем и всею Русью, общение между мною и земскими людьми, которое ляжет в основу порядка, отвечающего самобытным русским началам».

Однако эти обязательства не были включены в официальное сообщение, разрешенное цензурой.

В своем дневнике Николай II записал:

«6-го июня. Духов день. Поразительная жара — 23° в тени. После доклада принял на ферме 14 человек земских и городских деятелей с бывшего в Москве недавно съезда. Завтракали одни. Днем баловались с детьми на море, они барахтались и возились в воде. Затем в первый раз купался в море при 14 1/4° — низкая температура, но зато освежительная. Пили чай под зонтиком. Принял Алексеева и Танеева. После обеда сидели на балконе; опять с юго-запада шла одна гроза за другою с эффектными молниями».

Еще более, чем политическими событиями, Николай II был обеспокоен военной обстановкой, его волновали восстания, которые последовали за восстанием на броненосце «Потемкин». 20 июня он писал: «На «Пруте» были тоже беспорядки, прекращенные по приходе транспорта в Севастополь. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! За то надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников». И несколько дней спустя: «Дал бы Бог, чтобы эта тяжелая и срамная история поскорее окончилась».

Поражение под Цусимой угнетает его больше, чем все остальное: «Сегодня стали приходить самые противоречивые вести и сведения о бое нашей эскадры с японским флотом — все насчет наших потерь и полное молчание об их повреждениях. Такое неведение ужасно гнетет». И несколько дней спустя: «Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры. Сам Рожественский раненый взят в плен! День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти на душе».

Манифест 17 февраля

С 18 февраля страна в волнении ожидала заключений комиссии Булыгина, которая должна была определить условия созыва совещательного собрания — Государевой думы. Царь сам выбрал дату оглашения — 6 августа, Праздник Преображения. Из выдвинутых требований было принято только тайное голосование; не приняли ни всеобщего голосования, ни равного представительства — утвердив сословное, — ни прямого голосования.

Ответ был почти единодушным: «Это изобретение чиновников-скопцов». Большинство революционных партий — социалисты-революционеры, меньшевики и большевики отказались участвовать в этой «комедии выборов». «Союз союзов» обещал ответить на это всеобщей забастовкой, и после долгих дискуссий в университетах и на заводах она разразилась с невиданной силой. Николай II писал: «Забастовки на железных дорогах, начавшиеся вокруг Москвы, дошли до Петербурга, и сегодня забастовала Балтийская. Манухин и представляющиеся еле доехали до Петергофа. Для сообщения с Петербургом два раза в день начали ходить «Дозорный» и «Разведчик». Милые времена…»

Забастовка приобрела особенно острый характер после того, как распространился слух, будто делегаты железнодорожников, вызванные в Санкт-Петербург для обсуждения вопроса о пенсиях, были все арестованы. Слух оказался ложным. Однако известие о приказе генерал-губернатора Трепова солдатам не было ложным: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть» (14 октября 1905 г.).

Три дня спустя перед угрозой восстания и после призыва Петербургского Совета «сбросить оковы векового рабства», когда забастовки распространились уже на государственные учреждения и даже на Сенат, Николай II, видя, что сам Трепов советует ему пойти на уступки и что ему не удастся найти другого генерала, способного подавить мятеж, послушался наконец совета Витте и согласился с некоторыми пунктами его доклада. В этом меморандуме министр писал: «Столкновения с полицией и войсками, бомбы, стачки, события на Кавказе, волнения в учебных заведениях, аграрные вспышки и т. п. важны не столько сами по себе, сколько по их отражению на зрелых и уравновешенных слоях общества, в которых нет против них серьезного противодействия; крайние политические воззрения существуют всегда и везде… Законодательные акты 6 августа изменили общественное настроение весьма слабо. Они запоздали, и они не сопровождаются таким изменением в управлении, которое прямо вытекает из возвещенного преобразования. За время с 18 февраля события, с одной стороны, и вихрь революционной мысли, с другой, унесли общественные идеалы гораздо дальше. Закрывать глаза на это нельзя».

Витте также убеждал Николая II в том, что слово «конституция» не должно само по себе внушать ему страх.

Николай II уступил, выдвинув условие, чтобы все было обставлено торжественно. Итак, он решил даровать манифестом 17 октября Думу и столь ожидаемые свободы.

Манифест о свободах — как его называли — содержал три обещания:

«1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе, по мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».

Манифест содержал немало требований, выдвинутых общественным мнением, и имел мало общего с принципами самодержавия. Николай II сразу высказался за исключение всеобщего голосования: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа, и поэтому я… пункт этот вычеркну». В тексте манифеста не говорилось о самодержавии, но в нем также не упоминались конституция, амнистия или отмена чрезвычайного военного положения. Председатель Петроградского Совета Лев Троцкий писал по этому поводу:

«И вот конституция дана.

Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войсками.

Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной.

Дана свобода науки, но университеты заняты войсками.

Дана неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены заключенными…

Все дано и не дано ничего…

Пролетариат знает, чего хочет, и знает, чего не хочет.

Он не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни «либерального» маклера Витте — ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в конституцию».

«Народ победил, царь капитулировал, самодержавие выжило», — отмечала газета «Таймс». Для либерального общественного мнения в самом деле разрыв с прежним самодержавным режимом был совершен, поскольку предстояло созвать Учредительное собрание, подобное Учредительной ассамблее во Франции в 1789 году.

Те самые либералы, которые принимали манифест и назывались отныне октябристами, не видели того, что, выиграв одно сражение, они проиграли другое, поскольку народные массы, по крайней мере организованные рабочие, порывают с режимом и хотят отныне подготовить пути, ведущие к революции, и это уже не будет лишь политическим изменением вроде введения более или менее представительного собрания…